из двойки в единицу, из единицы в тройку, из тройки в нули

Из двойки в единицу — это когда здесь больше нет никого, кто мог бы, кроме тебя самого, осудить твои действия. Это когда ты перестаешь волноваться за каждое брошенное слово, перестаешь затыкаться через два предложения. Это когда вместо панцыря ты, наконец, обрастаешь шипами.

Это процесс тяжёлый: Беррей еле дышит, пока внутри дыры сквозные затягиваются; это процесс неприятный в своей непреодолимости и необходимости.

Но потом. . .

Всё становится вдруг так легко.

Незавимость и самостоятельность вдруг оказываются в его руках просто так, словно подарок за всё когда-то пережитое, и он это прячет по всем карманам сразу — лишь бы хоть кусочек сохранить.

Свободное место заполняет пустота. Не мерзкая и холодная, а органичная. Как просто место, куда всегда можно положить ещё что-то.

И даже если он черствеет, даже если закрывается от других, даже если что-то не выходит — все это лучше. В разы лучше.

И если бы у Беррея спросили, хотел бы он снова быть Реймондом, он бы сказал нет.

Из единицы в тройку — это когда вдруг кто-то подхватывает тебя при неудачном шаге, и когда кто-то шутит с тобой в два голоса глупо-невпопад. Это когда кто-то беспокоится о твоём сне, и когда кто-то не спит с тобой до четырех утра. Из единицы в тройку — это как резко перешагнуть ступень, и чувствовать себя внезапно полным до краев.

Беррей слишком хорошо знает как работает мир и как работают люди. Он избегал их сознательно — он вполне осознавал свою некоторую социопатию, и ему было нормально. Все было в порядке.

Просто против Зины и Ксандра не попрешь. Просто они оба с головой в омут утягивают — помогают ненавязчиво-навязчиво, подшучивают и уводят от собственных привычек. Просто Зина улыбается шире некуда, а Ксандр плечо сжимает одобрительно, и переглядываются они так, словно ничего на свете нет. Просто Беррей понимает, что едва заметит — и не выберется. Ему путь заказан.

Это отвратительно-дурацки-глупо, но он признает, что ему это нравится. Возможно, это то, чего ему не хватало — просто общения с теми, кто понимает. Возможно, все это захватывает его сильнее, чем он мог предположить.

Просто Зина рукой по щеке нежно проводит, а Ксандр сверкает из темноты желтыми глазами с вызывающим взглядом. Просто они оба друг за друга цепляются, и Беррей впервые пугается того, чего чувствует.

Он наблюдает: со стороны, насколько может. Оказывается, они вправду не занимают особо много его времени; оказывается, не так уж часто случается внезапный жест.

Он не завидует, честное слово. Он рад за них. Он знает, что он, возможно, слишком скучный, чтобы хоть кому-то было дело.

(Он может притвориться, что ему все равно)

(Он не может завидовать чужим семьям или чужим отношениям. Это отвратительно. Это дурацки. Это глупо.)

Беррей может смириться с тем, что иногда появляется он, а иногда появляются они.

Просто Зина шею кусает едва задействуя клыки, а Ксандр запястья над головой сжимает до синяков. Просто сознание мутиться, пока эйфория раскатывается по венам.

Беррей может остаться один и вместо того, чтобы спать — долго думать о всей херне, что произошла в его жизни, и какая могла бы произойти, и какая никогда не произойдет.

(Он не плачет — потому что он взрослый и уже может справиться с зажеванными нервами. Но он может признаться самому себе: как бы хороши эти двое ни были, Беррей никогда не будет на одном с ними уровне, и никогда не войдет в их жизнь так же, как они в его или в жизни друг друга.)

Среди полей голубики он позволяет одиночеству поглотить себя с головой. Он пытается забыться и сбежать, как делал это тысячи раз, но он-то знает — ничего у него не выйдет.

Просто Зина снова притаскивает ему чертежи и ресурсы, а Ксандр дарит фенечку — такую же, как у него самого и у Зины. И, возможно, это первый раз, когда Беррей по-настоящему плачет за весь этот сезон.

Просто все нормально, пока он третье колесо, нахуй не нужное нормальному велосипеду.

Просто он осознает, что ему придется жить с этим, пока силы не спать по ночам не иссякнут.

Из тройки в нули — это когда больше ничего не остаётся.

Это когда все замолкает, и даже в углях — не найти тепла когда-то, практически, дома. Это когда в голове вдруг все смыкается и затыкается. Наступает зловещая, паническая тишина.

Он находит самого себя уставшим, заебанным донельзя, сонным и болезненным. И все это не так страшно, чем осознание крайнее: он находит себя на привязи. Опять. Прости Прайм, снова.

Они с Зиной перед боем переглядываются слишком понимающе, но слишком отстраненно. Беррей понимает краем сознания — его никто не заставлял идти сюда. Он выбрал это сам. Возможно, полагая, что выбора у него нет. Эта мысль вьется в нем колючей проволокой — подобной фальшивой улыбке Зины, что не достает до глаз. От человека, что он знал, словно ни следа не остаётся — с каждой встречей его образ все сильнее размывается, пока, наконец, не исчезает насовсем.

На какой бы сервер Зина ни убежал, Беррей искренне надеется, что ему там лучше.

О Ксандре нечего и говорить. Как минимум потому, что кто бы это ни был — это не Ксандр. Это жалкая пародия, или вселившийся в его тело дьявол, кто его знает. Беррею не важно. Беррей просто знает, что это не он.

(Иногда, буквально на долю секунды, фиолетовый превращается в зеленый, и в высоких тонах и криках он слышит хриплые перекаты, и Беррей замирает в ужасе, как животное, что не может решить: бить или бежать. И Беррей так, так ненавидит это.)

Все, что оставалось делать — это ждать. То ли конца мира, то ли конца страданий, то ли конца времени. В любом случае, по мнению Беррея, потом должно было остаться лишь звенящее ничего.

В целом, так оно и случается.

В итоге, так оно, в свете ярком реактора, и кончается. И по факту, ничего больше не остаётся.

Стоя посреди темноты, гибрид откроет глаза, и в общем, уже ничего не будет иметь значения.

И если бы у Беррея спросили, хотел бы он снова быть Реймондом, он бы сказал нет.

Если бы его спросили — хотя естественно, никто не спросит — хотел бы он снова быть Берреем.

Из нуля уже идти некуда.

Стирай уравнение, начинай сначала.