В гуле детских голосов, шуршании одежды и стуке вещей о полки было очень сложно что-то разобрать, но Валера всё-таки умудрился.
— Слыш, мало́й, а у тя какое? — раздался буквально в двух шагах, у него за спиной голос Бекли.
— Отвали, — прозвучало в ответ.
Валерка насторожился и уже начал подумывать, а не свалить ли ему куда-то подальше.
— Покеж, я сказал.
— А я те сказал, отвали, а то зубы пересчитаю.
А вот это уже серьёзно. Лагунов напрягся всем телом, не понимая, что Бекле приспичило посмотреть у такого же пацана, как он, на входе в душевую. Он медленно повернул шею и искоса поглядел на ребят.
Беклемишев почти что вжимал грудью в деревянные ячейки мальчишку ниже него на голову, но из своего отряда.
— Борзеешь, рибоза? — повысил он голос, и, честное слово, Валерка бы рассмеялся очередному словечку, использованному Беклей не правильно, но от вида шпаны, у него самого от страха голос пропал. Хорошо хотя бы Плоткин их заметил.
— Бекля!
Парень оглянулся, посмотрел, как грозят ему пальцем, слегка поутих, но не отошёл, а молча вцепился в плечо ровесника.
— Да на, смотри! — вынул спасённый пацан из кармана кусок мыла. — Хвойное у меня! Успокоился?
— Фу. Не люблю, — хмуро ответил Бекля и отошёл.
— А тебе никто и не предлагает! — кинул пацан ему вслед и продолжил раздеваться.
Валерка вздохнул с облегчением, но, видимо, рано, потому как через мгновение сам стал жертвой пристального внимания.
Лёва в одних трусах, с мочалкой и мылом в руках, без галстука, но со звёздочкой, нарисованной на груди, смотрел на него с той странной хитрой улыбочкой, от которой у Лагунова каждый раз шёл мороз по коже.
— Ты чего, Хлопов? Тоже мылом махнуться хочешь?
— Нет, — ответил Лёва всё так же загадочно улыбаясь. У Лагунова рука чесалась двинуть ему посередь ушей, но он не решился бы броситься в драку при всех, он даже грубить не решился.
— Ну и всё тогда, — проворчал Валерка, насупив брови.
Хлопов ему ничего не ответил, но отвернулся хотя бы и на том спасибо.
— Ну что, все разделись? — прозвучал голос Плоткина.
В ответ раздался нестройный хор голосов, выводящий одновременно «да», «нет» и «почти».
— Кто не успел — я не виноват, значит, будете мыться в одежде, — пригрозил Горь-Саныч, и через десять секунд все мальчишки стояли, в чём мать родила, прижимая к причинным местам кульки с банными принадлежностями. Так же гуськом они направились в душевую.
Всё помещение душевой, за исключение потолка, было отделано кафелем, и голоса отскакивая от стен, рассыпались, как бисер, становясь во много раз громче и зловещее. Мальчишки тут же начали злобно хохотать на разные тона, а потом хохотать от того, какой результат получился, среди этого гвалта забавно и непривычно звучал еле слышный голос Беклемишева:
— У тебя какое?.. А у тебя?
— Дегтярное.
— Вонючка.
— А у тебя-то что? Земляничное небось! С запахом протухшей блевотины! — последнюю фразу Гурька произнёс особенно громко и с откровенной издёвкой, чего Бекля никак не мог пропустить мимо ушей.
— Залупаешься, гваделупа? — вспенился он, забыв о присутствии вожатых поблизости.
Не успели Горь-Саныч и Плоткин спохватиться, как на мокром кафеле началась потасовка.
— Пацы! Наших бьют! — Гельбич кинулся в атаку, размахивая мочалкой.
— А ну стоять всем на месте! Кому сказал?
Валерка впервые увидел Горь-Саныча с таким суровым лицом. Он даже восхитился. «Надо же, какой он бывает! Наверное, к нему такому любой побоялся бы подойти!» — подумал он, и в этот самый момент словно из-под земли вырос Лёва Хлопов.
Валерка аж вздрогнул от неожиданности.
— Лагунов, а ты уже выбрал себе кабинку?
— А тебе-то что?
— Так, просто, — Хлопов опять улыбался этой своей кошмарной улыбочкой. — Чё ты напрягаешься сразу?
Но чутьё подсказывало Валерке, что с Хлоповым «так, просто» быть не может. Поэтому, дождавшись, когда Горь-Саныч справится с зачинщиками драки и сам пойдёт мыться, он подошёл к вожатому, жестом попросил наклониться к себе и прошептал на ухо:
— Горь-Саныч, а можно мне с вами?
