Рисунок и валяшка

Персик чуть тронул край горизонта, облака порозовели, сливаясь с силуэтами леса и пустыни вдалеке. Где-то там высились пирамиды, безмолвно тающие под зноем, в саду же вместо песка витала пыльца. Юные абрикосы сменили нежность лепестков плодами, ветви слив рябили белым, поздняя глициния расправила лиловые гирлянды у террасы. Нагретый воздух, полный жасмина и шалфея, едва волновал ленивый ветерок. Прохлада ласкала пятки, солнечные пятна рассыпались по ковру, фикусы тянули к ним листья и вздыхали каждый раз, когда мимо проносились стрекозы. В кормушке горка зерна, да птицы не осмеливались заглянуть в вечерний час за ограду, отдыхая после охоты за насекомыми. Скоро покажутся с желторотыми птенцами, и гомон разольётся меж кустов. Вереск трепетал на клумбах, бабочки мельтешили в его сиреневых волнах. Взгляд – утонешь следом, забывшись в беззаботности летней дрёмы.

Заложив страницу пальцем, аль-Хайтам потёр глаза. Сколько просидел за чтением? Пристроился на террасе после обеда, очнулся к закату. Волшебство, которое они создали с Кавехом, – лучшее лекарство после короткой вылазки в академию. Однако из-за дурмана цветов голова тяжелела: неосторожное прикосновение к подушке утащит в сон. Отложив книгу, Хайтам поморщился – ноги затекли. Если сумеет встать, то вряд ли дойдёт до порога. Взгляд поднялся к приоткрытому окну кухни: из-за стекла кивнула фиалка, стеклянная подвеска закружилась следом, – чудные соседи, но их не попросишь принести стакан воды. Что до Кавеха? Отдыхает после сдачи проекта, возможно, прикорнул – нельзя будить.

Стоило едва припомнить имя, как через приоткрытую дверь террасы донёсся шум: глухой удар о пол в глубине дома, где-то ближе полетели книги, следом шипение. За шторами мелькнула светлая макушка, через пару минут на свет вышел раскрасневшийся сосед с мольбертом в одной руке, широкой папкой в другой и резной шкатулкой под мышкой. Не глядя, обогнул оттоманку, пристроил вещи на ковёр, затем, откинув пряди со лба, коротко пояснил:

— Собираюсь рисовать.

Не дожидаясь ответа, Кавех скрылся в доме, и вернулся с табуретом и стеклянной вазочкой, доверху полной ягод. С полупрозрачных боков скатывались капли, издалека слышался волнующий аромат да горькое дыхание ветра – валяшка. Розовое очарование родом из Мондштадта, поэтому дух иного толка, непохожий на привычную сумерскую пряность трав. Манящий сахар, который добирался до их края в виде красок; если уж случалось увидеть у торговца хоть горсть – либо побитая, либо зелёная и кислая.

— Где достал? — Аль-Хайтам придвинулся.

Взгляд, за ним пальцы пробежались по столешнице, намереваясь стащить ягоду, пока Кавех раскладывал мольберт и крепил к нему бумагу.

— На базаре. Купил ещё днём. — Через плечо бросил тот.

— На все вырученные деньги?

Воздух потяжелел, у самого уха пронеслась стрекоза. Алые глаза опустились к вазочке. Лёгкий шлепок о наглую ладонь – вот и ответ на выпад.

— Не трогай, — насупился сосед, отодвигая ягоды на другой конец столика, — я буду её рисовать.

— Жалко трёх штук для своего...

— Да, жалко. Это моя награда за заказ!

Не поспоришь: потраченные нервы и бессонные ночи стоили примерно столько же, сколько и диковинки других регионов на прилавках. Достойная плата за проделанную работу. Аль-Хайтам откинулся на спинку оттоманки и приобнял колени, стараясь унять желание прикоснуться к нежной ягоде. Поглядывая на него, Кавех открыл шкатулку и начал вытаскивать баночки с красками. На каждой аккуратная бумажка с подписью оттенка и местом, откуда добыт цвет – они с Сайно и Тигнари попросили путешественника привезти из каждого региона хоть один в подарок на день рождения. Как же сиял Кавех, когда узнал историю палитры, что теперь хранилась у него в любимой шкатулке!

— У тебя свободный вечер, — заметил Хайтам, изучая приготовления соседа, — и ты планировал отдыхать.

— Мой отдых – рисование. По крайней мере, раньше оно приносило радость.

— Неужели тебе не хватает её в жизни? Мы проводим каждый день бок о бок.

