Слово пацана

Слово пацана

Слову цена…

То, что случилось с Тончиком тем утром, «пробуждением» можно было назвать с большой натяжкой.

Голова ощущалась пустой пивной баклахой – гулкой, вонючей, с плавающими в остатке мутной жидкости сигаретными окурками и ещё черте-чем. Изо рта пасло примерно этой же смесью – тихонько застонав от прошившей затылок боли, он унюхал «великолепное амбре» и скривился, силясь удержать рвотные позывы.

«Да уж, выдалась, бля, ночка…»

На пробу приоткрыв один глаз и оценив безрадостные последствия, с такими радикальными мерами он решил повременить. Вместо всё ещё плывущего и отвратительно-белого потолка Толя постарался воспроизвести в памяти хоть что-то из предшествующих утру событий – всяко, бля, полезней будет. А там, может, и попустит чуток…

Последнее, что помнилось более-менее чётко – лапищи Малиновского, который тащил его вверх по лестнице, матеря на чём свет стоит пятиэтажки без лифтов, Тончикову бабушку, оставившую ему в наследство однушку на четвёртом и самого Тончика, «мелкого гандона, у которого молоко ещё на усах не обсохло, а он уже за водку взялся». Дальше было что-то про дядь Жилу, который «уши бы ему надрал, будь сейчас здесь», но Толя уже не слушал – вырубился, кажись, даже раньше, чем бедовая голова коснулась подушки.

Постаравшись сильно не зацикливаться на данной стыдобищной части, он перевернулся на другой бок и принялся распутывать клубок событий дальше, надеясь, что хуже этого там ничего уже не будет. Ну не совсем же он дебил, чтобы позориться перед серьёзными мужиками, у которых маломальского уважения кровью, потом и «ровными» делами добивался уже три года, правильно?

Во всяко случае, он сильно на это надеялся.

Праздновали они прошлым вечером юбилей Алика («Для-тебя-Альберта-Зурабовича-молодой-человек», да-да). Тому исполнялось 45, но по занудству речей и морщинам, залегающим где-то между вечно нахмуренными бровями и хищным носом, можно было смело предполагать, что главарь «Лампас» застал не то что Сталина с Лениным, но и самих динозавров.

Благо, весельчак-Малиновский со своей задачей балагура и тамады справлялся прекрасно, постоянно подливая в бокал «коллегам» дорогой коньяк и выдумывая тосты один другого хлеще, поэтому уже к полуночи атмосфера за столом начала Тончику нравиться. Все «рабочие» моменты были перетёрты чин по чину, «те, кто сидит сверху» обруганы, истории из жизни рассказаны, и по-хорошему надо было расходится, но…

Кто и в какой момент предложил «раскинуть банчишку», было уже не вспомнить. Возможно, это был он сам – после очередной убранной под стол бутылки воспоминания стали рваными и мутными, как плёнка с зажёванной кассеты. Чётко помнилось только ощущение непобедимости и кураж, захлестнувший с головой.

Возможно, сначала ему даже везло (ещё бы вспомнить, во что они, блин, играли…), и за столом они остались вдвоём с Лало – Альберт с Ромой куда-то, как назло, запропастились. Тончик и в трезвом-то состоянии с трудом вывозил контакты с этим темноглазым, белозубым, с ног до головы одетым в цветастые шмотки и золото типом, бароном соседствующего с «его» панельным районом табора - вечно терялся и творил какую-то хрень. Так что тут было без шансов – чёртов цыган использовал своё колдовство, спутал карты и выложил последние козыри на стол, победно лыбясь. Выиграл, сука, у Тончика, который в жизни никому (кроме дядь Жилы), не продувал, и радовался!

Подоспевший Малиновский, пропахший сигаретным дымом (и почему-то одеколоном Альберта), успел как раз вовремя – ещё немного, и Толя бы кинулся на Лошало с кулаками, подпортив правильные черты смуглого лица. Приподняв его за олимпийку, как щенка, Роман раскланялся со всеми, твёрдо направившись к выходу, и Тончику ничего не оставалось, кроме как потащиться с ним – ноги, оказывается, держали плоховато.

«Отложим мой выигрыш на потом, значит. Буду ждать тебя, Анатоль!» - догнал их в спину весёлый голос Лало, но отбрехаться чем-нибудь остроумным уже не вышло – почуяв свежий воздух, Тончиков желудок совершил кульбит, вынудив оставить банкетное меню «Канарейки» в декоративных кустах под парадной лестницей.

