Нико боялся чувствовать. Он боялся собственных эмоций, и еще больше он боялся, что кто-то о них узнает. Он прятал обиду и зависть за жестокостью, потому что её никто не осудит, и уж тем более не использует против него. Жестокости Нико стыдился не так сильно, как никчёмности. Что он, в сущности, мог? Разве что снова и снова проигрывать на фоне других: ни ума, ни силы, ни магии. За последнее было особенно обидно – мастер говорил, что волшебный потенциал имелся у всех, у кого-то больше, у кого-то меньше. В одной сфере, в другой, третьей. Не умеешь колдовать? Свари зелье. Свалился с метлы? Проводи обряды. Вот только где-то Пендрагон, должно быть, приврал, потому что у Нико не получалось вообще ничего. Он оказался редким представителем исключительной магической несостоятельности. Сколь бы тщательно и аккуратно он не следовал рецепту, котлы взрывались, заполняли комнату едким дымом, содержимое прожигало чугун насквозь. Сколь бы филигранно он не повторял движения палочки, больше пары искр она не выдавала. И да, Нико сломал немало костей в бесконечных попытках оседлать метлу. Его беспомощность опасно граничила с бесполезностью, но произнести это вслух и признать открыто у него не хватало духу. Нико мешался под ногами мастера, гнил в тени Марка и одна мысль о том, чтобы попросить у них помощи приводила в ужас и ярость. А вдруг он прав? Вдруг он не единственный так считает? Если он действительно не нужен им, пусть лучше думают, что это взаимно. Нико ненавидел мастера за незаслуженную холодность, Марка за чрезмерную идеальность и что самое главное – себя за слабость и трусость. Его грызло изнутри одиночество – он казался себе закинутой под кровать детской игрушкой. Забытой. Никчемной. Не способной взглянуть даже себе – хотя бы себе! – в лицо без маски. Но еще была Дэни. И она была другой. Открытой, живой и яркой. На диво неунывающей. Когда у нее что-то не получалось, она просто… признавала это. Без стыда. Ей вообще было нечего стыдиться – она испытывала свои эмоции с честью, говорила, что думала, и все равно оставалась добрейшей душой. Всегда старалась видеть в людях лучшее, однако если его там не было, не закрывала глаза на худшее. Она рьяно бросалась на защиту близких и боролась за них до конца, не позволяя сомнениям отнять у нее друзей. Дэни чувств не боялась. Она гордилась тем, что умеет любить и кричать, смеяться и плакать.
Нико хотел быть похожим на нее.
Моника ничего не знала о мире за пределами сказочных книг. Она провела всю свою жизнь под высокими сводами дворца, затянутая в шелка, бархат, драгоценные камни, с фрейлинами по обе стороны, с целым сонмом слуг, готовых исполнить любой её каприз. Моника слабо представляла, что творится снаружи. Когда она впервые вышла в город без сопровождения солдат, ее чуть не сварил заживо одержимый местью колдун. Монике нравился мир в книгах: полный приключений и подвигов, после которых герои всенепременно вознаграждались славой, почётом, любовью. Счастливым концом. Романы могли обеспечить ей такой конец, в то время как реальность — вовсе необязательно. Моника с отчаянием признавала — ее богатства и титул не решат всех проблем по щелчку пальцев, стоит сверкнуть золотой монетой перед глазами недругов. Беспомощная маленькая девочка, выброшенная в мир, как рыба из воды. Как ей спасти своего принца? Она балансировала между самоуверенной надеждой и тоскливой безысходностью. Не упасть духом окончательно ей помогала одна только Дэни. Полная жизни, веры, оптимизма, она падала и поднималась, снова и снова. Она тоже была заперта в четырёх стенах на протяжении многих лет, но Моника не встречала никого, кто бы лучше вписывался в любую картину. Словно Дэни умела находить общий язык со всеми, каждому стремилась дать шанс, смотрела вперёд, раскинув руки в сердечном объятии.
Моника хотела быть похожей на нее.
Марк ни черта не смыслил в магии. Он всегда восхищался ей. Раньше, когда для помощи в кафе он был ещё слишком мал, отец оставлял его у Пендрагона, если работы скапливалось совсем уж много. Не сказать, что старый предсказатель тщательно следил за ним, иной раз он даже собственного сына упускал из виду. Тогда Марк с Нико оказывались предоставлены сами себе в огромном доме, под завязку наполненном всяким волшебным барахлом: они часами разглядывали блестящие баночки и склянки, резные палочки, старые книги, готовые рассыпаться прямо в руках, зеркала и шары, в которых Пендрагон видел будущее, а они — пара непоседливых мальчишек, — только свое отражение, поддернутое слоем пыли. Для Марка то было мудрёная наука. Но оттого вдвойне удивительная. Он всегда был плох в таких вещах: думать, видеть, представлять, всё это было не его. Слишком эфемерное. Ему лучше удавалось материальное: в работе руками Марку равных не было. Под его пальцами тесто становилось тонким, как кружево, а крем обретал форму пушистых слоистых облаков. Магия его завораживала, но он ее не понимал. И не особо-то стремился. Другое дело Дэни. Она слегка напоминала Марку самого себя: так тянулась к неизвестному, незнакомому. Так стремилась научиться. Его это удивляло: подносы валились у нее из рук, тарелки бились, горячий кофе оказывался у посетителей на коленях. Когда Дэни подходила к духовке, сгорало все и сразу, вне зависимости от времени ожидания. И всё же она продолжала. Улыбалась, извинялась, отряхивала фирменный фартук и мчалась навстречу желанной «нормальной жизни». Жизни, для нее не созданной, вот вообще, вот совсем. Дэни была также далека от будничной рутина, как Марк от магии. Но ее это не останавливало.
Марк хотел быть похожим на нее.
Дэни была лучшей половиной для каждого из них. Всем, чего они желали и в чем боялись себе признаться. Всем, к чему они стремились, на что ровнялись и чем восхищались.
К сожалению, лучшая половина самой Дэни сгорела заживо у нее на глазах.