— В смысле «со мной»? — Корзухин нахмурился, выпрямился и посмотрел Валерке в глаза. Без очков он совсем расплывался даже на расстоянии пары десятков сантиметров. Валерке было страшно с таким-то зрением оставаться без присмотра старшего товарища в обществе вампира и его приспешников.
— С вами помыться, — краснея, ответил Валерка, ему отчего-то стало ужасно неловко. Да ещё и Горь-Саныч, видимо, не понимал, смотрел на него, как на умалишённого. — Ко мне пристают, — привстав на цыпочки, прошептал Валерка.
— Бекля? Больше не пристанет, я его отправил полы драить в туалете. Не умеет себя вести — будет мыться последним, холодной водой.
— Да Горь-Саныч, — прошептал, раздражаясь от нетерпения Валерка (когда только этот Корзухин глаза разует и сразу его понимать начнёт?). — Хлопов пристаёт!
Вожатый снова нахмурился и наклонился обратно.
— Опять тебе что-то мерещится, Лагунов? — спросил он с усталым вздохом.
— Да нет! Он на самом деле! — в отчаянии залепетал Валерка, страшно стало аж жуть. Чего доброго накинутся все на одного, запрут где-нибудь, а потом к нему среди ночи Лёва заявится. И поминай, как звали. — Боюсь я его, — нехотя признался Валерка совсем уж тихо. — Странный он какой-то. Ходит, улыбается.
— Так, — произнёс Корзухин задумчиво. И тут же бросил суровый взгляд Валерке за спину. — Чего встал, Хлопов, мойся давай!
Валерка суетливо обернулся.
— Вот видите? Видите?
— Ладно, пошли, — вожатый взял его за плечо и повёл с собой. Чуть подальше нашлись две пустые кабинки напротив. — Вот сюда вставай. Мойся и ни о чём не беспокойся.
— Хорошо, — пробормотал Валерка. Он рассчитывал, что Горь-Саныч прикроет его своим авторитетом в случае очередного поползновения, а от него опять отделались. Обидно.
Валерка намылил мочалку и принялся натираться как следует, смывая с себя первые дни смены. В речке они, конечно, купались, но кто ж туда с мылом ходит, а грязным ходить Валерка совсем не любил, оттого и надраивал кожу до красноты.
Он думал о том, каково быть вампиром — холодным, безжизненным существом, у которого даже сердце не бьётся. Наверное, грустно должно быть Лёвке, что он такой, вот он и кусает мальчишек, и кровь из них пьёт. А они его слушаются.
Вот ведь дела. Валерка же сам тогда думал, что если была бы машинка такая — нажал на кнопку и все слушаются. И ведь не для себя хотел, для Хлопова же. Как он тогда, себя не жалея, играл, у Валерки аж горько на сердце стало. А теперь Лёва сам, видать, нашёл такую машинку. Но каким это всё Валерке казалось неправильным, каким противоестественным. А стоять на отшибе, отдельно от всех, всё равно было грустно. Ребята смеялись, перебегали в кабинки друг друга, дрались мочалками, а он, как дурак, намывался один. А всё потому, что трусил. И становиться таким же послушным, как все, не хотел. Как он тогда с Лёвкой справится?
В этот момент спины Лагунова коснулись чужие тонкие пальцы.
Валерка отпрыгнул в угол, обернулся и посмотрел на кабинку Горь-Саныча — та пустовала, снова ушёл утихомиривать пацанов, голос его гулко гремел по всей душевой. А Хлопов воспользовался.
— Лагунов. Пошкрябай мне спину, пожалуйста.
— Чего я тебе, прислуга что ли? — взвился Валерка. — Поди вон, Титьку попроси. Да любого из них. Они у тебя, вишь, какие послушные.
Наедине казаться смелым было намного проще.
— А мне, может, тебя интереснее… попросить, — договорил он с паузой и улыбнулся.
Валерку смутили его улыбка, просьба и ситуация в целом. Но Горь-Саныч вовремя подоспел на выручку.
— Хлопов, а ты чо тут стоишь, помылся уже? — Лёва к нему повернулся и проводил взглядом. — Так свали в предбанник и жди остальных.
— Помылся, Игорь Александрович. Уже иду.
— Ну-ка стой! — притормозил Хлопова Корзухин, когда тот повернулся к нему другой стороной. — Это что у тебя на груди?