- Блять.

Подытожив этим ёмким выражением всё, что вспомнилось (и то, что осталось в провалах памяти), он кое-как принял сидячее положение, а потом и доковылял до санузла, где обитал кран со спасительно-ледяной жидкостью. Нахлебавшись и поплескав воды в лицо, Тончик хмуро уставился на оное в зеркало рассохшегося шкафчика, пытаясь осмыслить одно:

«Если колдун ебаный говорил о выигрыше, значит, мы на что-то играли. Если я продул, значит, теперь ему что-то должен. Но что, блин, могли поставить на кон главари, типа, самых влиятельных в городе банд – просто так, ради смеха, не особо напрягаясь?»

- Блять. Блять-блять-блять, не может такого…Да твою ж мать!

Смачно прописав себе рукой по лбу, Тончик горестно взвыл – то ли от зазвеневшей вновь головы, то ли от того, что вспомнил, наконец, что именно они прошлым вечером ставили на кон.

- Нет уж, просто так нет никакого интереса. Давайте уж тогда на желание! – подняв вверх указательный палец, громогласно заявил Малиновский, прежде чем перемешать и раздать захмелевшим и согласившимся бы сейчас даже на «русскую рулетку» игрокам карточную колоду.

Да ты не знаешь (слово пацана)

Где ты найдешь, да где ты потеряешь (да)

Можно было б подумать об этом и вчера

Хотел как лучше, получилось как всегда

                                                                              ***

Да, вчера опять сказал да

Не подумав, дурная голова моя, беда

Пацан сказал, пацан сделал

И чё теперь мне делать?

Да хоть обчерчивай себя мелом

- И чё с того? Ну, просрал и просрал, тем более по синьке, с кем не бывает. Тем более, чего такого этот чёрт кудрявый может захотеть? Район ему наш нахрен не сдался, а захочет в центре точку какую отжать – пусть только сунется, мы с пацанами мигом ему наваляем!

- Не, Пашок. Ты не догоняешь…

Выдохнув облако дыма, Тончик запустил бычок в банку от кильки, служившей в подъезде пепельницей. Закатное солнце с трудом пробивалось через грязное стекло, и на душе было погано – хуже, чем утром, хотя похмелье давно прошло. Он сам раз за разом сегодня приводил себе те же доводы, что талдычил товарищ, но сам же безжалостно их отметал. Было бы всё, блин, так просто!

Проблема заключалась в том, что у Лошало была…как бы это сказать. Репутация?

Нет, репутация имелась, например, у Алика – холодного и педантичного владельца городского похоронного бюро (и связанного с ним «подземного» бизнеса). За Лало же тащился шлейф из слухов, сплетен и домыслов обо всём, чего окружающие о нём не знали, но страстно хотели узнать.

И было это, к Тончиковому неудовольствию, примерно всё, что было на цыгана и у него.

Лало было за тридцать (скорее, ближе тридцати пяти, так Тончику казалось), вопреки обычаям, не женат – вот и всё, что можно было сказать точно. Высокий, чуть сгорбленный и вечно одетый в свободное и цветастое, он появлялся вместе со своим табором то тут, то там, приторговывая непонятно чем (наверняка не обходилось без воровства), и почему-то невероятно выбешивал самим своим существованием, хотя, по сути, ничего плохого лично ему и его банде не сделал.

Во всяком случае, до вчерашнего вечера. Чёрт бы побрал эти карты!

Даже Малиновский, негласно «владевший» большей частью земли в городе и окрестностях (не считая электрического леса), никак не реагировал на этих грёбанных скитальцев с их кострами и шатрами, будто так и должно было быть. Поговаривали, что по молодости цыган имел с ним какие-то особые мутки, но в то, что Малина промышлял подобным, Тончику верить не хотелось.

Что же же до Лало…В общем, в этом-то и была проблема.

- Не ссы, короче. Давай лучше по пивку? – выдернул его из мыслей Паша, докуривший, оказывается, последние две сиги из общаковской пачки, пока он щёлкал носом.

- После вчерашнего что-то не тянет. А вот от «Мальбача» бы не отказался – как думаешь, есть шанс, что кто-то в ближайших дворах прямо сейчас жесть как хочет им с нами поделиться?

