У Лёвы на даче было спокойно.
Дом на отшибе посёлка, почти у леса, выглянул из-за деревьев сначала маленьким мезонином и тут же, уже через пару шагов, развернул серый скат покрытой шифером крыши.
Валерка ещё к калитке не подошёл, а ему уже всё здесь нравилось. И высокий, почти под два метра, забор, обросший девичьим виноградом, и то, что калитка легко открывалась, если знать, где замок, а петли её не скрипели — всё это пробуждало по-детски наивное предвкушение незабываемых ночных приключений в лесу, ведь убежать из дома после полуночи казалось проще простого. Но тропинка у дома, засыпанная мелким гравием, оглушительно зашуршала на фоне тихого стрёкота насекомых и дальнего пения птиц, и из дома навстречу им вышла бабушка Лёвы — Мария Петровна. Лёвка тут же к ней бросился обниматься.
На самом деле дом этот вместе с участком принадлежали именно ей — Марии Петровне, — здесь она обреталась всё лето (а, если точнее — с конца апреля по конец октября) — растила клубнику и прочие фрукты-овощи, а всё остальное время жила в квартире, в посёлке городского типа в трёх автобусных остановках отсюда.
Из-за плотного графика учёбы и тренировок Лёва нечасто мог навестить бабушку — когда из недели один день свободный, в глубокую область особенно не накатаешься, — но летом старался приехать хоть ненадолго, проведать старушку, помочь по хозяйству, ну и клубники поесть. Очень уж Хлопов клубнику любил. А Валерка любил наблюдать, как он её трескает. У Лёвы тогда выражение лица становилось какое-то инфернальное, и Валерке мысли в голову лезли под стать ему.
Дом изнутри казался чуть больше. Сразу за дверью на тёплой террасе располагалась давно обжитая уютная кухня, даже картины на стенах висели — пейзаж и натюрморт. Заинтересовавшись, Валера решил подойти поближе к последнему. Лежащая на серебряном блюде мёртвая рыба в окружении нелепых овощей выглядела до пугающего натуралистично, она равнодушно глядела своим остекленевшим глазом прямо в душу Валерки и что-то там дёргала. Он решил отойти подобру-поздорову, пока несчастная рыбина не начала ему напоминать его самого.
На пейзаже лодки стояли в гавани, легонько качаясь на волнах в лучах заката. Эта картина наоборот успокаивала.
За кухней располагалась ещё одна комната с тремя спальными местами, креслами и телевизором. Стопка газет и журналов на подоконнике и вязание на подушке явно указывали на место, выбранное хозяйкой. Очень разумно. Если сон чуткий, можно проснуться от шороха гравия и проследить, во сколько вернулся внук. Из этого Валерка сделал только один вывод: лучше ходить по тропкам меж грядок и лазать через забор. Собаки у Хлоповых не было, всё равно никто не укусит за пятую точку.
Как Лёва и говорил, бабушка постелила им в мезонине.
На второй этаж вела крутая скрипучая лестница с высокими ступеньками. И, хотя Мария Петровна оказалась довольно бодрой и подвижной старушкой, оставалось только догадываться, сколько сил у неё уходило, чтобы взобраться наверх.
Две узкие койки с тумбочкой посередине напоминали осколок палаты не то больничной, не то из старого их пионерлагеря. Треугольники подушек в накрахмаленных наволочках стояли на голубых покрывалах, как парусники на волнах. Лагунов улыбнулся. Здесь его приняли.
Громко топая по ступеням, Лёва забрался следом и с облегчением поставил рюкзак на кровать. Он тут же открыл окно посерёдке, оставив два по сторонам от кроватей закрытыми и шумно вздохнул.
— Как же пахнет тут! Не то, что в городе.
Валера не выдержал, тихо подкрался к нему и обвил руками за талию. Лёвка дёрнулся, но не вырвался, как обычно бывало, когда он боялся, что их застанут, и Лагунов, с молчаливого разрешения положил подбородок ему на плечо, прижимаясь крепче грудью к его спине.
Лето окутывало живой тишиной, окно надувалось тюлем, дышало им в лица, даря безмятежность. Валере казалось, он может так целый день простоять. Но Лёвка коснулся его запястья и запустил уже знакомую реакцию. Лагунов посмотрел на него, скосив хитрый взгляд сквозь очки, повернулся и нежно потёрся носом об ухо. Лёвка зашевелился.
