punk's not dead

Жан прижимал ладони к кровоточащей ране на груди Серёжи, чувствуя, как собственное сердце стучит бешено, совсем ненормально для вампира. Лихорадочно, непривычно трясущимися руками, Жан пытался остановить кровь, хлещущую из дырки где-то под сердцем Серёжи. Собственный тонкий пиджак, который он прижимал к ране, пропитался кровью Сергея. И рукава его светло-голубой рубашки, и руки тоже были в крови родного человека.

На днях Серёже позвонил какой-то знакомый, с которым они пересекались в его не совсем законопослушном прошлом (с которым сейчас, разумеется, было покончено), и попросил о встрече. Они вместе когда-то занимались сбытом наркотиков в качестве мелкой, но весьма прибыльной подработки. Оля сразу выразила беспокойство, Жан в целом не одобрил, Серёжа до последнего думал отказаться от встречи, но всё же решил пойти с Дешамом под присмотром, мол, парень хороший, вроде неплохо общались, если предложит вернуться в «дело», Серёжа железно откажет. И сначала вроде бы всё шло неплохо, Серёжа мирно болтал с этим Андрюхой за гаражами, Жан краем уха слушал их диалог, сидя в машине Барановского. Парень действительно спрашивал у Серёжи, чем тот сейчас живёт и зарабатывает и не хочет ли быстрых и лёгких денег. Серж отказался, Андрюха пожал плечами, мол: «нет так нет», потянулся, чтобы приобнять Серёжу на прощание и... Жан резко дёрнулся из машины, потому что когда тот жалкий ублюдок разорвал объятия, Серёжа рухнул на колени с расцветающим на его футболке красным пятном. Жан успел уловить лишь только: «Это тебе, крыса, за то, что в прошлый раз заложил всех, мы же знаем, что это был ты, больше некому». Дешам особо не понял этого, он лишь слышал от Аннушки, что Серёжа уже попадал в участок по подозрению в сбыте наркотиков, и тогда она предложила ему сделку: он сдаёт всех, о ком знает, и его отпускают. Серёжа тогда согласился — садиться ему не хотелось, он уповал на то, что никто не догадается, что это он стал крысой, повязали-то не его одного (да и никогда не походил он на стукача).

Только не тут-то было.

Когда Жан оказался рядом с Серёжей, тот уже лежал на животе и хрипел, а подонок, рискнувший всадить нож ему под сердце, уже убегал прочь. У Жана не было времени на то, чтобы гнаться за нападавшим. Потом. Он запомнил его лицо. Жан бережно перевернул Серёжу на спину.

Серёжа дышал прерывисто, хрипло, из его рта тонкой струйкой текла кровь, глаза стали мутными, пульс стремительно падал (Жан слышал это своим чутким вампирским слухом). Доктор чувствовал, что жизнь покидала тело Барановского с чудовищной скоростью, а он ничего не мог сделать — даже будь они в операционной со всем необходимым оборудованием, он вряд ли бы вытащил Серёжу.

Время утекало из-под пальцев в буквальном смысле. Жан в бессилии сжал зубы, борясь с желанием выдвинуть клыки, которые постоянно лезли наружу не только при голоде и виде крови, но и при сильных вспышках эмоций.

— Жан, чё там, хуёво? — Серёжа с трудом приподнял голову, чтобы заглянуть в лицо доктора, и тут же опустил её обратно с болезненным стоном. — Блять.

Он закашлялся кровью и стиснул зубы в приступе резкой боли, жаром обдавшей грудь.

— Да, — хрипло ответил Жан, надавливая обеими ладонями на рану. — У тебя осталось от силы несколько минут.

Серёжа истерично усмехнулся и мгновенно сморщился от новой волны боли.

— Mon cher... — дрожащим голосом прошептал Жан, борясь с непривычной паникой. Обычно он сохранял холодность даже в самых тяжёлых ситуациях, однако сейчас всё было совершено иначе, потому что он ничего не мог сделать.

Он не мог спасти Серёжу. По крайней мере, ни одним из известных человеческих способов. Медицина ещё не зашла так далеко, а, быть может, его профессиональных навыков для этого было недостаточно.

Жан в бессилии рыкнул, сжав вылезшие наружу клыки.

— Серёж, тут без вариантов.

Сказать это даётся ему труднее, чем многим другим пациентам в его врачебной практике, которым пришлось сообщать о неутешительных диагнозах. Серёжа не чужой. Серёжа стал ему родным за эти короткие полгода, что им удалось провести вместе.