— Пионерская звёздочка, — спокойно ответил Лёва всё так же через улыбку, но по голосу Валерка понял, что разговор ему стал неприятен.
— Смывай и выходи.
— Хорошо, — согласился он и ушёл.
— Ещё бы Сталина на груди изобразил. Пионер, — усмехнулся Горь-Саныч вслед.
А Валерка задумался. Странно было всё это. Но время помывки заканчивалось, поэтому пришлось поторопиться.
На ужин Валерка слегка опоздал (всё думал, зачем Лёве было звезду рисовать на груди, и чего он вообще таким рьяным пионером заделался, раньше, совсем по приезде, за ним такого не наблюдалось) поэтому пирожков и компота ему не хватило (не иначе какой-то жлоб прихватил себе больше положенного). Обидно. С яблоками пирожки Валерка очень любил.
Пришлось ужинать, чем осталось — чуть тёплыми голубцами с застывшей шапкой сметаны. Валерка, презрительно морщась, соскрёб сметану, капустный лист из-под неё аккуратно срезал ребром вилки, чтобы наверняка, и принялся поглощать оставшееся с куском хлеба, чтобы утром не встать совсем уж голодным.
Хлопов сидел за соседним столом в окружении мальчишек, но ни с кем не общался. Этот сметану трескал, как полагается — с аппетитом, но медленнее остальных и сидел как-то странно, будто аршин проглотил. Когда ребята доели и вышли, он ещё пил компот. Валерка ему позавидовал — какой Хлопов теперь спокойный был и в себе уверенный, и как теперь всё легко ему доставалось. Как будто по волшебству.
Хлопов доел, медленно оглянулся по сторонам, посмотрел на оставшихся ребят и девчат (их было совсем немного) и, поняв, что на него никто не обращает внимания, вынул из-под стола белый кулёк из тетрадной бумаги. Оставив его на столе, он неторопливо собрал за собой посуду, отнёс на прилавок, а, вернувшись, забрал свой кулёк и пошёл прямо к Валерке.
Сев напротив, он положил треугольный свёрток на стол и произнёс с улыбкой:
— Угощайся, Лагунов.
Валерка смотрел на кулёк, как будто пытался по виду понять, что у него внутри.
— Не бойся, съедобно.
Это «не бойся» слегка подзадорило. И чтобы Хлопову этому не казалось, что Валерка теперь от него будет прятаться, как от огня, подцепил бумажный уголок пальцем и открыл свёрток. Внутри лежали два пирожка.
Валерка оторопел. За ним ещё никто из друзей так не ухаживал. Но и Лёва другом ему никаким не был. С тем Лёвой он ещё толком не задружился, а у этого только одно на уме было — как бы крови его добыть. Небось, прикормить решил, как в сказке бабка-ведьма Ганса откармливала, авось Валерка-дурак согласится простынку ночью поднять.
— Это зачем ещё? — спросил он, насупившись.
Лёва с улыбкой опёрся щекой на ладонь.
— Ешь, поправляйся. А то худой, как жердь. И маленький.
Валерка вспыхнул от его слов.
— Никакой я не маленький! — прошипел он, чтобы не шуметь на всю столовую. — И вообще, забери это! — он убрал руки под стол и там сжал в кулаки. — Думаешь, дурака нашёл, да? Ты — пирожок, а я тебе что, крови стакан?
Улыбка сползла с лица Хлопова постепенно, как будто слова до него не сразу дошли. Он выпрямился, посмотрел на кулёк, опять на Валерку, забрал своё угощение и, напоследок бросив: «Дурак ты, Валерка», — покинул столовую.
Ночью Валерка снова стучал зубами от страха, слушая хлюпанье у соседней кровати. Спать он так больше не мог. Срочно требовалось рассказать обо всём Горь-Санычу, даже если ему опять не поверят.
— Ну что, Лагунов? Жрать-то хочется? — с явной ухмылкой проговорил Лёва склонившись над простынёй.
— Сдрисни, нежить! — огрызнулся Валерка, и в этот момент желудок выдал предательское урчание.
— Эх, Лагунов. Говорил тебе, ешь больше.
— Шёл бы ты!..
— Да иду я, иду уже, — примирительно тихим, но твёрдым голосом успокоил Хлопов. — Как услышишь, что лёг, посмотри, я тебе на тумбочке оставил.
Валерка дождался, когда вампир-Хлопов уляжется и осторожно приподнял угол простынки. На тумбочке перед ним лежал тот самый кулёк с пирожками, а рядом — маленький треугольник с кефиром.