— Не надо, увидит, — заговорил он так тихо, что шелест листвы едва ли не заглушил его голос.
— Никто ничего не увидит, — уверенно возразил Лагунов. Ленивая борьба их рук у пряжки ремня Хлопова напоминала возню молочных котят. — Твоей бабушке одного раза хватило сюда подняться, когда бельё стелила.
— Всё равно, — Лёва сжал пальцы Валеры крепче и тот улыбнулся, сдаваясь. Ему иногда нарочно хотелось, чтобы их с Лёвкой уже застали и все узнали про них, но проблемы, которые возникали с подобным открытием останавливали его.
Почему всё так сложно? Что это за справедливый мир для всех, в котором найдётся место любому? К какому светлому будущему они так придут? Валерке порой становилось обидно до чёртиков, и хотелось устроить какую-нибудь революцию лишь бы только никто не посмел им всерьёз угрожать.
— Всё равно так всё равно, — вздохнул он и прислонился губами к шее Лёвы прямо над воротником рубашки.
В этот момент с треском, скрипом и грохотом распахнулась дверь, разделявшая лестницу и первый этаж, и раздался звонкий голос Марии Петровны:
— Ребята! Обедать!
Лёвка так сильно дёрнулся, что Валере его стало жалко. Сколько нервов впустую, сколько страха! Хлопов же смелый парень, он ничего не боялся! Первым всегда лез и защищать, и заступаться, и правду в лицо мог сказать без обиняков. И когда Лагунов, в моменты подобные этому, видел в его глазах панику, ему казалось, что он Лёву портит. Не тем портит, чем они занимаются, не чувствами, что они обнаружили друг у друга, а именно тем, что заставляет его переживать этот ужас снова и снова. Иногда ему даже казалось, что лучше им всё прекратить, пока ещё не совсем увязли, но Лёвка как будто слышал подобные мысли.
— Идём, ба! — крикнул он в сторону, дверь затворилась. — Пойдём есть, — он посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся. — А остальное попозже. — В подтверждение обещания он робко подался вперёд и поцеловал Лагунова в щёку, а потом задержался рядом и почти на ухо прошептал. — Бабушка ляжет спать, она рано ложится, а мы пойдём погуляем. Я тебе лес покажу.
У Валерки от предвкушения засосало под ложечкой. Он даже в ответ ничего не сказал, только кивнул с улыбкой и спустился следом за Лёвой на первый этаж, где их уже ждали накрытый стол и довольная Мария Петровна.
После обеда бабушка их припахала к прополке клубники, грядка с которой занимала на участке почти целую сотку. При этом настрого запретила во время работы есть. Сотку они, конечно, не одолели, но четверть смогли. Правда, потом у Валерки спина отваливалась, и даже Лёвка, к нагрузке привыкший, кряхтел, как старый дед. Поэтому после отдыха с ужином Мария Петровна со спокойной душой отпустила ребят на прогулку.
Валерка рассчитывал на подобие экскурсии по посёлку, думал, что Лёва его поведёт по дорогим его сердцу местам, а тот потащил на озеро, туда, где родители всех ребятишек из его дружной компании сделали им специальное место — стол с двумя лавками под навесом, чтобы ребята по улицам не шарахались, не пропадали, а всегда были на виду. Издалека Лагунов заметил, что место это уже кем-то занято и нахмурился.
С Лёвой Валерка дружил с позапрошлого лета, но так получилось, что старых его друзей он ещё не знал.
Они познакомились в лагере, когда оба работали там вожатыми. Смена выдалась непростая, общие трудности сплотили ребят настолько, что общение их продолжилось после. А минувшей зимой Лёва робко и путано признался Валере в чувствах. Признание это было настолько завуалированное, что человек, далёкий от чего-то подобного, мог бы и не понять, но Валерка всё понял. И вместо ответа просто поцеловал. Так началась история их игр в прятки с родными и обществом, не принимающим слишком близкие отношения двух молодых парней.