Слишком родным.

— Нет, — выдохнул Барановский, накрыв дрожащие руки Жана своей тёплой ладонью.

Жану было невыносимо думать о том, что он больше никогда не почувствует тепла серёжиного тела.

Jamais de la vie! [Чёрта с два!]

— Что... Что ты имеешь в виду? — сглотнув вязкую слюну, спросил Жан, едва ли контролируя свой голос.

Он, блять, срывался.

— Не надо... Меня... Делать вампиром. — Серёжа с болезненной улыбкой посмотрел в глаза почти-что-любимого.

Они так и не успели поговорить друг с другом.

У Жана сердце пропустило удар.

— Серёж, ты понимаешь, что это спасёт тебя?

— По... Понима... ю... — Говорить Сереже удавалось с большими трудом, и каждую секунду полумёртвое сердце Жана делало очередной панический кульбит. — Но... Не хочу вечность пить кровь.

Он говорил это, но Жан слышал: Не хочу быть монстром. Доктор вновь стиснул клыки и постарался унять рвущуюся наружу истерику, чтобы скрыть их, чтобы Серёжа не видел острых уродливых зубов, наличие которых он приписывал монстрам.

— Но ты можешь спастись... — Жан на последних крупицах контроля пострался звучать хотя бы не так жалко, но вряд ли у него получилось хорошо. И вряд ли Серёже прямо сейчас было хоть какое-то дело до этого. — Ты... Будешь жив.

— Или... Я буду имитировать жизнь, а, док?

Серёжа хрипло рассмеялся, сжимая в ладони руки Жана, которые не переставали надавливать на кровоточащее ранение в области груди так, словно это могло хоть чем-то помочь Барановскому.

Но просто так сидеть Жан не мог.

— Серёжа, пожалуйста...

Как же жалко он сейчас звучал — быть может, в обычное время Жан бы ужаснулся сам себе (где его гордость, где манеры, в конце концов?), но только не сейчас. Сейчас он не мог думать ни о чем, кроме стремительно замедляющегося пульса Серёжи.

— Нет, Жан, это не... Не для меня. Прости.

И эта улыбка, такая нежная, такая лёгкая, словно извиняющаяся, выбила всю почву из-под ног Жана. Да как он вообще смеет? Как смеет желать уйти из жизни, когда где-то там его единственный лучший друг, его семья, его родной человек, Серёжа, даже не подозревает о случившейся катастрофе?! Как смеет этот Барановский отказываться от бессмертия, зная, что Сергей без него не справится, что загнётся в ближайшие годы? Как он смеет, зная, что оставляет своего ребёнка без отца?

Как он смеет, в конце концов, оставлять Ольгу?

А его? Жана. Как он смеет бросать его в этой вечности?

”Серёж, неужели твои мечты о семье втроём были ложью? Неужели все слова о том, что у нас: меня, Оли и тебя и вашего с ней ребёнка может получиться что-то хорошее, тёплое и комфортное — это ложь? Я тебя ненавижу.“

Mais je t'aime tellement. [Но так сильно люблю]

— Серёж, ты понимаешь, что говоришь?

— Да.

— Ты умрёшь.

— Да.

— Через пару минут.

— Да.

У Жана что-то внутри просто сломалось после этого троекратного да, уничтожающего в нём всё самое светлое.

— Позаботься о нашем ребёнке.

Жану очень хочется стереть эту мягкую смиренную улыбку с его лица.

Оля убьёт Жана.

Оля вообще это вряд ли переживёт спокойно.

— Серёж, пожалуйста, позволь сделать тебя вампиром. — Сдавленно прошептал Жан, нависая над любимым и вглядываясь в его светлые глаза, словно в попытке найти там хоть малейший намёк на согласие.

Но вместо него...

Твёрдое и упрямое:

— Нет.

Он как всегда.

А говорят: punk’s not dead. Да, как же! Умирают они, как и все люди, умирают в луже крови, с этой блаженной ебучей улыбкой, умирают, сжимая в руке чужие-родные холодные ладони, умирают, оставляя свои дела на других, умирают, имея возможность жить вечно.

”Ну и какой же из тебя панк, Серёж?“

— Обещай... Что позаботиться о нашем ребёнке и Оле, Жан.

