— Он часто сюда приходит?
Ламбад смотрит в угол задумчиво. Отвечает уклончиво:
— Ну, пьёт он уже вторую неделю, кажется.
Аль-Хайтам закатывает глаза. Он зашёл в таверну купить вина после тяжёлой недели и меньше всего ожидал увидеть здесь Кавеха. В принципе, он не ожидал когда-либо его увидеть. Они удачно избегали друг друга всё это время.
Сейчас что-то явно не так. Кавех сидит в углу барной стойки, сгорбившись, и смотрит перед собой. Он кажется незнакомым и знакомым одновременно, и аль-Хайтам думает о том, что никогда не видел его таким. Новым.
И этот новый Кавех, в своей рубашке с глубоким вырезом, с покрасневшими от алкоголя щеками, рассеянно перебирающий пряди волос, отчего-то кажется неправильным.
Аль-Хайтам морщится. Не потому, что с Кавехом что-то не так, хотя, с ним, конечно, всё не так. А потому, что он видит, как смотрят на Кавеха другие посетители. Как они перешёптываются, кто-то даже пытается заговорить с ним. Аль-Хайтам не вмешивается. Кто он такой, в конце концов.
А потом какой-то парень подсаживается к Кавеху, заказывает ему ещё вина, улыбается по-лисьи, неприятно и не по-доброму, и, склонившись, бесстыдно гладит ключицы Кавеха, опускает руку в вырез рубашки.
В планы аль-Хайтам не входит спасение пьяниц, особенно своих бывших возлюбленных, но он чувствует, как что-то тёмное, злое покалывает в кончиках пальцев, начинает пульсировать в висках, мешает думать. Он сжимает зубы. Нельзя вмешиваться. Последний раз, когда он пытался вмешаться в жизнь Кавеха, закончился таким разрывом, что многое из сказанного тогда до сих пор иногда не даёт аль-Хайтаму спокойно жить. Пусть теперь пьёт с кем угодно. Единственное, что выглядит настораживающе, это то, что Кавех почти не шевелится, отвечает вяло и коротко, не поднимает глаз. Он похож на тряпичную куклу и в таком состоянии явно не сможет дать внятного согласия.
Когда парень целует Кавеха и кладёт руку ему на бедро, аль-Хайтам не выдерживает. До угла барной стойки ровно десять шагов. Он считает до десяти и рывком оттаскивает парня за шиворот вместе со стулом.
Кавех моргает заторможенно, поднимает голову. Аль-Хайтам разберётся с ним потом, а пока поворачивается.
— Ты что, чокнутый? — спрашивает парень зло.
— Вон, — отвечает аль-Хайтам лаконично.
Парень поднимается медленно и усмехается.
— Я не понял, ты нарываешься?
— Вон, — повторяет аль-Хайтам. Легко перехватывает занесённую для удара руку. Сжимает запястье, не слишком сильно, чтобы не осталось следов, но так, чтобы запомнилось. Смотрит, как парень постепенно трезвеет, и его взгляд наполняется ужасом.
— Дурак, это же аль-Хайтам, он тебя закопает сейчас, — шипит кто-то из-за соседнего стола.
— Я... простите, господин секретарь, я не понял сразу, что Вы с ним, я не хотел, только пожалуйста-
— Убирайся. И чтобы я тебя здесь не видел.
Аль-Хайтам отпускает его запястье и отворачивается, теряя всякий интерес к происходящему за его спиной. Теперь надо разобраться с Кавехом.
Неудавшийся Казанова ещё что-то лепечет, но аль-Хайтам не слушает. Он рассматривает лицо Кавеха, пытаясь понять, что с ним происходит.
Они не виделись четыре года. Возможно, больше, и Кавех наверняка знает точно. Он всегда обожал считать дни и отмечать годовщины. Хотя вряд ли он считает дни с их расставания. Аль-Хайтам прикрывает глаза, прогоняя лишние мысли. Какая разница, сколько лет прошло, если Кавех — вот он, сидит напротив, совершенно разбитый.
А потом...
— Это ты, — говорит Кавех и улыбается так светло и радостно, что аль-Хайтам чувствует, как сердце неприятно сжимает. Он открывает рот, собираясь ответить, но Кавех снова роняет голову и выдыхает шумно.
— Это ты, — повторяет он тихо и безнадёжно, словно осознав наконец, и закрывает лицо руками.
Аль-Хайтам вздыхает. Конечно, Кавех не рад его видеть. Ничего удивительного.
— Ты в порядке?
— Да, — отвечает он из-за сомкнутых ладоней. — У меня всё хорошо.
— Именно поэтому ты напиваешься здесь уже который день подряд?
Кавех резко опускает руки и вскидывает голову. Его взгляд колючий и недоверчивый.
— Ты за мной шпионишь?
Аль-Хайтам пожимает плечами.
— Нет. Обратил внимание.
