В их доме всегда тихо и открыто окно; из звуков громче всего: шепот ветра и довольное урчание кота. Шигараки зарывается всеми пальцами в пушистую шерсть, греется о теплое живое нутро; он не может навредить, потому что на одной руке всю жизнь недостает пальцев. Чтобы инициировать разложение травмированной рукой или при любом другом несовпадении условий, нужно сильно постараться, а Шигараки уже так давно даже не пытался.
Шинсо приходит домой под утро - Шигараки всегда его ждет. У них схожий график, и они всегда ложатся спать вместе. Обнимаются, когда Шинсо возвращается с патруля, уставший и еще более тихий, чем обычно, тихо говорят, чаще заменяя это шуршанием стягиваемой в четыре руки одежды, ленивыми, согревающими прикосновениями и скольжением губ.
В их доме всегда тихо: они не кричат друг на друга, почти не ссорятся, а когда ссорятся - не успевают повысить голос, как уже помирились. Они накричались в прошлом, когда Шигараки на короткое время стал злодеем. Шинсо устраивал сцены ежедневно, потому что применять квирк было запрещено, но крик? Кому понравится, когда кричит тот, кто никогда не кричал? У Шигараки от каждого повышения тона сердце сжималось, и в конце концов он согласился. Кричал в ответ, они даже дрались, у Шинсо все еще есть шрамы, оставленные Шигараки, потому что шрамы от его левой руки не лечатся даже поцелуем Исцеляющей девочки. Когда он чуть не испепелил руку Шинсо, он отказался от самой идеи мстить героям. Мстить обществу. Он не для этого.
Уже нет.
Он принес Шинсо в ближайший медпункт на руках, сдался полиции, только когда врачи сообщили ему, что состояние его героя стабилизировалось.
Шигараки никогда не считал себя идеальным. Он был ребенком, когда своими руками уничтожил семью; ему было четырнадцать, когда после стольких лет жизни на улице и преступлений его взяли под чье-то крыло, охраняющее справедливость. Ему было восемнадцать, когда он познакомился с Шинсо. Все еще восемнадцать, когда он стал злодеем.
В их доме всегда тихо, и ветер гуляет по полу сквозняком, потому что Шигараки не знает, что такое не болеть, а Шинсо говорит, что он сродни печке: укрыться одеялом, прижаться к нему - и холодно даже на земле, усыпанной цветными листьями, не будет. Шинсо бурчит: было бы неплохо выяснить все-таки, что не так с его здоровьем и температурой, но раз Шигараки не хочет, что ж. Шинсо просто будет рядом. Будет прижиматься всем телом, согревая и мониторя температуру, слушать сердцебиение, служа лучшим аналогом стетоскопа.
В их доме тихо, и самый громкий звук это смех от щекотки в качестве тормошения по утрам или глупых шуток: у них обоих отчаянно плохое чувство юмора, но они стараются. В их доме тепло, уютно и достаточно светло, а еще можно зажечь свечи, и нет страха перед чужой причудой. Контроль и разложение - иногда Шинсо думает, что бы было, если бы у них был общий ребенок. В той или иной мере совместивший в себе две причуды, очевидно злодейские, по мнению общества. Он думал: тот был бы сильным и ему пришлось бы многое пережить.
Он думал: вот только ему не пришлось бы переживать все одному, как им с Шигараки. Шинсо бы позаботился.
Но пока из общих маленьких существ у них только кошки, и Шинсо переполняется нежностью каждый раз, как видит, как они любят Томуру. Глубокие прикосновения правой руки, теплые, долгие, - Шинсо знает, что это такое, в этой любви они с кошками заодно.
Шинсо любит.
В их доме всегда тихо, ветрено, но тепло, и для нескольких кошек всегда находятся руки, готовые их погладить.
В их доме любят, и это чувствуется.