Ария

И да поднимется занавес над пустующей сценой, где нет ни одного греховного слуги, готового преклонить перед Принцессой колени; и да растечется по залу ее скорбная песнь, алая, как кровь, и разбитая на сотни обломков ее детских мечт, отдавая эхом в самих глубинах бездны и достигая фальшивых звёзд. Поданные нирваны вечной ночи не осмелились бы станцевать под сотканную пальцами ее величества мелодию, но каждому бы было подстать вспомнить одну простую истину: всё светлое и прекрасное в этом мире непременно будет разрушено, а само время будет пожрано энтропией.

А если серьезно, энтропия уж точно добралась до старого пианино в кабинете театрального клуба: оно было слегка расстроенно, а басовая ре и вовсе не звучала. С другой стороны, это добавляло некого шарма; импровизация на ля минорном ладу приобретала жутковатый оттенок.

Фишль бы назвала это сочинение "судная ночь".

Она закрыла глаза, и вернулась домой.

Вокруг возвышались башни огромного замка, и куда бы она не бросила свой взор — то были ее владения. За Фишль тянулся подол ее черного платья, и на нее ронял свою тень верный фамильяр, Разрезающий Ночь Ворон. Небо казалось застывшим закатом, с замершей вспышкой молнии, которая растекалась по небу словно огромная трещина ее иллюзий.

Фишль ускорила темп игры.

Все будет хорошо, ибо никакая сила в мире не отнимет ее мир. Какие бы не оставляли шрамы реальность, ей было куда бежать, покуда у нее были ее ноги.

Все будет хорошо, ведь грядет громовое возмездие-

Дверь скрипнула.

Рука Фишль соскользнула, сыграв какой-то режущий слух диссонанс, и она замерла: словно если не пошевелится, ее не будет видно.

План отступления она совершенно не продумала. Сердце бешено заколотилось в груди.

— Я так и думала, что найду тебя здесь.

Фишль выдохнула, когда узнала этот голос.

— О, не верная ли это моя поданная, великая астрологиня Мона Мегистус?

Мона совсем робко ее окликнула,

— Фишль?

Она была одной из тех, кто редко встречался в этом мире, — и звала Фишль именем, которая та хотела слышать.

Как это часто бывало, ты думаешь, что можешь закупорить всю грусть внутри и удержать все слезы от падения, — но стоит другому человеку оказаться рядом, как выстроенная платина оказывается не толще картонки. У Фишль была грусть, и был гнев, и где-то глубоко внутри скреблось ощущение, что жалости Моны она просто не вынесет.

Фишль медленно обернулась.

Мона закрыла за собой дверь в классную комнату, — она держала в руке смартфон со включенным фонариком, и, видно, боясь что заслепит Фишль, поспешно его выключила.

— Ты не отвечала на смски?

— Ох. — Фишль действительно припомнила, что телефон уже полдня как перестал вибрировать тонной уведомлений. Он нашелся в кармане худи. И, конечно, разрядился. — Он сел, но я собиралась перебраться в ТЦ…

В круглосуточных торговых центрах по ночам почти не было людей, и работали, пожалуй, только  редкие бары и кинотеатры, — наверняка где-нибудь на закрытом фудкорте можно было найти диванчик и уснуть.

Мона, словно прочитав ее мысли, неодобрительно поджала губы.

— Я ужасно переживала, но хвала звёздам ты нашлась. Ты же знаешь, что всегда можешь переночевать у меня, правда?

Фишль отвела взгляд.

— Мне нужно было побыть одной.

— И… тебе все ещё нужно побыть одной?

— Нет, — Фишль покачала головой, — больше нет.

— Тогда пошли домой.

  × × × 

Мона тяжело вздохнула, увидев цены на такси. Фишль все равно собралась настоять на прогулке: до квартиры Моны хоть и было добрых сорок минут пешком, а еще в два часа ночи всем хотелось спать, зато это была великолепная возможность проветрить голову.

Холодный ночной воздух кусался, и  частички влаги повисли в воздухе, туманным ореолом окружая фонари 

Они шли в молчании.

Маленькая квартира Моны встретила их тишиной.

Фишль каждый раз удивлялась тому, насколько комната Моны была... настолько ее. Всю стену занимал книжный шкаф, и все же стопки книг умудрялись быть раскиданными здесь и всюду: у ножки кровати и на единственном кресле, на ее столе, под ним, вокруг него. Мона потушила свет, но остались гореть гирлянда и небольшой светильник, отражающий звезды на потолок.

Это было самое прекрасное убежище, о котором только можно было мечтать.

Фишль осела на полу возле ее кровати, и Мона покорно опустилась рядом с ней, протягивая комплект пижамы.

— Я расскажу все завтра.

— Хорошо.

Фишль посчитала это разрешением, и опустила голову на ее плечо.

Ей много всего хотелось рассказать: как она устала спорить с матерью, как было тяжело, когда годы ее выступлений, победы и опыт обесценивались отцовскими "подумай, где ты будешь работать?", и как этот мир ощущался, словно она ему не принадлежала. Но все это потерпит до утра.

Фишль закрывает глаза, а Мона робко просит:

— Расскажи мне историю.