— Ты не ходишь сюда каждый день. Откуда ты знаешь?
Теперь Кавех звучит зло, и это уже лучше, чем вялая безэмоциональность.
— Кавех, это неважно. Что случилось?
Он качает головой. Машет рукой в воздухе.
— Какая разница, тебе же всё равно. Иди, аль-Хайтам, — Кавех запинается на его имени, — возвращайся домой или выпей чего-нибудь, ради Селестии.
Аль-Хайтам складывает руки на груди. Он не знает Кавеха таким. Ладно, он в принципе его уже не знает, и теперь к этому Кавеху непонятно с какой стороны надо подступаться. Аль-Хайтаму всегда сложно давалось общение с людьми, но Кавеха было легче понять — он его просто выучил. Шумно дышит, перебирает что-то в руках и бормочет что-то сквозь зубы — волнуется. Шагает по комнате туда-сюда маятником, вцепившись в волосы — злится. Мурлычет под нос какую-то мелодию — доволен и расслаблен. Говорит без умолку, смеётся над любой глупостью и становится неудержимо тактильным — счастлив. Его слова, интонации, фразы и вздохи можно было внести в таблицу с расшифровкой значений. Аль-Хайтам мог бы написать учебник по кавеховедению. Но сейчас перед ним совершенно другой человек, он взрослее и запутаннее, он выглядит сломанным, и аль-Хайтам старается не думать, что приложил к этому руку.
Он совершенно точно будет думать об этом потом.
А пока Кавех смотрит на него из-под отросших светлых прядей, и в его глазах нет ничего знакомого. Там только, кажется, усталость и разочарование. Придётся изучать его заново.
Когда Кавех подносит к губам бокал, который ему заказал тот парень, аль-Хайтам перехватывает его руку.
— Не пей. Неизвестно, что он мог туда подсыпать.
Кавех смотрит на пальцы аль-Хайтама на своём запястье. Едва заметно морщится. Аль-Хайтам опускает руку.
— Да даже если бы и подсыпал. Это ничего не изменит.
— Что случилось?
— Отстань, — Кавех отворачивается и изящным жестом заказывает ещё вина. На его запястье звенят браслеты.
— Кавех, расскажи мне, что происходит. Что-то случилось после строительства Алькасар-сарая?
Кавех поворачивается к нему. Поднимает бровь.
— Ты пришёл сюда после всех этих лет, чтобы спросить, как у меня дела? Зачем тебе это?
— Я могу помочь тебе.
Кавех смеётся.
— Хорошо, попробуй. Я обанкротился и теперь живу здесь, потому что у меня нет ни жилья, ни работы. Ты найдёшь мне заказчиков? Или пустишь жить к себе домой?
Аль-Хайтам моргает. Чувствует отчего-то тонкий укол вины.
— Вот как.
— Да, вот так, господин секретарь. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое и займись своими делами. Я разберусь.
Кавех выпивает принесённое вино в несколько глотков и встаёт. Покачнувшись, хватается за стойку. Усмехается.
— Было приятно с тобой увидеться. До встречи ещё где-то лет через десять.
— Стой.
Аль-Хайтам удерживает его за плечо, тут же отпуская, вспоминая реакцию Кавеха на его прикосновение ранее. Отчего-то оставить его здесь кажется неправильным, и сердце бьётся быстрее, пока аль-Хайтам лихорадочно ловит ускользающие мысли и идеи. Пожалуй, кое-что точно должно подойти.
— Я могу тебе помочь. У меня нет заказов, но есть дом, который, если ты помнишь, построили по нашему совместному проекту. Так что теоретически, это и твой дом тоже.
Кавех смотрит на него сверху вниз.
— А если ты помнишь, я ушёл из проекта. Так что это твой дом.
— Там две спальни, — возражает аль-Хайтам. — Ты можешь пожить, сколько нужно будет, пока не найдёшь другое жильё.
— А что скажут твои соседи?
— Я живу один.
Кавех приподнимает бровь. Кивает. Бормочет под нос: "Неудивительно".
— Ты всем своим знакомым предлагаешь у тебя жить?
Аль-Хайтам вздыхает. Невозможно, совершенно невозможно разговаривать с этим человеком.
— Нет, Кавех. У всех моих других знакомых есть жильё.
— А так бы предлагал, да?
Аль-Хайтам предпочитает промолчать. Кавех прикрывает глаза, опирается на стойку. Медленно сдаётся.
— Тогда можно я буду просто арендатором? Знаешь, не знакомым, не другом, не-
Он замолкает.
— Конечно. Мы можем вообще не разговаривать, если не хочешь.
Кавех кивает.
— Я скоро съеду, правда.
— Я верю. Собирай свои вещи и идём домой.
Звать Кавеха к себе домой кажется странным, почти что неприличным. Аль-Хайтам отмахивается от этой мысли.