Лагунова сжигало чувство несправедливости. Он смотрел, как мальчишки с девчонками держатся за руки, и завидовал чёрной завистью. Он тоже хотел Лёвку за руку брать (и не отпускать по возможности) и ромашки ему охапками приносить, а, может, клубникой кормить с руки, чтобы он ягоду брал, а губы ладонь щекотали, но Хлопов настолько боялся огласки, что порою Валерке казалось, случись вдруг чудо такое, что снимут запреты, он и тогда предпочёл бы прятаться, как вампир, проявляя любовь и заботу только когда никого рядом нет, а в остальное время вести себя просто как друг, только взглядом порой выдавая чувство особой приязни.
Они подошли к беседке, и Лёва поздоровался за руку с парнем, сидящим там.
— Привет. Как дела?
— Да нормально, — через зевок ответил парень без особого энтузиазма.
— А! — спохватился Лёва. — Валера, — представил он Лагунова, указывая на него. — Веня.
Веня слегка заметно поморщился, видимо, обращение по имени было ему непривычно и неприятно. Сидя на лавке сгорбившись, он ковырял землю палкой и хмурился, время от времени поглядывая в сторону угла забора за озером, будто кого-то ждал. Прошло с полминуты, прежде чем он протянул руку, чтобы, как полагается, приветствовать нового знакомого.
— Гельбич, — хмуро проговорил он.
— Очень приятно, — улыбнулся Валерка, хотя приятно ему совершенно не было. Ему было скучно.
Гельбич подвинулся, уступая место, и Валера, следуя Лёвиному примеру, уселся на лавку и вместе с ребятами уставился на озёрную гладь.
Озеро было на самом деле не озером, а лужей какой-то, поросшее ряской и тиной оно лежало в небольшом углублении, как детский секретик под мутным бутылочным стёклышком, и ослепительно поблёскивало на солнце своей неподвижной глянцевой серединой. Со стороны забора высился жирный рогоз в полтора человеческих роста. Валерка вспомнил, как в детстве из чисто научного интереса сорвал один такой и спрятал зачем-то от матери в шкаф, чтобы не выбросила, и забыл, а шишка рогоза высохла и взорвалась, забив своим пухом все щели. Долго он потом вычищал одежду. И мамка ругалась.
— А ребята где? — спросил Лёва.
— Да вот, жду, когда Гурька у бати сваво самогон скомуниздит. У нас вчера гульбище было, до сих пор башка раскалывается.
Валере отчасти отрадно было узнать, что причина хмурого выражения на лице Гельбича отнюдь не его, Валеркино, появление, а элементарное похмелье, но и общаться с ребятами, пьющими столь серьёзно, он тоже до этого не стремился.
— Что праздновали? — уточнил Лёва.
— Юрика Тонких день рождения, — всё так же хмуро ответил Гельбич.
— Новенький?
— Ну. Он сюда к бабке приехал, да и прибился к нам. Мы его приняли, чо ж выгонять? — вздохнул великодушный Веня. — Хилый он только. Колька сказал, до сих пор встать не может, плохо ему. Отравился.
— Так, может, врача позвать?
— Да какого врача! Бабка молоком отпоит, будет, как новенький…
— Хэээээй! — раздалось со стороны озера. — Кого я вижу!
От угла забора шли трое ребят. Один из них придерживал за пазухой что-то тяжёлое. Он и кричал. У другого в руке был объёмный пакет, третий нёс стаканы, держа все пять в одной руке.
Лёвка встал и пошёл навстречу ребятам. Валерка приветливо улыбался, но ревность царапала, стоило только кому-то тронуть Лёвку чуть больше, чем просто за руку. А Хлопов друзьям обрадовался. Они обступили его, расспрашивать начали что да как, а он отвечал на вопросы, в обратку им задавал, и совсем забыл про Валеру.
Лагунов, понимая, что реагирует не по-взрослому и вообще как-то странно, всё равно не смог с собой справиться, встал и пошёл в направлении дома. Быстро пошёл, чтобы быстро вернуться, занять себя чем-нибудь ещё по хозяйству и не думать о том, что Лёве с кем-то ещё может быть так же весело и хорошо, как с ним.
Хлопов догнал его почти что у леса, в локоть вцепился да так и остался, держась.
— Ты куда? — он вздохнул, переводя дух, видно, бежал. Лагунову стало приятно до такой степени, что на щеках проступил румянец, но посмотреть в глаза Лёве он так и не решился.
