Порубежье

В последние дни на побережье моря Призраков царила благоприятная погода, а благоприятная погода, считай, убыток трактирщику. Это в бурю все стремятся спрятаться под крепкой крышей и подсесть поближе к горящему очагу, а едва стихнет — все пускаются в путь, чтобы успеть пройти как можно больше, пока снова не разразилась метель. Так что в ненастье, когда прочие вынужденно оставляют заботы и отдыхают в тепле безопасных стен, Крунброх работает в поте лица: приготовь еды на всех, следи, чтобы кружки были полными, вовремя подбрасывай дров, иначе очаг остынет, убирай, где грязно, приструни перебравшего мёда гуляку, поглядывай, чтобы у поспоривших собеседников не дошло до драки, а если есть женщины, смотри, чтобы никто им не докучал. Однако как только разъяснится небо и выглянет робкое северное солнце — постояльцев и след простыл. Впрочем, это не значило, что теперь Крунброх мог валять дурака до следующих пасмурных дней. Это время он должен был использовать, чтобы запасти дров, поохотиться и порыбачить, засолить мясо и рыбу, починить то, что сломалось, заняться стиркой, встретить торговцев, поставляющих в его заведение снедь и выпивку. В общем, когда наступали эти пресловутые благоприятные дни, скучать Крунброху тоже не приходилось.

В этот раз серая хмарь стояла пять дней кряду, и путешественники, идущие из Джеханны в Солитьюд и из Солитьюда в Джеханну, успели пресытиться бездельем и начали впадать в уныние. Крунброх хорошо их понимал, на него смурь тоже действовала удручающе. Поэтому первый же ясный день так всех приободрил, что уже к обеду в «Побережье» не осталось никого, кроме самого хозяина и одного тихого норда с похмелья. Крунброх не дёргал его лишний раз. Сидит себе человек и сидит, чего зря тревожить. Так что Крунброх спокойно занялся своими делами, не обращая на него внимания. Он распахнул окна, впуская внутрь морозный воздух, и зал, пропахший жареной едой и кислой брагой, наполнился свежими ароматами морского ветра, снега и хвои. Крунброх оделся потеплее, взял метлу и стал тщательно избавляться от сора. Несмотря на то, что в зале заметно похолодало, сидящий в углу норд лишь раз поёжился, но не промолвил ни слова и за верхней одеждой не пошёл. Крунброх пожал плечами и тут же забыл о своём наблюдении. Может сам он, орсимер, был более чувствителен к холоду, чем этот сын Скайрима.

Когда за окнами стало смеркаться, Крунброх успел прибраться в комнатах и собрал целую коробку чужих вещей. То, что и впрямь забыли, он сложил в сундук под прилавком, на случай, если хозяин объявится; то, что оставили специально, Крунброх выбросил или отправил в печь. Он доверху забил корзину грязным бельём, «с нетерпением» ожидая завтрашней стирки в холодной воде, а в проветрившемся зале повесил чистые занавески. Освободившись от повседневных дел, он наконец растопил очаг, приготовил ужин и, не спрашивая, поставил тарелку перед своим единственным молчаливым гостем. Норд суетливо пошарил по карманам, нашёл несколько септимов и передал их трактирщику с немым вопросом во взгляде: «Этого хватит?» Крунброх мельком пересчитал богатство: семнадцать септимов. Он не стал брать всё, и взял чуть больше половины, чтобы не лишить постояльца последнего, но и не прослыть тем, кому можно сесть на шею. Он никогда не хотел быть одним из жадных трактирщиков, которые забирают у людей все деньги, а нищих выставляют за порог на ночной мороз. Другие гости этим вечером не объявились, и Крунброх был вынужден остаться наедине с человеком, от присутствия которого, признаться, уже становилось не по себе. Норд выглядел немного потрёпанным, но он носил добротные сапоги, при нём был нож и — пусть немного — деньги. Он точно не был бездомным, да и на продавшего Сангвину душу пьяницу не был похож. Ему было около пятидесяти, он носил бороду, в волосах заплетал косички, как принято у нордов. Однако вовсе не это удивляло Крунброха. Его постоялец был в хорошей физической форме, как воин или моряк, и в чертах его лица было что-то грозное, волевое, гордое. Так чего ж он прожигает жизнь в его «Побережье»?

Крунброх знал, что норды всем напиткам предпочитают мёд, но всё-таки этим вечером заварил в чашках горные травы и подошёл к посетителю, чтобы угостить его.

— Как звать? — спросил Крунброх, и голос прозвучал непринуждённо и естественно. Он умел говорить так, чтобы ничем не спугнуть собеседника.