— Мы не будем ничего делать по дому вместе, — предупреждает Кавех. "Мы", вопреки содержанию сказанного, задевает что-то крошечное внутри, разливается едва ощутимым теплом. Хочется это тепло не чувствовать, дать едва пробившемуся ростку умереть. Конечно, никаких "нас" нет.
— Хорошо.
Кавех уходит, а аль-Хайтам, поддавшись внезапному порыву, встаёт и подходит к Ламбаду. Тот записывает что-то, и, подняв голову, широко улыбается.
— И снова господин секретарь. Разобрались?
Аль-Хайтам пожимает плечами неопределённо.
— У него много долгов здесь?
Ламбад машет рукой.
— Нет, он здорово помог мне. Для моих друзей всё бесплатно.
Аль-Хайтам кивает. Покупает наконец свою бутылку вина. Похоже, после сегодняшних разговоров ему тоже не помешает слегка отключиться.
— Заглядывайте ещё, господин секретарь. И Кавех пусть приходит.
Тот спускается с лестницы, цепляясь за поручни. Улыбается Ламбаду.
— Спасибо. Увидимся!
Потом переводит взгляд на аль-Хайтама, и его улыбка бледнеет и тает.
— Пойдём, — аль-Хайтам открывает перед ним дверь. — Это все твои вещи? Один чемоданчик?
— Мне больше ничего не нужно.
На улицах пустынно, ночь душная и беззвёздная. Они идут молча, Кавех слегка покачивается. Останавливается.
— Подожди немного.
Он смотрит в небо, глубоко вздыхает.
— Аль-Хайтам.
— Да?
— Спасибо.
Кавех опускает глаза, прислоняется к стене дома.
— Я не думал, что ты придёшь.
— Я тоже, — отвечает аль-Хайтам честно.
— Почему ты решил мне помочь? — Кавех смотрит ему в глаза, не отводя взгляда, почти не моргая.
Аль-Хайтам молчит. Он сам не понимает, что заставило его вернуться, когда он увидел Кавеха. Тоска по прошлому, по тому хорошему, что было между ними? Тлеющие где-то на дне души чувства?
Если бы Хараватат дал аль-Хайтаму способность говорить не только терминами и сложными длинными конструкциями, он бы сказал, что у каждого человека должен быть дом, а Кавех был его домом так долго. Тем человеком, рядом с которым можно было быть собой, не думать о том, что он странный, неловкий, что говорит заумно, что не понимает чувств. Кавеху было всё равно. И только за то, что он был одним из тех немногих людей в жизни аль-Хайтама, кого тот действительно любил однажды, помочь ему казалось совершенно правильным.
Если бы сердце аль-Хайтама однажды не разбилось, он сказал бы, что Кавех по-прежнему не чужой человек, и что все эти годы он жалел о том, что сказал. Если бы аль-Хайтам ещё умел верить людям, он бы сказал, что готов сделать для Кавеха что угодно.
Но вместо этого всего аль-Хайтам пожимает плечами.
— Комната пустует, а я не хочу жить с незнакомыми людьми.
Кавех усмехается, кивает медленно.
— Конечно.
И добавляет холоднее:
— Я буду платить и выполнять домашнюю работу, не волнуйся.
Он отталкивается от стены, снова качается, и аль-Хайтам подхватывает его под локоть. Оба застывают.
Кавех наклоняет голову, рассматривает лицо аль-Хайтама. Смотрит ему в глаза, медленно переводит взгляд на губы. Аль-Хайтам выдыхает рвано. Почему-то теперь идея жить с Кавехом не кажется такой безобидной.
Они снова встречаются взглядами, и это похоже на какую-то изощрённую пытку. Воспоминания лезут в голову, и их больше не получается выгнать. Они были совсем юными и влюблёнными, они целовались под фонарями, и Кавех смеялся, запускал пальцы в волосы аль-Хайтама, притягивал его ближе. Они спорили и ссорились, а потом всегда мирились. Пока аль-Хайтам не сказал то, что сказал. И Кавех разбился, прямо там, во дворе Академии, и умер, и превратился в пыль, в неуловимый сон, в потерянное воспоминание, в навсегда закатившееся солнце. А новый Кавех больше не говорил с аль-Хайтамом, лишь писал язвительные статьи, продолжая никогда не заканчивающиеся споры.
Разжать пальцы оказывается невероятно тяжело. Отступить назад — тоже. Выдохнуть, замечая потухший взгляд напротив, опустившиеся уголки губ.
— Идём.
Аль-Хайтам отворачивается, уходит вперёд, пытаясь выровнять дыхание и собрать мысли. Конечно, Кавех просто пьян. Глупо думать, что он ещё что-то чувствует. Они будут соседями какое-то время, не будут видеться и разговаривать, а потом он съедет. Ничего не произойдёт. Аль-Хайтам умеет держать себя в руках.
Идущий следом Кавех кусает губы, чтобы не расплакаться.