— Да я вспомнил — матери обещал позвонить.
Лёва молчал и Валере пришлось на него взглянуть. Он улыбался. Но не как тем ребятам, а по-особенному, как он улыбался только ему, и смотрел так, как будто всё знает.
— Хорош заливать, — озвучил он и смутился от этого сам. — Думаешь, я ничего не понял?
— А хоть бы и так, — огрызнулся Валерка. Под дурака косить он считал чем-то ниже своего достоинства.
— Ты им понравишься, вот увидишь. — Валерка хотел было возмутиться, что он и не волновался на эту тему, но Лёва продолжил. — Они тебе тоже понравятся. Они хорошие. Я с ними с самого детства дружу.
Он отпустил, наконец, Валеркину руку, и стало немного холодно.
— Пойдём, я вас познакомлю.
И Валерка сдался. Как можно было не сдаться, когда он так уговаривал и такими глазами смотрел? У него же глаза, словно блюдца, а сияют, когда он так смотрит, как тысяча солнц.
Он так сильно увлёкся сравнением Лёвкных глаз с космическими объектами и предметами обихода, что слегка растерялся, подойдя к остальным мальчишкам. Они на него посмотрели с любопытством и подозрением, как на змею, выползшую из кустов, гадая, ядовитая она или нет. Парень, что нёс стаканы, добродушно усмехнулся:
— Давай ещё раз, гляди, у него затмение произошло.
И Валерка понял, что то ли его, то ли их всех уже друг другу представили, а он всё пропустил. Стало неловко. Но он всё равно поздоровался за руку с каждым и даже запомнил кого как зовут: белобрысого шутника со стаканами звали Титяпой, того, что закуску в пакете принёс — Горохов, а парня, что нёс за пазухой бутылку, а теперь вынул её — Гурька или Женя Гурьянов.
Потом к ним ещё один подошёл — Дормачёв Серёга, предусмотрительно взял свою чашку с ягодками, из неё и пил, и Валерке с Лёвкой отдали один стакан на двоих. Из-за этого посчитать, кому сколько досталось, не представлялось возможным.
Дом, ближайший к их месту, в этот день пустовал, и они никого особо не беспокоили, да и не шумели в общем почти. Правда, после одной бутылки Гурька, ворча, что не рассчитывал на такое количество рыл, потащился за второй, а пацаны, чтобы ему одному не влетело, пошли его «страховать», впятером выглядывая из-за двери калитки, а потом с улюлюканьем удирали от Гурькиного папаши, теряя тапки. А когда вторая бутылка закончилась, к ним пришли Жанка с Оксанкой с бражкой, а с ними воздушное, ангельское создание, назвавшее себя Анастасийской.
Валерка к тому моменту уже был прилично навеселе, и ему показалось, что кожа у Анастасийки аж светится. Или так свет фонаря падал. Девушка робко сидела с краю и выглядела такой же чужой в компании, каким себя почувствовал Валерка в самом начале. Он к ней подсел, они как-то разговорились, и не заметили, как загустели сумерки, как половина ребят и другие девчонки ушли, и остались самые стойкие. И Лёва, прожигающий в голове у Валеры дыру.
Валерка ему улыбнулся и с интересом кивнул, мол, в чём дело? Но тот ничего не ответил и отвернулся.
Провожали Анастасийку они вдвоём, потому что надёжнее. Ну и ещё потому что Валерка сам заблудился бы после без Лёвы. А на прощание девушка Валерку поблагодарила за приятно проведённый вечер и поцеловала в щёку.
Домой Лагунов будто плыл. Воздух, пронизанный запахами цветения, горящих берёзовых дров и еды, звенел от трелей божьих букашек. Луна освещала дорогу так ярко, что под ногами светилась щебёнка, приятно шурша от каждого шага. Чувство глубокого единения со всем мирозданьем накрыло Валерку с головой. Он чувствовал сродство с каждым листиком, с каждой веточкой, с каждым камешком на дороге. Стоило ли говорить, что Лагунов впервые в жизни напился так сильно? Ему захотелось тотчас же поделиться своими чувствами с Хлоповым, он посмотрел на него и уже открыл рот, но взгляд, каким Лёва его одарил в ответ, заставил заткнуться на полувздохе. Должно быть, ему стало очень нехорошо, иначе как ещё Валерка мог объяснить себе это странные брови — насупленные — и недовольно выдвинутую вперёд нижнюю челюсть. Но даже такого его Валерка всё равно обожал. Даже если из-за плохого самочувствия Лёвка не сдержит своё обещание.
