Танцы на стёклах

***

Чайльд не любит зиму. В Ли Юэ она дождливая, с промозглым ветром и небом, придавливающим город, совсем не похожая на зиму в Снежной. Там, подтверждая название, целыми днями идёт снег, реки покрываются льдом, и можно ходить на подлёдную рыбалку, а в солнечные морозные дни всё вокруг становится ярче и искрится инеем. В Ли Юэ зимой нет солнца, оно постоянно прячется за бесформенными комками туч. Это угнетает больше всего. Зимой Чайльд становится чуть менее воинственным и заносчивым, чуть более ворчливым и больше времени проводит внутри, чем снаружи.

Когда однажды он узнает, что в гавани появилась известная путешественница, на дворе стоит угрюмый январь, и Тарталье совершенно всё равно, кто куда пришёл и чем он знаменит. Все вокруг шепчутся, слухи скользят по улицам, просачиваются в окна, но Тарталья проходит мимо со снисходительной улыбкой. Кем бы ни была эта путешественница, вряд ли она настолько хороша, как о ней говорят.

Он видит Люмин всего несколько раз и запоминает как тихую, спокойную, ни разу не поднявшую глаз на него.

А потом Тарталья встречается с ней в Золотой палате, где Люмин сражается бесстрашно, на смерть, и побеждает его во всех формах. Он впервые смотрит на неё с уважением.

Все противники для Чайльда делятся на три категории: слишком слабые, чтобы запоминать; те, с кем пришлось повозиться, потому что они были достойными противниками и те, кто победил его. Последних можно пересчитать по пальцам, и он мог бы даже подружиться со многими из них, но увы, выражать привязанность Тарталья не умеет. Что-то в нём неправильно, не настроено, сломано, вывернуто наизнанку, поэтому он дерётся с теми, кого мог бы любить, и пытается лишить жизни тех, с кем мог бы эту жизнь прожить.

Когда Люмин раз за разом приходит в Золотую палату, Тарталья не хочет её убивать. Совсем нет, ему хочется состязаться в силе, ловкости, придумывать новые ходы, изящно балансировать на грани победы и проигрыша.

Он плохо умеет оценивать чужую боль, поэтому синяки и раны на теле Люмин заживают долго. Она не то чтобы любит сражаться. И уж совсем не любит страдать. Она просто принимает правила его игры, игры, в которой ей пока что есть место. Пока он позволяет ей быть рядом, пусть даже так, она вытирает злые слёзы и сжимает рукоять меча так, чтобы пальцы не дрожали. Любить его — единственный бой, который Люмин не сможет выиграть.

Они почти не говорят. Чайльд не любит рассказывать о себе, а Люмин и не спрашивает. Они молча и яростно выбивают искры клинками, потом перекидываются парой коротких фраз — словно бы продолжая бой, и расходятся залечивать раны и отчаянно пытаться понять, что же не так в этих встречах, в быстрых неласковых касаниях, когда они помогают друг другу подняться с земли или отряхнуть одежду, в словах, что тяжёлыми камнями падают на пол Золотой палаты.

Люмин делает вид, что всё в порядке. Чайльд смеётся, когда кто-то говорит о любви. Люмин не спит ночами, глядя на звёздное небо над Ли Юэ. Чайльд тренируется до темноты в глазах, пытаясь вытеснить её образ из памяти.

Надо ли говорить, что у обоих мало что выходит.

***

После очередной драки, когда Тарталья спрашивает, всё ли в порядке, и протягивает руку, помогая Люмин подняться, он чувствует себя просто отвратительно. У Люмин рассечена щека, и он борется с желанием стереть кровь и пообещать никогда больше не причинять ей боль. Но свои обещания Чайльд всегда исполняет. А это исполнить точно не сможет. Поэтому он задавливает в себе вину и улыбается, снова закрываясь дружелюбной маской. Люмин краснеет, бормочет что-то, отдёргивает руку и почти что бежит к выходу.

Тарталья отправляется в город и бесцельно бродит по улицам до заката. Когда загораются первые фонари, он встречает Чжун Ли и хочет пройти мимо, лишь кивнув в знак приветствия, но тот его останавливает. Смотрит пристальным взглядом мудрых золотых глаз и качает головой.

— Дружбу и любовь нельзя выражать в сражении, Аякс. Людей это ранит.

На мгновенье Тарталья выглядит потерянным ребёнком. А потом отводит глаза и говорит с усмешкой:

— А я не могу по-другому.