- Да ступодово!

И как теперь мне выйти из воды сухим?

Да не намочивши головы, увы

Я так не могу, а вы (а ты, а мы)?

Сказал да, сказал слово пацана (слову цена)

                                                                                       ***

Сказал да, теперь тебе одна дорога

Надо сделать дело, а делать не охота

Да вот бы взять, да взять слова назад

Но так не делается, так подставишь ты ребят…

Полночи он проворочался на скрипящем диване, пытаясь провалиться в спасительный сон. Не справившись и с этим, вылез на балкон курить – как был, в одних труханах и тяжёлых раздумьях.

Тихий спальник успокаивающе шелестел ещё не облетевшей листвой, будто подбадривая – не ссы, мол, пацан, и не такое переживали. Тончик и сам не понимал, почему так нервничает – ну, желание и желание, мало ли их может быть у человека, в самом деле. С чего он вообще решил, что барон захочет от него чего-то…такого?

Нет, дело было не в тех самых слухах и сплетнях (хотя они тоже, конечно, подливали масла в огонь воображения), просто сам Лало был не такой, как они все. Это было понятно с первого взгляда – стоило только увидеть изящные движения его рук в звенящих браслетах, уловить терпкий, необычный аромат чего-то приятного (уж точно не одеколона «Александр», которым обливался перед свиданками сам Тончик), услышать звонкий, искренний смех – никто из них на трезвую голову, кажется, не смеялся при других искренне, кроме него.

Вся эта канитель в обличии человека настолько сильно заворожила Тончика при первой встрече, что он, кажется, так и пялился бы, приоткрыв рот, не получи подзатыльника от Жилы – тот уже пару месяцев везде таскал его с собой, «чтобы смотрел, как дела делаются». Будто знал…

Впрочем, тогда это было не важно. Лало улыбнулся, окинув его взглядом:

- Смешной. Сыном тебе будет?

- Не твоя забота, баро. Вроде о деле поговорит хотел?

- Жить торопишься, гаджо*…Нехорошо это. Впрочем, как скажешь – о деле, так о деле...

Тончик в дальнейший разговор вник мало, хотя и старался – сложно было пока охватить все правила и законы, по которым банды в городе взаимодействовали между собой. Обидно было, что так сплоховал перед цыганом – всё же, сам Жила его в преемники готовил, и его Лало если не боялся, то вроде как уважал. А тут…Смешно ему, бля!

И вот было у него такое ощущение, что с тех пор цыганский главарь его как-то так и воспринимал – не в полную силу, не всерьёз, что ли. Тончик бы делом доказал, что достоин, блин, уважения, да всё случай никак не подворачивался – территории давно поделены, вели себя цыгане ровно, а случаи, когда к ним в город заглядывали чужаки, можно было по пальцам сосчитать (хотя был разок, когда они с Малиной отделали «гостей» из Подболотска…но это вообще другая история).

Вот это всё и подводило его к неутешительным выводам – не потребует Лало чего-то серьёзного, с «конкретными» делами связанного, как пить дать. Это, его репутация, и то, как он смотрел, раскрывая последние карты…

Короче говоря, Тончик был почти уверен, что скоро его поимеют. Типа, буквально. Загаситься от карточного долга означало втоптать в грязь репутацию главаря, а значит, конкретно подставить своих пацанов… И чё теперь, вазелином запасаться?

Так ничего дельного и не надумав, он щелчком скинул вниз давно догоревшую сигарету. Под утро всё же получилось устроиться удобно, и все сны были наполнены звоном золота, зеленью глаз и знакомым смехом.

Благо, проснувшись, он уже ничего не помнил.

                                      ***

И мне теперь всего одна дорога

Уже не шутки, уже всё очень, очень строго

Один лишь раз сказал я да

И по накатанной меня

Чем дальше, тем страшнее

(От слова к делу)

Воротник рубашки непривычно давил на шею, вызывая желание расстегнуть, а лучше - вообще оторвать его к чёртовой матери.

Внятного ответа на вопрос, зачем он вообще её нацепил (хорошо хоть, что догадался ещё надеть сверху извечную олимпийку), у Тончика не было – собственно, как и на тот, какого хера он в принципе припёрся к границе территории табора один, без нормального оружия, да ещё и в таком...видоне.