— Йоран, — отозвался норд.

— А я Крунброх. Можешь просто “Брох”, если хочешь, меня все так зовут.

— Я знаю, — сообщил немногословный Йоран.

— Ты с запада или с востока?

— С запада, — спокойно рассказал норд. — Из Нортпойнта.

— Ух, далеко же тебя занесло. Значит, идёшь в Скайрим?

Мужчина покачал головой, опровергая догадку, и неуверенно предположил:

— Наверное, домой вернусь. Хотя… да нет, всё же домой.

И он выпил горячий чай так, будто в чашке находился огненный сиродильский бренди. Крунброх не знал, о чём с ним можно поговорить, а быть назойливым не хотелось, поэтому он сказал напоследок:

— Я что-то замотался сегодня совсем. Пойду вздремну. Но ты зови, если что-то понадобится.

Йоран признательно кивнул, и Крунброх оставил на его столе одну свечу — остальные потушил. Время и впрямь уже было позднее, а дел на завтра — невпроворот. Однако перед тем, как заснуть, Крунброх ещё какое-то время думал об этом норде из Нортпойнта и неожиданно понял, что совсем не помнит, как тот оказался здесь. Да, в «Побережье» было многолюдно и шумно, Крунброх не успевал следить за всеми, но вовсе не заметить постояльца, пусть даже одинокого и такого тихого? Может, он пришёл сегодня утром? Впрочем, с утра он был не вполне трезв, значит, вечером точно уже прикладывался тут к кружке. Ой, да и даэдра с ним. Утром наверняка уйдёт.

Утро выдалось ярким, солнечным, что предвещало ещё более ласковый день, чем вчерашний. Крунброха это порадовало, ведь у него была запланирована стирка, а заниматься этой ненавистной рутиной, когда хоть немного греет солнце, всё же приятнее. Полный решимости разобраться с грязным бельём раз и до следующего наплыва посетителей, Крунброх вышел из своей комнаты в большой зал и озадаченно посмотрел на Йорана, всё так же сидящего за столом, будто и не уходил никуда. Крунброх ничем не показал, что это как-то его расстроило.

— Доброе утро, Йоран! А ты ранняя пташка…

— Я обычно на утренней был, привык.

Крунброх ничего не понял и озадаченно изогнул бровь. Не сочтя собственное невежество зазорным, он переспросил:

— Где был?

— Вахтенным, — устало растягивая слоги, объяснил Йоран. — На утренней. Это с четырёх до восьми.

— Ага! — возликовал Крунброх. — А я сразу догадался, что ты моряк!

После завтрака он не стал откладывать дела и сразу пошёл на задний двор заниматься стиркой. Йоран остался внутри — он ничего не требовал от трактирщика, с пониманием относился к его ежедневным обязанностям, а сам Крунброх почему-то был только рад уйти подальше от странного норда. Говорить с ним особо было не о чем, прямо спрашивать, собирается ли он уходить, не хотелось, а молчать было до того неловко, что лучше уж сделать вид, что занят, и убраться подальше. К счастью, делать вид не приходилось, у Крунброха действительно накопилось много дел.

Закончив ожесточённо толочь бельё в корыте, он прополоскал его в чистой воде и развесил сушиться, то и дело растирая ладони и дыша на них, чтобы немного согреть — руки онемели по самый локоть. Разобравшись, наконец, со стиркой и убедившись, что Йоран по-прежнему ни в чём не нуждается, а других путников всё ещё нет, Крунброх вооружился топором и отправился в горы, туда, где рос старый сосновый лес, в котором было много сухостоя. С каждым разом приходилось углубляться всё дальше на юг, и временами Крунброх побаивался, что такими темпами он скоро вырубит все деревья и уйдёт от побережья так далеко, что в таверне уже и смысла не будет. Но новая зима приносила новые сухие стволы, а новое лето — новые юные сосенки. Всё шло своим чередом. На смену старому и отжившему приходило молодое и сильное.

До самого вечера Крунброх работал топором: валил деревья, избавлялся от сучьев, рубил чурки. Он вернулся домой уже по темноте, приволокши с собой нагруженную пулку дров и ещё вязанку хвороста сверху. Приближаясь к таверне, он сразу подметил, что в окнах нет света, а это значило, что Йоран всё-таки ушёл. Оставив ношу во дворе, Крунброх стряхнул с себя хвою и кору и зашёл внутрь.