— Ничего страшного, — пробормотал Валерка себе под нос, успокаивая не то его, не то себя. — Будет ещё завтра день…
Они отворили калитку и тихо вошли. Лёвка сразу легко подтолкнул Валерку к газону, чтобы тот не разбудил своими шагами по щебню бабушку, спящую у окна.
— В туалет надо, — сообразил Валерка слегка заторможенно.
Лёвка на это протяжно вздохнул.
— Иди давай. Только быстро, — ответил он и подтолкнул Валерку к нужной борозде.
Лагунов быстро не мог, тем более, что мир вокруг начал раскачиваться, как на качелях. Он осторожно доковылял до домика на огороде, закрылся в кабинке и поправил очки. Обронить очки в «очко», наверное, было самым большим деревенским страхом.
Облегчив тело и, немного, душу, Валерка вернулся из уединения в мир подлунный, помыл руки с мылом тут же у умывальника и отправился к Лёве, но стоило им столкнуться, как Хлопов оставил его, пробормотав: «Подожди».
Глухо захлопнулась дверца. Валерка снова остался один. Он посмотрел на луну, напоминающую своим светом круглое, миленькое личико Анастасийки, вздохнул и присел на корточки, чтобы не завалиться на грядку. В серебристом свете Валерка заметил огромную красную клубничину на кусте, почти со сливу величиной. Он долго смотрел на неё, не понимая, на самом деле он это видит, или ему мерещится, а потом потянулся, сорвал и засунул в рот. В этот момент из кабинки вышел Лёва.
Валерка попробовал проглотить клубничину сразу, но она была слишком большой и никак не проглатывалсь. Язык спьяну еле ворочался, челюсти еле двигались, и, когда Хлопов был уже рядом с ним, Валерке пришлось отвернуться, чтобы тот не увидел, как он катает ягоду во рту.
Они потихоньку пошли по газону вдоль тропки, чтобы не создавать лишнего шума, а когда поднялись по лестнице на крыльцо, уже у двери Лёвка задал вопрос, и Валерка застыл, как вкопанный.
— Она тебе понравилась?
Валерка сначала решил, что Лёва увидел, как тот тырит с его огорода клубнику.
— Если ты к ней серьёзно, не думай, я мешать не буду. Просто не молчи. Скажи мне сразу и честно.
Валерку аж до кишок проморозило. До него дошло, что Лёва про Анастасийку, и от открытия этого он даже слегка протрезвел. Валерка хотел ему сразу ответить, но в последний момент понял, что у него занят рот, и продолжил молча таращиться на Хлопова, пока тот изливал душу.
— Ты только имей в виду, Лагунов, я тогда всё это говорил не для красного словца. Ты мой характер знаешь: я для себя если что-то решаю, то навсегда.
Валерка смотрел на него, такого хмурого, собранного, серьёзного, и душа его разрывалась от противоречащих друг другу чувств. Ему и смешно было, что это всё происходит — ревность и выяснение отношений по пьяной лавочке, глупое недоразумение (хорошо хоть без мордобоя), его попытка не выдать набитый рот, но и сердце от паники сжалось. Лёвка действительно ни речами, ни объяснениями просто так не кидался, и, если он вслух с ним заговорил, значит, совсем плохо дело.
— Ну что ты молчишь, Лагунов? Я же знаю, что ты меня понимаешь. Ответь мне хоть что-нибудь, — проговорил Лёвка с отчаянием в голосе, переходя на шёпот.
Валерка выплюнул обслюнявленную клубничину в ладонь и прохрипел как можно тише:
— Да не нужен мне никто, угомонись! Я просто с ней разговаривал. Она сидела такая грустная, я решил её развлечь, – Валерка оправдывался вопреки своим принципам, но Лёву всё это уже слабее интересовало, первую фразу он понял, поверил и успокоился, а затем взгляд его переместился на сжатую в кулак Валеркину ладонь.
— Что у тебя там?