Можно было собрать пацанов, прикатить с ними на куче тачек с пафосом и громкой музыкой, но он буквально нутром чуял, что это было не то. Даже свою «ласточку» припарковал метрах в ста, чтобы пройтись пешком и освежить мысли, да так и топтался теперь у импровизированного забора в нерешительности, дурацкой рубашке и наимрачнейшем расположении духа.

От злости на самого себя он пнул лежащий под ногами камень, неожиданно точно угодивший в ржавое ведро, валявшееся неподалёку. От забора врассыпную кинулась ребятня, наблюдавшая, оказывается, за чужаком из укрытия, и Тончик поморщился – теперь оставалось либо идти «на заклание» самому, либо дожидаться, пока мелкие засранцы приведут кого постарше. Ну почему ему в последнее время так не везёт?

Табор кипел размеренной, уютной жизнью. Женщины, переговариваясь, развешивали бельё, квохтали куры. Где-то рядом работал радиоприёмник, с лёгким шипением транслируя бессмертный хит Антонова:

«Мечты сбываются и не сбываются

Любовь приходит к нам порой не та

Но все хорошее не забывается

А все хорошее и есть…»

- Тэ явэн бахталэ**, Анатоль. Не ожидал, что увижу тебя так скоро!

Тончику стоило больших трудов не подпрыгнуть на месте, но он справился.

- Чё ты, бл…В смысле, блин, подкрадываешься так.

- Привычка, уж извини. Так чем обязан?

Лало откинул со лба волосы, улыбнувшись вопросительно. Домашний, в линялой рубашке и без привычного золота, он выбивал из колеи, путая в голове мысли, поэтому заготовленной речи выдать не получилось:

- Отдавать пришёл. Долг же у нас, ну, у меня то есть, карточный. Мы в карты играли, помнишь? Вот.

Он ожидал чего угодно, но бесячий цыган неожиданно запрокинул голову и звонко расхохотался. Пока Тончик размышлял, врезать ли ему в беззащитный кадык, Лало успокоившись, заявил:

- Ты знаешь, сколько таких «долгов» за Гришей с Малиновским? Даже за Альбертом Зурабовичем, помнится, парочка есть. Такие слова всерьёз не считаются, Анатоль, пока их за тебя говорит градус за дружеским столом.

- Любые считаются, если я под них подписался, - Тончик упёрся, кипя внутри от того, что его опять, кажется, не принимают всерьёз, - Надо – значит надо, скажи уже, чё, и я сделаю!

Лошало, оторопевший слегка от такого напора, молча смотрел на него несколько секунд, словно оценивая.

«Прямо как тогда»

- Ну, раз надо… Идём, миро ило***, есть у меня идея.

                                                                               ***

Знать бы меру

Меньше да надо было говорить тогда

Тогда б не завела меня сюда дорога (да)

Можно было б подумать об этом и вчера

Хотел как лучше, получилось как всегда…

Как они дошли до шатра и оказались внутри, он запомнил слабо. Лало деловито шуршал чем-то вне поля зрения, пока мысли беспорядочно метались в Тончиковой голове:

«И чё, блять, теперь делать?»

«Не будет же он…Или будет?»

«Я же никогда, нахрен! Зачем вообще припёрся?!»

«Да не, он не настолько конченный»

«Валить. Срочно!»

- Раздевайся.

В лицо прилетело какой-то тряпкой – не новой, но явно чистой, пахнущей порошковой свежестью. Оглядев её с тупой смесью ужаса и непонимания, он поднял глаза на предельно серьёзного Лошало:

- Прям…сразу?

- Конечно! Чем быстрее начнём, тем больше успеем.

«Больше? Да я и одного раза…»

«Валить. Срочно!»

- В твоей красивой рубашке копаться в земле будет явно не очень удобно. Я бы и джинсы предложил сменить – фарцовка**** же явно, жалко будет, но размер у нас…

- В какой такой земле?! Да я…издеваешься, сука, что ли?

Ничего уже не понимая, Тончик приготовился всё-таки врезать Лало по роже, а потом уже разбираться с последствиями. Он, может, и готов был ко… всякому, но чтоб так сразу — это всё уже ни в какие ворота не лезло!

Выпрямившись, наконец, тот одарил его абсолютно невинной улыбкой:

- В огородной, Толь. Выгляни за полог, сам увидишь.