Он был полностью уверен, что сегодня будет ночевать в «Побережье» один, но первым делом всё равно посмотрел в угол и едва не вскрикнул, различив во мраке знакомую фигуру крупного норда. Йоран не изменял своему вкусу, сидел за тем же столиком и тоскливо смотрел в окно, выходящее видом на море.

— Я чуть к богам не отправился! — признался Крунброх. — Чего свет не зажёг?

На вопрос Йоран не ответил, но зато извинился:

— Прости, что напугал.

— Да забудь.

Крунброх всё равно неловко передёрнул плечами и приступил к работе. Нужно было разжечь очаг, приготовить ужин. Временами он поглядывал на своего задержавшегося гостя и уже начинал сомневаться, что тот вообще когда-нибудь уйдёт отсюда. Впрочем, может ему просто нужно было ещё немного времени.

Крунброх поставил перед ним еду, и Йоран опять с неким виноватым выражением лица распотрошил поясную сумку. Он протянул на ладони последние семь септимов. Крунброх не хотел их брать. Но и работать бесплатно он не хотел.

Устав от тайн, хозяин «Побережья» подвинул ближайший стул и сел рядом с Йораном.

— Слушай, друг, давай ты расскажешь мне, что у тебя за проблемы, — настойчиво предложил он, отчего лицо норда приобрело озадаченное и мрачное выражение. — Ты вроде человек порядочный, видно, что задарма брать ничего не привык. Однако кошель у тебя, прямо скажем, от золота не рвётся. Домой в Нортпойнт ты возвращаться тоже не спешишь. Сидишь здесь целый день. Так что давай, выкладывай, может, вместе сообразим, как тебе помочь. — И чтобы окончательно подтолкнуть его к разговору, Крунброх припомнил: — Ты вроде моряком был?

Йоран вяло помешал вилкой овощи в миске и поджал губы, потеряв всякий аппетит.

— Ничем тут не поможешь, — сокрушённо проговорил он. — Друга я потерял. Капитана нашего. Я лучше него никого не знал.

— Да упокоит Аркей его душу.

Йоран молча принял соболезнование, подумал немного. Крунброх не уходил, и тогда норд продолжил:

— Я с ним двадцать пять лет в море ходил. Кем я был до него? Деревенский пройдоха. Ни работы толковой, ничего. Дом от родителей достался, и это всё, что у меня было. Кому я такой был нужен? Уж два десятка прожил, а ума так и не набрался. Так и думал: до старости в одиночестве доживу и помру местным дураком, которого все стараются стороной обходить и только некоторые из жалости монетку подкидывают. Не было у меня ни цели, ни смысла в жизни. Пока его корабль в наш порт не вошёл. Он тогда попал в шторм, обшивку потрепало изрядно, паруса под замену, фока-рей, фор-марса-рей какой-то чудовищной силой поломало. А у нас в Нортсолте верфь была, но не постоянная а так, беспризорница: нужно — ремонтируйся, но делай всё сам. Королева её важной не считала, вот там постоянных работников и не было. Но Нэйта это не остановило. Поставил судно на стапель, несколько месяцев лично всё делал. Кое-кто из его команды помогал, но многие бросили его, нанялись на другие корабли. Их тоже можно понять. Нортпойнт — та ещё глушь, морозиться там никому не хотелось. Вот рук на верфи и не хватало. Тогда Нэйт стал платить деревенским. И так мы его все полюбили за это время, он всем в Нортсолте родным стал, веришь? Потому что хорошим он был человеком. Девушка в него одна влюбилась, он её потом в жёны взял, с ней и остался. Сам был с юга, но видно, наши земли и ему самому казались милее. И вот, закончив со своей караккой, он позвал всех в таверну и угостил за свой счёт. А потом подсел ко мне и спросил: “Йоран, пойдёшь ко мне в команду?” Вот так и появился у меня смысл в жизни.

Йоран грустно улыбнулся хорошим воспоминаниям. Его плечи медленно поднялись от тяжёлого вздоха. Он пригладил бороду и посмотрел в чёрное стекло окна, наверное, пытаясь увидеть за ним море.

— А Нэйтан… у него вроде тоже всё шло прекрасно, — продолжал норд. — Он был удачливым сукиным сыном! Дела шли как надо, жена двоих родила, сына и дочку. Он даже верфь эту выкупил у города и в корабелы заделался, лодки строил, чинил прибывающие в порт суда и даже заложил остов будущей каравеллы. Я был с ним и в море, и на суше, мы крепко сдружились. Со временем он сделал меня своим первым помощником.

Лицо Йорана помрачнело и, словно не желая показывать эту боль, он спрятал его в ладонях. Голос норда стал звучать глухо.