***

Через несколько дней он приходит в бюро «Ваншэн» поздно вечером. Чжун Ли разбирает какие-то бумаги, и услышав звон дверного колокольчика, произносит, не отрываясь от работы:

— Мы уже закрыты и не принимаем посетителей.

— Это я, — говорит Тарталья.

Чжун Ли поднимает голову.

— Для тебя тоже закрыто.

— Я по важному делу!

Чжун Ли вздыхает.

— Хорошо, чем я помогу помочь?

Тарталье вдруг становится неловко. Он шёл сюда с намерением всё узнать, после бессонной ночи, злой и уставший, а теперь ему вдруг начинает казаться, что это всё зря. Он и сам не понимает, зачем ему всё это нужно, почему он сейчас стоит здесь, в тёплом свете лампы и смотрит в пол.

— Я пойду, пожалуй, — произносит он неуверенно, удивляясь сам себе.

Чжун Ли встаёт из-за стола и несколько долгих секунд смотрит на него.

— Говори.

И Тарталья одним предложением, на выдохе, спрашивает всё, что не давало ему покоя. Откуда пришла путешественница, зачем она в этом мире, кто она такая, что ей нужно в Ли Юэ, почему она приходит в Золотую палату и дерётся с ним. И почему ответы на все эти вопросы знает Чжун Ли. Но об этом Тарталья не спрашивает.

Чжун Ли слушает внимательно и кивает. Потом улыбается и говорит спокойно:

— Спроси об этом у неё сам. Вряд ли бы она обрадовалась, если бы узнала, что я всё тебе рассказал.

Тарталья закатывает глаза.

— Хотя бы что-то!

Чжун Ли качает головой.

— Я и сам не много знаю. Она путешествует по Тейвату в поисках брата, с которым её разлучили. Вот это и есть единственная её цель. Из Монштадта она пришла в Ли Юэ, куда отправится потом — никто не знает. Быть может, уже завтра она покинет гавань. Ты видишь её чаще, чем я, спроси всё, что хочешь знать.

— А ещё, — он замолкает, вспоминая, — когда-то она говорила, что её имя значит «свет». Подходит ей, не правда ли?

Тарталья улыбается, и уголки его губ подрагивают.

— Спасибо, господин Чжун Ли. Доброй ночи.

Он выходит в тёплую темноту и слышит вслед:

— Ты тоже можешь светить, Аякс.

Он не оборачивается.

***

Однажды она найдёт своего брата, и ничто больше не будет держать её в этом мире. Он никогда не был нужен ей. Как и Чайльд.

От этой мысли ему становится тошно.

Люмин хочется унести, спрятать ото всех, чтобы она стала его личным солнцем, чтобы она улыбалась только ему, смешно надувала губы от обиды, чтобы её тёплые ладошки гладили его лицо, как солнечные лучи. Чайльду нужно солнце, которого так не хватало в Снежной, не хватало в треклятой Бездне, которая до сих пор ноет ледяным осколком где-то в груди.

Но Люмин не так-то просто забрать. Она всегда такая деловая и серьёзная, её так сложно вывести из себя, что Тарталью это злит до невозможности. Он заставляет её драться, чтобы видеть гнев в глазах, закушенные губы, чувствовать её дыхание на коже в те редкие моменты, когда он позволяет себе поддаться, упасть на землю и смотреть на неё снизу. Люмин совершенна. Если бы Чайльд умел, он мог бы с закрытыми глазами, по памяти, в темноте, нарисовать карту её веснушек: четыре на левой щеке, шесть на правой, одиннадцать на носу, две над переносицей. Люмин пахнет травами, дорожной пылью и ещё невозможно сильно — солнцем, даже если дождь льёт неделями. Люмин — вечное лето, расплавленный август под кожей, одуванчиковое вино, пульсирующее в венах.

***

Тарталья влюблялся раньше, но эта влюблённость совершенно другая. Раньше всё было как-то проще и более поверхностно, он был дружелюбен, хитёр и обожал флиртовать, поэтому девушки всегда обращали на него внимание, но никогда не задерживались надолго. Он выполнял задания, перебирался с одного места на другое, и не привязывался ни к кому. Он бы вряд ли вспомнил сейчас хоть одно имя той, что была с ним рядом в какой-то период его жизни. А Люмин… другая. Она кажется слишком чужой в этом мире, с этой её странной одеждой, манерой говорить и именем, которое Тарталья прежде не слышал.