Валерке даже обидно стало, он тут распинается, а всё без толку.
— Клубника, — буркнул в ответ он и протянул на ладони Лёве. — Хочешь?
Хлопов с сомнением посмотрел на ягоду, а потом Валерке в глаза.
— Она слюнявая.
Лагунов осклабился и подошёл ближе, почти прижал его к перилам крыльца и в лицо прошептал:
— Ты же со мной целовался. Во рту у меня тоже слюни.
Лёвка опять смотрел на него своими глазищами в тысячу солнц, и Валерка подумал, что ни одна луна с ними рядом не висела.
Хлопов вздрогнул немного странно, взял его за руку, поднял к лицу и прямо с ладони, касаясь её губами, откусил половину клубничины, а половину оставил.
— Это тебе, — довольно жуя, произнёс он. — Делюсь по-братски.
Валерка чуть не взорвался на месте. Он половину, конечно, съел, но потом притиснул Хлопова ещё сильнее и поцеловал. Кажется, даже сверчки перестали скрипеть, обалдев от такой картины. Лёвка насторожился и дёрнул Валерку за ворот вниз.
— Давай лучше спрячемся, чтобы не видели.
Валерка с ним спорить не стал, ему было по барабану, лишь бы опять целоваться. Губы у Лёвки пахли и были на вкус, как клубника, он сладко вздыхал и хихикал, когда Валерка пытался поцеловать его в шею.
Раздался скрип и оглушительный грохот окна.
— А ну, охальники, быстро пошли спать! — услышали парни голос Марии Петровны и тут же, сорвавшись с места, напуганные тем, что их разговор подслушали, помчались в дом, а потом, под её восклицания, и на второй этаж, оба забились под одеяла прямо в одежде и отвернулись каждый в свой угол.
Валерка лежал ни жив ни мёртв. Мысли в голове мельтешили, как мошкара перед дождём. Он всё думал, как же теперь им из этой дурацкой ситуации выбраться. Но больше всего он волновался за Лёвку. Тот постоянно переживал, что будет, если про них узнают. Вот и узнали. А если теперь он отступится от него? Нет, не отступится! Он же сказал! И Валерка его слову верил. Но как же теперь?.. Эх!
— Лёва, — позвал он чуть слышным шёпотом. — Лёв. — Но тот не ответил. Должно быть, уже уснул. Уснул и Валерка.
Когда он проснулся, Лёвы поблизости не оказалось. Зато из окна хорошо было видно, как он кверху задом полет клубнику. Спустившись, Валерка вежливо поздоровался с Марией Петровной и, получив от неё насмешливый взгляд, выскочил из дому.
Судя по виду, Лёвка точно полночи не спал. Глаза были красными и отёкшими, как и нос, под глазами круги. Красота одним словом. Но для Валерки он всё равно был самый красивый.
— Что-нибудь сказала? — спросил он шёпотом, пристроившись рядом и вырывая ненужную траву.
— Ничего не сказала, — хмуро ответил Лёвка, продолжая своё занятие.
— Не волнуйся, придумаем что-нибудь. В крайнем случае в общагу уедем жить, я договорюсь, тебя в мою комнату подселят. Никто и не догадается.
Хлопов на него посмотрел так, как будто Валерка чем-то его обидел, и Валерка себя почувствовал виноватым. Столько переживаний Лёвке доставил своими глупостями, просто ужас.
Мария Петровна позвала их на завтрак.
Ели оба без особого аппетита, сидели на стульях, как на раскалённых гвоздях, и вроде почти закончили, когда Мария Петровна уселась напротив внука и, словно тисками, сжала его крепким взглядом.
Валерка впервые увидел такую реакцию — у Лёвки лицо поочерёдно сменило четыре цвета: сперва побледнело, став белым, как молоко, потом странно позеленело, потом посерело и, наконец, стало красным, как помидор. Над губой показались мелкие бисеринки пота. Валерку и самого бросило в жар от волнения, особенно когда взгляд Марии Петровны скользнул на него.
— Ну что, Лев Петрович, сам бросишь курить, или отцу про тебя рассказать? — веско, с ехидцей произнесла старушка.
