Капли дождя при дневном освещении кажутся чем-то весьма красивым, необычным, - при том, что дождь - дело нередкое, - они приломляют свет своими крохотными тельцами, ведь, откровенно признавая, они выглядят как небольшие барьеры, сдерживающие жидкость всеми видами законов физики. Дождь и радуга; солнечные лучи приломляют капли.
Ночью же, когда небесный купол имеет странный, серо-фиолетовый загрязнённый городом цвет, капли превращаются в сотни мелких клеймо, ограничивающих человека по всем своим погодным параметрам. Хочется быстрее уйти, добраться домой, пока нещадный дождь пачкает офисную одежду своими мокрыми следами, и, о божественное чудо сотворённого, где-то в верховьях небес гремит в тучах гром, среди облаков путаются бронзовые нитки молний, со всей силой швыряемые на пригородные холмы.
Туфли больше не стучат по бардюрной плитке; носы их утыкаются в ограждение, пока наверху открываю калитку. Итак, я дома, как бы сказал главный герой какой-либо мелодрамы, приходящий домой к любимой женщине. Только между ним и мной есть существенное отличие: меж сладких мечтаний о том, как ему на шею кинется жена-домохозяйка, приготовившая не только ужин, но и полноценный план досуга на остаток вечера и ночь, я думаю о том, насколько сегодня я смогу быть счастливой.
Изрядно знаю, кому сейчас помощь может потребоваться больше, я всё равно копаюсь с ключом в замке дома, слушаю шум тихого летнего дождя, как он, воплощаясь в лужи на крыше строения, стекает к водостоку и карнизам крыши, затапливая две первые ступеньки входа, незакрытые навесом. Дверь, наконец, еле как открывается, пока ключ в моих мокрых и холодных, оттого липких руках уползает обратно в сумку.
В прихожей тише, возможно, более проникновенее можно ощутить остаток рабочего дня, когда перед глазами нагло шныряет идея отдыха. Всё что угодно, но не мой отдых. Я не умею отдыхать. Погода ночью, по прогнозу, поменяться не особо-то должна, но грома уже не слышно какое-то время, что говорит о многих синоптических изменениях, а это значит, что всю ночь небо будет лить и лить, лить горькие, одинокие слёзы, застаиваясь в железных водостоках и сердцах неспящих людей. Двери дома заглушают безмолвный плач прекрасных небес, а это значит, что без проблем теперь можно заниматься остальными делами, помимо попыток не промочить ноги. Снимаю обувь; капельки воды медленно стекают по коже изделий, расплываясь в коврике у входа, но ноги всё же чувствуются промокшими. Ставка в миллион - завтра я приболею и буду пить противовирустные прямо на работе. Лёгенький плащ сразу сам, особо послушно складывается в руке, трещит тканью и замолкает, когда я вешаю его на самый последний крючок гардеробной слева - это место всегда было для моих вещей.
Без плаща холоднее. Да, мне очень холодно. Настолько, что пальцы рук и ног еле чувствуются. Эта ночь - самая холодная ночь за всё летнее время. Фантастика ионов облаков и озона в воздухе.
Я вдыхаю полной грудью, рвано - воздух в дождь более резкий и свежий, более холодный, и он кардинально отличается от сухого, умеренного домашнего. Наступят выходные - нужно будет прибрать к рукам всю пыль, и будет воздух чище. Рубашка содрогается от новых вдохов, закрывает единственным слоем моё уставшее тело, и я мельком вижу своё тёмное отражение к коридорном зеркале, прежде чем дойти до ванной комнаты.
Так устали глаза, что не хочется включать свет. Коридор если ещё был освещён остаточными лучами уличных дорожных фонарей, мелькающих грязно-оранжевым в стёклах прихожей, то ванная комната не обойдётся без ламп; приходится включать свет, прежде чем удаётся включить воду.
Тёплый свет сначала ослепляет, не даёт пройти, но затем глаза вполне привыкают к такой нагрузке, рассеивая усталость. Жить.
Дурацкое зеркало. Почему мои волосы теперь выглядят так плохо? Почему мои глаза едва фокусируются на своём покрасневшем отражении?
– Какой ужас. – Шепчу я, наклоняясь к раковине.
Шумящий звук воды в абсолютной тишине поначалу ощущается также, как и резкое включение света в темноте, но уставшее, почти отмороженное тело берёт на себя все невзгоды, обещая, что после сна состояние улучшится. Я немного стряхиваю руку, щурясь, а затем умываяюсь, приглаживаю волосы, прямо как и утром. День - один и тот же цикл.