- Никуда я тебе смотреть не буду. Всё, нахуй, я ухожу.

Вознамерившись исполнить сказанное, Тончик с такой силой рванул заменявшую дверь ткань, что та жалобно затрещала. Свежий воздух приятно остудил горящие щёки.

Самым отвратительным было то, что за пологом или порогом (если его можно было, конечно, назвать таковым), невдалеке, действительно обнаружилось небольшое поле, на котором спокойно трудилось около десятка человек. Некоторые, заслышав, видимо, крики, удивлённо смотрели в сторону шатра, около которого идиотской шпалой застыл лидер Алюминиевых Штанов.

И как он не заметил этого, пока шёл сюда?

- Нам скоро сниматься, холодает. Вот и собираем остатки позднего урожая все вместе, свободные руки лишними не будут. Поможешь?

Если бы Тончик мог, он бы провалился сквозь землю, но получилось только кивнуть, не поднимая от неё, родимой, глаз.

Быстро натянув щедро пожертвованное ему нечто, оказавшееся красной майкой со стёршимся логотипом, он присоединился к работе. На удивление, Лошало тоже не остался в стороне, и только сейчас он понял, почему тот изначально вышел встречать его в таком «неподобающем» виде. Грядок действительно было много, поэтому трудился каждый, кто мог – мужчины и женщины, дети постарше и даже пара бодрых дедков (больше чесавших языками, чем лопатами, но всё же). Все они весело переговаривались о чём-то своём и на своём, и Тончик, не поняв ни слова, просто уткнулся взглядом в землю и принялся усиленно копать, стараясь скрыть никуда не девшееся….смущение?

«Да не, хуёвое какое-то слово. Просто…Затупил чего-то, вот и все дела»

Дело спорилось до заката под болтовню и песни, а после, когда на небо поднялась круглобокая луна, на поле остались только самые крепкие и выносливые члены табора. Лало, проскользнув мимо, предложил Тончику закругляться – не дело, мол, заставлять гостя работать (даже в уплату долга), но тот только отмахнулся. Чё он, хуже всех, что ли? Тем более, физический труд неожиданно приятно оживлял тело, заставляя задуматься о том, когда в последний раз они с ребятами действительно махали кулаками, а не чесали языками.

Кажется, прошла ещё пара часов – время летело незаметно, и кто-то из старших женщин пришёл, чтобы зычно объявить, что ужин готов. Хотелось улизнуть по-тихому (чёрт с ней, с рубашкой), но не тут-то было – будто почуяв неладное, оставшиеся «трудяги» толпой окружили Толю и дружелюбным, но уверенным конвоем сопроводили в сердце табора, где уже горел большой костёр.

«Ничего не будет, если я побуду здесь чуток, ну, типа, из вежливости» - думает он, усаживаясь на расстеленное прямо на земле лоскутное покрывало. Большую миску дымящегося рагу тоже приходится вежливо принять, и только тогда Тончик понимает, что, вообще – то, жутко голодный – ничего ведь не ел нормально с самого утра, нервничал, как дурак. Глазами он машинально находит Лало – тот сидит не очень далеко, разговаривая с кем-то и перебирая гитарные струны. Даже не смотрит в его сторону, будто бы забыв о недавнем выкидоне, да и о «госте» в целом.

В голове мешается жгучий стыд, облегчение и что-то ещё, о чём Толя старается не думать. Всё ведь закончилось хорошо, разве не так, блин?

Сам того не заметив, он опрокидывает в себя уже вторую чарку чего-то медового и явно алкогольного, и это, на удивление, помогает отогнать дурацкие мысли. Красивые молодые цыганочки начинают выплясывать что-то невообразимое под гитару, и он сначала удивляется, как у них хватает сил на это после дня в поле, а потом и сам внезапно оказывается затянут в танцевальный круг – кажется, кто-то схватил его за руку и потянул, а желания сопротивляться почему-то не возникло.

Веселье заканчивается только в предрассветных сумерках, и Тончик обнаруживает себя сидящим у тлеющих углей, трезвого, опустошённого, но удивительно довольного жизнью. Утро так и норовит пробраться под тонкую ткань майки туманной прохладой, но тут, как по заказу, на плечи опускается его собственная рубашка.