— Именно поэтому я хочу найти ещё один источник счастья! — Поморщился Кавех. — Дело не в том, что ты несносный или делаешь недостаточно. Мне нужна... Как лучше сказать? Ещё одна ножка?

— Ножка? — Аль-Хайтам подался ближе.

— Знаешь, как у табурета, – кивок в сторону, — три ножки, поэтому и стоит. Одна подломится – ничего не будет.

— Никогда бы не подумал, что ты будешь сравнивать себя с мебелью.

— Ты...!

Карандаш с острым грифелем опасно взметнулся в воздух, но вернулся в шкатулку. Сосед перебрался на табурет и уставился в чистый лист. Тяжёлый вздох, за ним другой и, наконец, объяснение:

— Мне нужны три независящих друг от друга источника счастья, чтобы чувствовать себя спокойно. У нас с тобой всё нормально – это первая опора, вторая – наш сад.

— Третья – рисование?

— Возможно. — Кавех неопределённо качнул головой. — Если не получится вспомнить былые чувства, то пойду искать другое занятие.

Пока он говорил, аль-Хайтам незаметно подобрался к вазочке с ягодами. Узоры на стекле оставляли затейливые тени на розовых боках, аромат усиливался. Только рука ухватилась за валяшку, как сосед обернулся и вспыхнул:

— Я же сказал: не трогай!

— Если осчастливишь меня – я осчастливлю тебя, — беззастенчиво хмыкнул Хайтам.

— Меня осчастливит твоя недовольная физиономия, — огрызнулся Кавех, вынимая кисти из шкатулки, — когда ты будешь смотреть на локоть, который не можешь укусить.

— Ох, рухи, когда ты стал таким жестоким?

— Ты сам говоришь: нужно отстаивать свои границы.

Не поспоришь.

Выпустив валяшку из рук, аль-Хайтам неспешно поднялся с оттоманки. Плечи расправились с хрустом, а спина отозвалась щёлканьем, когда он потянулся. Засидеться с книгой хорошо, но тело припомнит каждую минуту, проведённую в непривычной позе. Стоило только сделать пару шагов к двери, чтобы размяться, как сосед фыркнул:

— Куда собрался?

— На кухню, — первое, что пришло в голову.

— Тогда будь добр и принеси своему старшему стакан воды.

Тон значил лишь одно: возражения не принимаются. Впрочем, сил на них особо не было из-за дурмана сада. Прохладная вода смягчила горло и вернула ясность ровно до первого шага из кухни на террасу: вновь схлестнулись волны запахов, растворяя остатки мыслей. Поставив стакан ближе к Кавеху, аль-Хайтам уселся на прежнее место.

Солнце клонилось к горизонту, горячо целуя щёки, заглядывало на страницы и, облизнув запретную валяшку, остановилось на светлой макушке. Проступили веснушки, глаза вспыхнули красной шпинелью, но лицо мрачнело с новыми штрихами: между бровей залегла морщинка, губы в одну нить. Карандаш метался по листу пойманной бабочкой, упал на столик, когда его сменил ластик. Передышка – новый отрывистый танец острого грифеля.

Тихий стон.

— Всё в порядке? — Не отрываясь от книги, поинтересовался аль-Хайтам.

— Более чем. — Буркнул Кавех.

Очередной завиток и, наконец, открылись банки с красками. Кисть закрутила воду в стакане, мазнула по силуэту ягод лиловым пятном. Грубые линии – будущая вазочка – перекрывали карандаш, вырисовывали кривые лучи солнца. Незаметная капля скатилась к углу листа, измазала пальцы. Тени удлинились, сумрак начал сгущаться, оставляя дымку вместо облаков. Птицы вылезли из гнёзд, по очереди исследуя кормушку, шмели улеглись в венчики цветов и ароматы поутихли. Мрак раньше времени тронул террасу: с очередным проклятием Кавех бросил кисть к палитре и скрестил руки на груди. Книга захлопнулась, осталась у подушки, аль-Хайтам перебрался на другой край оттоманки. Ладонь легла на плечо соседа.

— Мешаю читать? — Отозвался он, сверля взглядом лист; ещё немного и бумага бы вспыхнула. — Сейчас уйду, не беспокойся.

— Хотел узнать, как твои успехи.

— Никак! Сплошная грязь, — палец ткнул в один угол мольберта, сместился в другой: — топорно и безвкусно, невыразительно...

Аль-Хайтам с сомнением оглядел рисунок – навскидку не самый симпатичный, но и не настолько бездарный, мог показаться с первого взгляда. Скорее... Недоработанный? Хотя художнику знать лучше. Большой палец стёр сиреневую каплю со скулы Кавеха, заправил пару прядей за ухо. Безрадостный: не отзывался на касания.