Рукава закатанны до локтей; в ванной воздух такой же холодный, что вызывает лёгкий озноб. Всплеск горячей воды, и снова на себя смотрю, восхищаюсь тем, что проделал за день человек из зеркала. Может, это влияние привычки любимого человека? Столько, сколько она каждый раз хвалила мою внешность, хвалила мою самоотверженность и отдачу работе... Я стою и хвалю себя, я понимаю, что ещё один адский день закончен, и стоит отсыпать себе самой приятных слов; я молодец за прилежно отглаженный воротник рубашки, я молодец за вовремя съеденный обед, я молодец за непросветную гору выполненных поручений.
Неясный мрак спальной комнаты - я чувствую себя лучше, безопаснее. Я дома... я дома... я дома...
По входу в комнату, старый пиджак сразу улетает в сторону кресла в уголке, и каждый раз, каждый вечер, как это происходит, всё вспоминается количество раз, как этот пиджак складывался в воздухе, глухим звуком оседая на спинку мебели. Он настолько старый, настолько, чёрт побери, красивый и удобный, что никогда не мнётся от того, как с ним обращаются, он вечен своим долголетием. Да. Я обожаю, когда огромное время не мешает смотреть на вещи по-новому, любить их также, как и раньше.
У небольшого гардеробного комода стоит торшер, собственно, руки сами тянутся включить его вторым действием по попаданию в эту спальню. П - практичность. П - привычка.
Я захожу дальше, лицо пронзает, возможно, странноватая улыбка, но ни на зеркало, ни на кровать позади я не смотрю - меня ждёт что-то интереснее, чем разглядывание своей нелепой мимики в отражении. Она уже стала нелепой, потому что усталость выливается в искреннее счастье. Когда люди влюблены - они глуповаты, едва различают плохое и хорошее, ослеплённые положением и недавно миновавшими событиями. Можно влюблённо улыбаться, можно влюблённо смеяться. Можно всё, когда понимаешь, кого любишь.
Я хочу слышать что-то приятное, и мечты сбываются, когда я слышу голос любимой даже в голове; она где-то здесь, на кровати, зовёт меня, потому что всегда привыкла звать милым прозвищем, как и привыкла целовать: сначала хватать за лицо, за исхудавшее работой лицо, потом целовать в лоб, что чувствуется её горячее прикосновение, потом опускать руки, ломаться, целовать легонько в переносицу, оставить несколько поцелуев на щеках, - я и не боюсь, ведь в её выходной на ней никогда нет помады, - так что под ласковые отличия будних вечером я всегда подставляюсь с большой, гигантской охотой.
Я закрываю глаза, очарованная появившимся мгновением и её теплотой, тянусь ещё ближе к кровати, и мои ноги уже совсем не слушаются тела; рухнув на матрас, подняться уже не получается - нелюбимый закон подлости о том, что тело расслабляется при первой возможности. Не страшно! Это не страшно!
Это так необходимо, как она говорит, пока гладит меня по голове, рассеивая бестолковые блондинистые пряди. За это время я обязательно должна полностью рассказать о том, как прошёл мой день. Мой рабочий день скучен и местами однообразен, но для любимого человека он интереснее всего на свете; она творец, она художник, она с блеском раскрашивает мои будни от порочной темноты, обмана и тревоги. И это то, за что я её люблю и буду любить вечно: она готова слушать.
Я восклицаю:
– Спасибо, Лиза!
С ней весь мир - это что-то прекрасное, я чувствую здоровые отношения.
Ложусь по-удобнее, подтягиваюсь ближе к изголовью, чтобы ноги не свисали к полу - кровать не такая огромная, чтобы пластом лежать на ней где захочешь. Нам двоим хорошо хватает. Моя любимая часть дня, и я чувствую под собой любимый вязаный ею плед: крупные нити шерсти, её умелые пухловатые и аккуратные руки, с трепетом заканчивающие подделку к моему дню рождения. Эта вещица такая удобная, одно очарование спать под ней! Тепло. Очень тепло. Будто обнимают. Это всё слишком реально, и от реальности я убегаю, суюсь ниже, утыкаюсь носом в шерсть, чувствуя специфичный запах; я знаю, что мой приглушённый бубнёж всё равно слышен ей наверху, а приглушён он и тем, насколько я улыбаюсь, потому что улыбка расцвела на моём лице - я вернулась в зону комфорта, в мой вечный оазис мира сего и мира моего скромного одноэтажного дома.