— А потом наступила чёрная полоса. У Нэйта умерла жена. Потом сын дурить начал — отбился от рук, стал уходить из дома на несколько месяцев. Парень уже был взрослым, вроде как наёмным трудом зарабатывал и даже приносил домой неплохие деньги. Так-то Нэйтан при всех защищал его, мол, его сын сам решает, как жить, никто не заставляет его продолжать дело отца и становиться моряком. Но мы с ним как-то выпили, и он признался, что не доглядел и сердце за парня болит: с кем связался? честным трудом ли заработаны деньги, с которыми он возвращается? кому передать дело своей жизни, если сын терпеть не может верфи и корабли? Как известно, что у трезвого на уме, у пьяного на языке, так что я понимал, как всё это Нэйта коробило. Каравеллу он так и не достроил. Деньги были, а вот сил — нет. Больно было на него смотреть. Но вот вдруг в его жизни появляется другая женщина. Да как — женщина? Девчонка! Красивая до безумия. Нэйт постоянно брал её с собой в море, а она и рада. Но он, хоть и любил её, был не очень-то счастлив. Тем не менее она родила ему мальчика. Тут сомнений быть не могло — этот точно пошёл бы по его стопам. И только я начал радоваться, что Нэйт вспомнил, как улыбаться, случилось вдруг что-то странное. Мы вернулись домой, а детей его, тех, что уже взрослые, от первой, нет нигде. По городу ходят странные разговоры, будто сын его убил кого-то, но вроде как это и неправда, вроде просто осудили его несправедливо, и он был вынужден сбежать. Дочери тоже нет. Одни говорят: с братом отправилась. Другие — что кто-то навредил ей и она в море бросилась. Третьи ещё какие-то небылицы плетут. На Нэйтане лица не было. Он почти месяц всё это слушал, постарел лет на двадцать сразу. Потом услышал где-то, что детишки правда сбежали и вроде как в Скайрим. Он долго думать не стал, оставил жену с младенцем и поднялся на борт. А корабль-то у нас уже почти призрак был. Корабли столько не живут, говорю тебе. Нэйтан и сам прекрасно это знал, после каждого выхода в море гнал его на верфь и приводил в порядок всё, что, на его взгляд, требовало внимания. В этот раз не стал, очень торопился. Даже команду полностью не собрал. Позвал самых верных и тех, кто не успел разбрестись по Ривенспайру. Предчувствие у всех было плохое. Мы знали, что нельзя выходить в море в такой спешке. Не к добру это.

Крунброх вдруг заметил, что до посинения сжимает пальцы, и попытался сбросить напряжение. То, как тяжело Йоран рассказывал об этом капитане, ясно давало понять: они и впрямь были хорошими друзьями. Крунброху стало не по себе от этого разговора, ведь он уже знал, что ничем хорошим это плавание не закончилось. Чтобы немного разогнать сгустившуюся тьму, он зажёг ещё свечей. А норд продолжал говорить:

— Пять дней назад мы прошли Джоханну и ночью попали в шторм. Никогда ещё такого шторма не видел. Вдруг послышался сильный треск или стук, будто что-то сломалось, но мы не сразу придали этому значение, не до того было. Один Нэйт вдруг помрачнел и приказал спускать шлюпки. Он-то знал слабые места своего корабля. Вода прибывала, и все поняли, что капитан прав: на борту нам уже не спастись. Только вот… сам он настолько любил свой корабль, что покидать его отказался. Как только мы его не уговаривали, он ни в какую. Ну вот и я тогда остался.

— Значит, вас было только двое на тонущем корабле?

Йоран кивнул. Крунброх хорошо понимал, что двоим с таким огромным судном никак не управиться. Тем более судном, терпящим бедствие. Он помнил этот шторм, именно эта буря нагнала в его таверну столько посетителей. Зрелище действительно было страшное.

— А потом меня выбросило за борт, — совсем тихо закончил Йоран. — Нэйт пытался меня спасти, но его самого нужно было спасать. Корабль больше чем наполовину уже ушёл под воду, один нос торчал, как у акулы. Больше не помню.

Крунброх не знал, что можно сказать в ответ на это. Ему страшно было даже представить, через какой кошмар прошёл Йоран. Пусть живёт здесь, сколько хочет. Убыток от него незначительный, он ничего не просит, так что Крунброх не станет его выгонять. Однако норд вдруг выложил на стол свои последние семь септимов и решил:

— Завтра я уйду, не стану больше тебя тревожить. Только куда? У меня есть дом в Нортсолте, но моим истинным домом был корабль Нэйтана. Что теперь мне делать, не знаю.