- Ну что, Анатолий, считаю, что свой долг ты отдал сполна. Хочешь, провожу тебя в общий шатёр, отоспаться?

То ли от недосыпа, то ли от медовухи, которая выветрилась не до конца, Толя даже не вскакивает от присутствия Лало взведённой пружинкой, только кивает и лениво поднимается.

- Не, я…Это, домой поеду. Дела там, то, сё. Сам понимаешь.

- Пойдём тогда, провожу.

Всё вокруг кажется ему то ли странным фильмом в разряженном кинескопе, то ли вообще сном – они бредут по табору в тишине, нарушаемой только шуршанием ковыля под ногами да какой-то одинокой птицей, решившей раньше всех возвестить о своём пробуждении. Солнце уже начинает золотить верхушки деревьев вдалеке, и в этом странном полу-свете Лошало кажется ему каким-то совсем инопланетным, не принадлежащим их миру.

Тончик не знает, зачем вообще пялится на него. Или не хочет думать об этом.

- Пришли. Точно хочешь садиться за руль? Могу подвезти, если нужно.

- Справлюсь уж как-нибудь, не в первый раз так гоняю.

- Действительно. Знаешь, мне, на самом деле, очень нравится то, как серьёзно ты относишься к тому, что делаешь. Долг вот приехал возвращать, надо же.

- Ну, такой вот я, - Толя неловко чешет ёжик светлых волос на затылке, - Хотя, ес чесно, я думал, что всё…хуже будет.

Лало удивлённо выгибает бровь.

- В каком это смысле?

- Про тебя, типа, много чего…Ладно, забудь.

Сама идея сказать такое моментально опознаётся мозгом как «идиотская тупость», но язык, видимо, сейчас работает быстрее него.

- О, понятно. Поверь, если бы я захотел чего-то…такого, точно бы не стал сейчас звать для этого тебя.

- А чё, я для «этого» недостаточно хорош, получается?

В груди опять закипает горячая обида – неужели этот цыган всё ещё не воспринимает его всерьёз, даже после всего, что он сделал? Да он весь район, весь город может в кулаке удержать! И сюда приехал, не постремался. И вообще, может хоть прямо сейчас взять, и…

- Я не…

Сам особо этого не осознавая, Тончик хватается за лацканы рубашки Лало (три верхние пуговицы всё равно расстёгнуты, поэтому сделать это не составляет особого труда), притягивает к себе и со всей силы впечатывается своими губами в его губы, удивляясь задним числом, какие они сухие и горячие. Наваждение длится буквально пару секунд, после которых они отстраняются, но он готов поклясться, чем и на чём угодно, что в последнее мгновение на поцелуй всё же ответили.

- Я хотел сказать, Анатоль, - Лало улыбается как-то хитро и лукаво, от чего в тёмных глазах будто сверкают маленькие искры большого цыганского костра, - Что никогда не стал бы предлагать подобное человеку, который сам этого не хочет. Спокойной ночи тебе, руворо*, или, правильнее будет сказать, доброго утра?

Он разворачивается и уходит в свои владения лёгкой походкой, будто растворяясь в рассеивающемся рассветном тумане, вместе с которым развеивается и туман в Тончиковой башке.

Выруливая на едва начинающие просыпаться улицы города, он пытается отыскать в себе хотя бы малую толику стыда, гадливости или ещё чего-то, что, вообще-то, положено чувствовать в такой ситуации, но находит только записку в нагрудном кармане – и то, только через два дня, когда, наконец, собирается постирать рубашку, фантомно пахнущую костровым дымом.

«Приезжай ещё, если захочешь. Просто так. Л»

*«гаджо, гадже́») — в цыганской философии обозначение человека, не имеющего романипэ. Таким может быть даже этнический цыган, воспитанный вне рамок цыганской культуры, не имеющий цыганских качеств и не стремящийся принадлежать к цыганскому сообществу. Но всё-таки обычно «гаджо» практически означает «нецыган».

**"тэ явЭн бахталЭ" - в переводе с романес Счастливо пребывать! (мужчине)

*** "Миро Ило" в переводе с романес "моя душа"

**** Фарцо́вка — сленговое название запрещённой в СССР подпольной покупки/перепродажи труднодоступных или недоступных рядовому советскому обывателю дефицитных импортных товаров

***** руворо - в пер.с романес "волчонок"