Свет искрит и убаюкивает, нежные касания расслабляют тело вплоть до приятных поддрагиваний; в этот момент жизнь уже не так плоха, так что меня постоянно она сравнивает с ленивым котом, потом прогоняет на пол, чтобы рассправить простынь и начать меня укладывать спать. Честное слово, я скоро замурчу! Как же прекрасно чувство, когда сбрасываешь в один момент весь свой груз и долг куда-то далеко, но, может, и не надолго, но хоть на сколько-то. Я не так серьёзна, оттого выгляжу глупеньким животным, но кого это волнует... придётся приподняться и поправить постель.
Раз за разом, вещь за вещью с меня слетает одежда - и я в одном белье. Превосходно. Я опять хватаюсь за краешек постели, расслабляю взгляд, но потом собираюсь с мыслями и дозаправляю спальные места. Я слышу ласковые речи, зов, как раз то, чего не хватало раньше, то, о чём годами мечталось, с чем я жила и до сих пор жива.
И вспоминаю то, как может быть хорошо. Снова. И снова миллион сомнений на счёт того, заслужила ли я. Мой взгляд встречается с голой стеной - при любимой плакать неправильно, я ненавижу проявлять это просто вот так, и хмурюсь, хмурюсь и дрожу, но я знаю, что она совсем не против, чтобы я прикрыла свои глазки, она с радостью обнимет меня и успокоит - ещё вдоволь налюбуется мной на выходных, а может, и завтра, но это уже разговор другой, более специфичный, его стоит оставить и просто наслаждаться.
Необычно, когда настолько хорошо, что забываешь о всех остальных человеческих потребностях. Ложусь на живот, обнимаю, располагаясь головой на подставленной мягкости - вместе так и лежим, обнимаясь, но у меня такая поза, будто я молюсь, припадаю к её ногам, обнимаю за талию и шепчу. Я снова шепчу слова любви, а потом разворачиваю голову, утыкаясь пустым взглядом в стену.
Нет, не смотреть. Я могу поплакать, ведь она никогда меня за это не осудит. Моя любимая женщина всегда говорит, что я прекрасна в любом проявлении эмоций. Отчего же плачу?
Ох, столько накопилось, моя милая, моя дорогая и любимая, какое счастье иметь возможность это всё рассказать, а ты будешь слушать, будешь всегда беречь меня, снова гладить по голове, как всегда это делаешь, исполнять любой предел моих мечтаний, как сугубо личное божество.
Слёзы скатываются вниз, от них намокает ткань, что лежать уже неудобно, но это мало чувствуется или, возможно, не чувствуется вовсе, такое незаметное среди остального взброда эмоций и ощущений.
День прошёл как обычно, я сделала всё, что было в моих силах. Я счастлива, я буду счастлива, я буду и ты будешь в нашем идеальном мире.
Подбородок поддрагивает, пока из горла лезут всхлипы, а улыбка всё ещё пытается продолжить жить на моём сером от недосыпания лице - обещаю ещё раз, что буду уделять сну больше времени. Я дрожу от твоих невесомых касаний, я снова теряю тебя, я резко раскрываю глаза на твою фотографию в серой рамке, стоящую на прикроватной тумбе, и также резко жмурюсь, чтобы не видеть тебя, не видеть твою улыбку, что навсегда запечатлена на этой фотографии, ведь я хочу и буду верить, что мои поглаживания самой себя по голове - твои поглаживания, что подушка в моих руках - твои колени, на которых я засыпаю.
Милая, ты же всегда рядом, ты не могла уйти, я убрала со всех твоих фото чёрные ленты, я не верю твоим родственникам, говорящим о твоём бессрочном уходе. Ты учила меня, что мои эмоции - это нормально, и я нормальная, так давай же сделаем вид, что моя маленькая грусть изо дня в день - это великая любовь, это просто я случайно представила плохое и расплакалась. Ты всегда говоришь, что я перетрудилась.
Я ложусь спать, и засыпаю с твоим именем на губах - всё ещё стараюсь держать подобие улыбки и не расстраивать тебя. Спокойной ночи.
Завтра всё обязательно будет лучше. Ты уверяешь меня в этом.