У Валерки чуть сердце со страху не остановилось. Но это сначала. Потом ему стало ужасно смешно, почти до икоты. Но хохотать ни в коем случае было нельзя. Надо было показывать стыд и раскаяние, по крайней мере Лёвке, поэтому и Валера, чтобы его не подстрекать, закусил щёку и спрятал улыбку, нагнувшись над тарелкой с кашей.
Одновременно с этим отмер и Лёвка и с серьёзным лицом ответил:
— Сам. Бабушка, не говори, пожалуйста, маме с папой, я обещаю тебе, что никогда больше не буду курить! — он говорил это так искренне и уверенно, что даже Валерка ему поверил. Хотя Хлопов и не собирался курить. В свои восемнадцать он даже ни разу не пробовал.
— Смотри у меня, — она погрозила пальцем, встала и взяла сумку, которая до этого висела на вешалке. — Я в город, надо машинку для закатывания из дома забрать, а вы отдыхайте.
— С тобой съездить? — тут же предложил Лёва помощь.
— Справлюсь сама, — улыбнулась старушка. — Вот, — она водрузила на стол салатник и сняла с него полотенце. — Клубники поешьте.
Валерка не удержался и хрюкнул, но мастерски сымитировал кашель.
Мария Петровна подошла к внуку, поцеловала в макушку, пригладила его волосы набок, любуясь, и потихоньку вышла на улицу.
Зазвучали её удаляющиеся шаги, зашуршала дорожка под окнами, захлопнулась тихо калитка. Валерка вздохнул с облегчением и хохотнул. Смеяться как будто уже не хотелось, но стоило Лёвке ему улыбнуться, Валерку скрючило пополам, даже очки снять пришлось, чтобы не потерять ненароком. Нахохотавшись вдосталь и утерев глаза, он вернул очки обратно на нос и принялся доедать свою порядком остывшую кашу.
— Бабушка у тебя всё-таки мировая. Навела шороху. Думаешь, она действительно решила, что мы курили? — Валерка спросил и сам испугался, что этим вопросом мог поселить ненужные сомнения у Лёвки в душе, но тот оказался непоколебимым, как каменный форт.
— Если бы она подумала про что-то ещё, она бы уже скандал закатила. Она не из тех, кто будет в себе держать.
Они помолчали, опустошая тарелки. У обоих после встряски проснулся нешуточный аппетит.
— А далеко её дом? Сколько примерно её не будет? — спросил Лагунов осторожно, чтобы не напугать ненароком, а то этот Хлопов подумает ещё, что ему только одно и надо.
Но Лёва не просто понял его намёк, он ещё и отреагировал тем самым образом, на который Валерка уже не рассчитывал — поднял свои удивительные глаза и уставился на него, краснея.
— Она вернётся сегодня вечером. А то и завтра, — тихо ответил он, и настал черёд Лагунова краснеть от смущения. — Валер, я бы хотел перед тобой извиниться, — немного официозно произнёс Лёва и, подбирая слова, принялся вдумчиво объяснять. — Я вчера малодушно себя повёл, без объяснений сбежал от бабушки, заставил её и тебя переживать...
— Ты бы сам ещё при этом не переживал, Хлопов, цены бы тебе не было, — не удержался от комментария Валерка, а у самого прямо камень с души упал. — Извинения приняты, — произнёс он вслух, чтоб этот дурачина себе ещё что-нибудь не выдумал, а потом взял клубнику и положил в рот до самого черешка.
Лёва проводил ягоду блеснувшими глазами. Он смотрел внимательно, как Лагунов жуёт и проглатывает клубничину, пересел со своего стула к Валерке на лавку и придвинулся вплотную.
— Ты чего? — с подозрением спросил Валерка, чувствуя, как начинает млеть от его близости.
— Ничего, — улыбнулся тот.
Но Лагунов не поверил, и правильно: едва успел потянуться за следующей ягодой — Лёвка придвинулся ближе и поцеловал.
Он целовал, как ни разу прежде до этого — неторопливо, уверенно, даже настойчиво, у Лагунова внутри натянулось и задрожало в радостном предвкушении, и голова закружилась, и коленки сделались ватные, но больше всего сводила с ума мысль о том, что это ещё цветочки…
— От тебя клубникой пахнет, — улыбнулся Хлопов в губы, и прижался к Валерке крепче, снова целуя.
…А ягодки не за горами.