Крунброх задумался. Он не хотел брать на себя смелость решать судьбу Йорана за него, но ему казалось, что из этой ситуации был только один верный выход. Он набрался храбрости и сказал:

— Ты так говорил об этом Нэйтане, что сразу понятно: он был важным человеком в твоей жизни. Тогда, может, имеет смысл закончить то, что он начал? Важнее всего для него было найти своих детей. Так отыщи их ты. Ради него.

Старпом помолчал, обдумывая это предложение, и вдруг решительно кивнул.

— Ты прав. Я найду их.

Крунброх похлопал приободрившегося норда по плечу, встал и забрал со стола грязную посуду. Уже давно стояла глубокая ночь.

Выйдя из комнаты на следующее утро, Крунброх сразу увидел, что Йорана нигде нет, а на столе оставлены деньги, которые трактирщик так и не взял вчера. Он сгрёб их в ладонь, убрал, и, закончив с утренними делами, решил сходить к морю порыбачить. Погода стояла спокойная, и провести такой день на побережье было бы сплошным удовольствием. Так что Крунброх взял из чулана снасти, нашёл червей под ближайшим камнем и отправился по знакомой тропинке к воде, шумящей у прибрежных скал. Он сразу заметил, что чуть правее от того места, где он любил рыбачить, с криками вьются чёрные птицы. Наверное, вынесло на берег какую-нибудь крупную рыбину, вот и радуются. Однако какое-то тревожное нездоровое любопытство заставило Крунброха оставить удочку, ведро, и пойти посмотреть. Ночью не было сильных волн, он бы слышал.

Едва он вскарабкался по покрытым солью валунам и поднялся повыше, увидел на берегу человеческое тело. В груди учащённо забилось. Сходил порыбачить…

Крунброх поднял несколько небольших камней и бросил в птиц. Когда падальщики улетели, он поторопился подбежать ближе человеку. Где-то очень глубоко в душе ещё теплился огонёк надежды, что несчастный мог быть жив. Но нет. Оказавшись рядом, Крунброх сразу почувствовал тошнотворный запах разложения и невольно спрятал нос в сгибе локтя. Отсюда уже было видно, что тело опухло, стало водянистым, птицы изрядно над ним потрудились. Утопленника вынесло морем несколько дней назад, возможно, как раз во время того страшного шторма. Уж не тот ли это капитан, который отказался покидать своё судно?

Однако подойдя совсем близко, Крунброх вгляделся в обезображенные черты лица и испуганно отшатнулся. В мертвеце, которого море уже достаточно давно оставило на этом побережье, он узнал Йорана.

Но как?..

Пересилив отвращение, Крунброх присел возле тела и дотронулся до него, будто одного внешнего вида в качестве подтверждения, что этот человек мёртв уже давно, ему было мало. От прикосновения с пояса Йорана упала небольшая сумка — истлевший порванный ремешок не выдержал — и на землю, звеня, посыпались монеты. Крунброх взглядом пересчитал их. Семнадцать септимов.

Он потратил много времени, чтобы закопать тело, и все эти часы его не покидали странные леденящие душу мысли. Если Йоран ушёл сегодня утром и из-за какого-то несчастья погиб на берегу, тело не могло обрести такой безобразный вид. Если Йоран погиб во время шторма, когда его снесло за борт, Крунброх не мог несколько дней разговаривать с ним в своей таверне.

Далеко после полудня Крунброх вернулся и остановился перед входом в трактир. Над дверью висела большая вывеска: «Побережье». Недолго думая, он принёс лестницу и инструменты, снял её и принялся счищать стамеской старую надпись. Потом он нашёл банку с краской, открыл её, размешал и, взяв большую кисть, аккуратно вывел новые буквы.

Когда вывеска подсохла, Крунброх вернул её на место и отошёл подальше, чтобы осмотреть результат.

На тракте между хайрокской Джоханной и скайримским Солитьюдом, на самой границе двух провинций стоит большое крепкое здание таверны. Здесь часто останавливаются путники, уставшие пробираться по скалистым дорогам через Друадахские горы, сюда заглядывают рыбаки, которые до костей продрогли в море и хотят сесть как можно ближе к очагу. Здесь рады любому, кто пришёл с добром, и, останавливаясь на крыльце, чтобы стряхнуть снег с сапог, посетители видят над тяжёлой плотной дверью аккуратную ровную надпись:

ПОРУБЕЖЬЕ