Он никогда не читал о любви, не говорил о любви, не верил в то, что она существует. Он и сейчас не назвал бы то, что чувствует, любовью. Скорее, восхищением и незнакомой раньше нежностью. О Люмин следовало заботиться, защитить её от этого мира, заваривать ей пряный чай, запускать с ней фонари в небо и загадывать что-то совершенно глупое и милое, смотреть на то, как она спит, заплетать ей волосы, путешествовать вместе, а потом где-то в небольшом домике в горах растить светловолосых улыбчивых детишек, встречать рассветы и закаты и мирно проводить старость.

О такой жизни Тарталья никогда не мечтал.

Его жизнь состоит из заданий, Фатуи, сражений, побед, новых заданий и каждый раз по кругу. Его жизнь была посвящена Царице в тот день, когда он получил Глаз порчи. А Царица не потерпела бы посторонних.

Всё так просто и совершенно логично, и в то же время невозможно трудно. Он пытается притворяться тем, кого привык считать собой, но рядом с Люмин маска трескается, осыпается, а встретиться со спрятанным под ней ранимым, желающим любви и заботы Аяксом Тарталье не хочется.

Он никогда не позволял никому увидеть своих слабостей. Он всегда будет легкомысленным и надменным, избалованным наглым мальчишкой, если понадобится, ведь его цели — куда дальше, чем эта девушка, пришедшая ниоткуда и уходящая в никуда.

Иногда на пути к великому приходится жертвовать малым. Или не малым, но об этом он предпочитает не думать.

***

В тот самый день, когда он решается сказать Люмин о том, что им лучше перестать видеться, потому что это делает хуже им обоим, всё идёт не по плану.

Тарталья побеждает, а Люмин, морщась и потирая ушибленную руку, говорит:

— Если ты проиграешь в следующий раз, тебе придётся выполнить моё желание. Идёт?

— Что? — удивляется Тарталья. — С каких пор мы стали драться на желание?

Люмин пожимает плечами.

— Ну, мы уже давно знакомы и много времени здесь провели, а друг о друге ничего не узнали. Думаю, это будет отличным выходом.

— И… какое твоё желание? Поболтать? — осторожно интересуется он. Рассказывать что-то про себя ему совсем не по душе.

— Мм… Секрет, — говорит она и улыбается.

Он тренируется целую неделю, не жалея сил.

Он проигрывает.

***

— Потанцуй со мной.

Тарталья уверен, что ослышался.

— Что?

— Потанцуй со мной.

Люмин улыбается, и всё её лицо озаряется.

— Ты серьёзно?

— Ага.

Если бы она предложила ему прямо сейчас спуститься обратно в Бездну, он наверняка удивился бы меньше.

— Я не умею танцевать.

— Неважно, я тебя научу.

Он фыркает.

— Попробуй.

Около четверти часа Люмин терпеливо объясняет, как нужно двигаться и куда поворачиваться, пока Тарталья наконец не перестаёт постоянно наступать ей на ноги.

— Отлично! — она сияет. Вкладывает тёплую маленькую ладошку в его большую ладонь и негромко начинает напевать незатейливую мелодию. Несколько минут они танцуют молча, и Тарталья всерьёз задумывается о том, что у него галлюцинации. Он, Одиннадцатый Предвестник Фатуи, танцует посреди Золотой палаты с девушкой, с которой менее часа назад дрался. Но тепло её тела под его ладонью слишком реально, а негромкий мягкий голос воскрешает воспоминания о детских колыбельных.

— Теперь просто представь музыку, хорошо?

Он кивает.

И Люмин доверчивым шёпотом начинает рассказывать о том, как красив Тейват, о замечательных людях, которых она встретила, об удивительных существах, о том, как сильно скучает по брату. Она рассказывает о том, как запускала фонари в Ли Юэ, как побывала на островах летом, вспоминает закаты, рассветы, ливни, снег, озера и водопады, бескрайние равнины, деревья, белые летние ночи, высокое звёздное небо, и совсем скоро Тарталья перестаёт понимать, о чём она говорит. Он просто слушает её голос и старается сохранить в памяти тепло её ладони, медовый запах волос и сияющие глаза.

Она замолкает и улыбается ему. Они медленно танцуют под неслышную музыку, и Тарталья чувствует себя почти спокойно.

— Чайльд, — начинает Люмин.

— Аякс, — перебивает он. — Это моё настоящее имя. Меня назвал так отец, поэтому оно напоминает мне о доме.

Она кивает.