— Может, взять другие краски или кисти?

— В этом нет смысла, пока рука кривая, — выдохнул сосед и отодвинулся.

— Дело не в руке, — усмешка, — но если не нравится, то начни сначала.

Гнев вспыхнул с новой силой:

— Сам попробуй!

Чистый лист, кисти и краски на столике. В саду повисла тишина, сквозь полог едва слышались песни ранних сверчков. Напряжение – кончик туфли часто покачивался, раздражение – особый наклон головы, печаль – поникшие плечи. Стараясь того не замечать, Хайтам взялся за карандаш и без особых стараний вырисовал вазочку, наметил ягоды и через минуту взялся за палитру. Жирные мазки стали намёком на валяшку, неопрятные линии – тенями. Сунув кисть в стакан с водой, задумался и краем глаза уловил движение: Кавех дёрнулся было к нему, но сдержался. Спустя несколько клякс, он всё-таки остановил за локоть и воскликнул:

— За что ты так с перспективой! Почему тени чёрные? Это стекло, тут совершенно не так...

— Какая разница?

Сосед растерянно моргнул: вопрос застал врасплох, – но почти сразу нашёлся:

— Это правила. Ты же не можешь пренебречь запятыми, когда пишешь заметки в дневнике?

— Могу, — аль-Хайтам пожал плечами, — важен процесс, а не результат. Тем более, если цель – отдых.

— О, конечно, — протянул Кавех, отводя глаза в сторону, — я уж и забыл, что некоторые с первого раза делают идеально.

— Зачем идеал там, где главное – удовольствие? Сдаётся мне, ты не умеешь отдыхать.

Уголки губ перестали подрагивать, взгляд уткнулся в рисунок на столе: слегка забавный, но лучше того, что остался на мольберте. Из-за настроения или того, что цвета подбирались без раздумий и позабылись верные линии? Просто и мило. Кавех поднял голову и поджал губы: так просто не согласится, хоть в улыбке напротив ни тени ехидства, напротив – обеспокоенность. Воспользовавшись заминкой, Хайтам перехватил его ладони – напряжённые до предела – и вкрадчиво продолжил:

— Давай по-другому: сейчас вместе спокойно подышим, а потом продолжим?

Сосед отозвался не сразу, но покорно набрал в грудь воздуха и выдохнул. Привычное упражнение успокоило пульс, плечи расслабились. Тёплые касания вернули из беспорядочных размышлений, и сердце растаяло, когда шершавая ладонь погладила щёку.

— Вот так. — Кивнул аль-Хайтам. — О чём я говорил? Хочешь рисовать для своего удовольствия?

— Разумеется. Но если ты опять начнёшь про то, что я не замечаю своей главной ошибки, которая мешает двигаться дальше...

— Прекрати критиковать себя за каждую мелочь. Это не работа, где от просчёта зависят жизни.

— Мне трудно переключиться.

— Значит, пора этому научиться.

Кавех недоверчиво хмыкнул и обернулся к мольберту: в погоне за деталями, упустил суть, и теперь вазочка с ягодами печально смотрела в ответ. Оранжевые росчерки солнца не скрасили дурное настроение на бумаге. Через час ночь рассыплется звёздами меж облаками, скрывая ошибки и злость – останется лишь раскисшая валяшка. Отдых забудется во сне, за ним возникнет новый проект и начнётся нервотрёпка... Коротко выдохнув, сосед перебрался на оттоманку и уткнулся носом в плечо. Нерушимое спокойствие – любимый мятный дух.

— Остались чистые листы? — Поинтересовался Хайтам, чуть жмурясь от ласкового касания. — Ещё раз попробуем поиздеваться над валяшкой.

— Ты хочешь научить меня отдыхать? — Уголки глаз Кавеха увлажнились, он печально протянул: — И это я говорил о трёх ножках?

— Если хочешь успеть отрастить одну, то берись за кисть. Солнце садится.

— К чему спешка? Мы можем перебраться под лампы в гостиную.

— Чем быстрее нарисуем валяшку, тем скорее её съедим.

Тихий смех. Как иначе? Увильнул от темы, чтобы не признавать слабость: напрямую не осмеливался предложить помощь, поэтому изворачивался и искал иные пути. Улыбка вернулась. Кавех стянул с другого конца столика вазочку и, пока аль-Хайтам не возмутился, подставил к его губам ягоду. Тот вскинул брови, но ухватился за неё зубами и зажмурился от удовольствия: сладкий сок отозвался мурашками на шее.

Последний вздох солнца смешался с прохладой звёзд, краски высохли. На одном листе сияла валяшка, на другом – пустая вазочка.