— Аякс, — и это звучит как самое красивое имя на свете, — расскажи мне что-нибудь.

И он рассказывает — почти искренне, наивную полуправду — о бескрайних снежных просторах, о своей семье, о подлёдной рыбалке с отцом, о сёстренке, которая пишет ему письма, о братьях, о тех местах, в которых он побывал. Ни одного шага в сторону, ни одного слова о Предвестниках. Бездна сидит осколком в груди, но он притворяется, что не чувствует.

Люмин поднимает голову и заглядывает Тарталье в глаза. Слишком красивая, чистое совершенство, воплощение света. Она привстаёт на цыпочки и бережно проводит ладонью по его щеке, заправляет непослушную прядь рыжих волос за ухо. Тарталья замирает, придерживая её за талию, и, совершенно очарованный, разглядывает её лицо так близко. И они даже не дерутся. Удивительно. У Люмин карие глаза, и в её зрачках Тарталья видит своё отражение. От неё пахнет душистыми травами и какими-то цветами, название которых он сейчас не в состоянии вспомнить.

Губы Люмин размыкаются, и она произносит тихо, на выдохе:

— Аякс…

Он позволяет себе расслабиться — всего на несколько мгновений — прижать её к себе, запоминая хрупкость под руками, и поцеловать, не думая сейчас о презрительном холодном взгляде Царицы, о всех, кто пал от его руки, о всех, кто проклял его и возненавидел.

Люмин прерывисто вздыхает, обхватывая его за шею, притягивая ближе, хотя ближе уже невозможно. Любить его — лотерея, в которой нельзя выиграть. Любить его — это разбиваться на тысячи мелких осколков.

Поцелуи Люмин — как будто солнечный лучик на губах. Тёплый, мягкий, почти невесомый.

Поцелуи Тартальи — привкус боли, прощанье и горькая горечь. Он не умеет любить правильно. Его никогда не учили.

В нём больше нет света, ведь даже Архонты ошибаются.

Он отрывается от неё первым и ещё какое-то время гладит её лицо, проводит пальцем по губам. Глаза Люмин закрыты, пушистые ресницы подрагивают. Она настолько спокойная, что Тарталья почти ненавидит себя, делая шаг назад.

Впрочем, всем так будет лучше.

Он отворачивается, чтобы не видеть сияющие глаза напротив. Закусывает губу, по-прежнему чувствуя сладковатый вкус.

— Люмин, я подумал… тебе уже пора. Лучше, чтобы никто нас не видел.

Если бы он прямо сейчас вонзил ей в сердце все свои водяные клинки, это, вероятно, было бы не так больно.

Люмин отшатывается. В ней словно гасят свет.

— Что? Почему? Аякс, я…

— Понимаешь, — он по-прежнему не смотрит на неё, — всё-таки мы враги, я поклялся Царице, и быть с тобой, конечно, хорошо, но я…

— Предвестник, а я одна из твоих целей? — заканчивает Люмин с какой-то спокойной обречённостью, словно она давно об этом знала. Впрочем, так и есть. По её щеке катится слезинка, и она даже не стирает её.

Чайльд молчит. Он боится этой привязанности, боится, что не сможет держать маску, и Люмин увидит то, что он скрывает: фальшивую доброжелательность, лицемерную заботу, двуличность, жестокость и коварство. Когда она возненавидит этого Тарталью, с ним не произойдёт ровным счётом ничего, а вот Аякс там внутри… Аякс разобьётся. Он боится, что она станет использовать это против него самого. Его светлую сторону против тёмной. Но Одиннадцатый Предвестник Фатуи Чайльд Тарталья всегда побеждает. Он выбросит прочь своё растоптанное сердце, а вместе с ним и прежнего Аякса, потому что жить без неё — значит и не жить вовсе.

— Мы по-прежнему можем приходить сюда, сражаться и болтать, я просто не хочу, чтобы кто-то думал-

— Что между нами что-то есть? — снова заканчивает она.

Чайльд поднимает голову и давится воздухом, потому что в глазах Люмин — проклятый нетающий лёд.

Она коротко и решительно кивает и снова превращается в ту, кто так отчаянно бьётся с ним каждый раз. Он снова проиграл.

— Между нами ничего нет, Чайльд.

Люмин разворачивается и быстрым шагом направляется к выходу.

Потом оглядывается и произносит с ледяной улыбкой, достойной самой Царицы:

— И не будет.

На следующий день Тарталья узнаёт, что Люмин отбыла в Инадзуму.

Зима наступает неожиданно.