Серёжа сжал его ладонь почти до боли, мертвой хваткой. Жан поражённо выдохнул, не в силах удержать ни клыков, ни прерывистого дыхания, ни блестящих от слёз глаз.

Опять он...

О нашем ребёнке.

Чёртов Барановский! Ему двести сорок лет, он вампир, в конце концов, столько смертей видел за свою врачебную карьеру, а...

К смерти так и не привык.

Человек внутри Жана завыл волком, когда хватка Серёжи ослабла, и он отпустил его руки, обмякнув на холодной земле.

— Жан?.. — В панике прошептал Серёжа, давясь собственной кровью. Он ждал ответа.

Но Жан всегда был трусливой сукой.

— Серёж, пожалуйста, прими мою кровь и стань, вампиром, que le diable t'emporte! [чёрт бы тебя побрал!]

— Жан, пожалуйста... Я уже ответил... Просто... Пообещай мне.

Тело Серёжи била мелкая дрожь. Жан знал, что это последние секунды. Чёртов эгоист, чёртов идиот, чёртов панк, да va te faire foutre, connard! [да иди ты нахуй, придурок!]

— Жан?..

Доктор молчал, с болью глядя в глаза Серёжи.

— Жан!..

Эгоист.

— Жан, прошу тебя!

Дешам не выдержал — небрежно кивнул, проглотив все слова о любви. Да. Позабочусь.

— Конечно, Серж. Как я могу их оставить?

”Как ты можешь их оставить?“

— Жан...

Серёжа мутнеющим взглядом искал лицо Жана в бесконечной подступающей к нему тьме.

Дешам поймал его взгляд и погладил по бледной холодеющей щеке.

Как же невыносимо.

— Я буду рядом. И с ними, и с тобой.

Серёжа эгоист.

— Жан, я...

И что бы он не хотел ему сказать, он уже не сможет. Смотреть на предсмертные судороги любимого Жану тяжело. Невыносимо. Больно так, что уже нихера не страшно. Больно каждой клеточкой его тела и разума. Больно до безумия.

Но Жан уже давно купается в нём.

В последних ударах пульса растворяется болезненный крик доктора, сжимающего Серёжу в объятьях. Он утыкается в его грудь лицом и не может сдержать крика — отчаянного и жалкого.

Перед глазами доктора проносятся последние полгода вместе с Серёжей, а потом и с Олей. Они ведь с Барановским придумали имя для их девочки, будущего ребёнка Оли, но так ей и не сказали.

Ещё большим эгоистом, чем сам Серёжа, был Жан. Всегда. Он всегда всё делал лишь ради себя.

И будь Жан сейчас проклят: за его желания его ждёт костёр.

***

Солнце близилось к закату, окрашивая небо в красно-фиолетовые оттенки. В средней полосе России оно всегда было особенным.

Август.

Оля поцеловала Жана в лоб — невиданная для неё нежность. Дешам сдержал улыбку и ответил ей тем же, нежно сжав в её ладонь в своей руке.

— Всё будет хорошо, Жан. У всех нас. — Сказала она, нежно ероша ему волосы на затылке. — Всё будет хорошо.

Очередная нежность от Ольги.

То ли Жан сходил с ума, то ли мир летел в бездну.

— Да, ma chérie. Будет.

— Я серьёзно, Жан.

— Я...

— Даже не отрицай.

— Извини?..

— И не извиняйся. Просто поверь моему чутью. Он простит тебя. Он уже отходит.

Жан хмуро усмехнулся. Его эгоистичное желание никого больше в своей жизни не терять заставило Жана вскрыть себе клыками запястье и напоить своей кровью Серёжу. Действительно ли это было исключительно эгоистичное желание не потерять Сергея или же желание не дать Ольге и их общему ребёнку расти без биологического отца — ему лишь предстояло узнать.

В глубине души он знал ответ.

Ни Оля, ни их ещё пока не родившаяся девочка, ни Сергей, лучший друг Барановского, не заслуживали этого ужасного одиночества, этой боли утраты, что испытал Жан, сжимая в руках мёртвое тело любимого.

Оля прекрасно понимала, через что прошёл Жан, но так же понимала печаль новообращённого Серёжи, который не давал согласия на обращение в вампира. Но Жан пренебрёг его просьбам и теперь терпеливо ждал, пока Серёжа хотя бы снова с ним заговорит...

Оля любила обоих. Оля любила Жана — с его горячей головой и безумными идеями, его эгоизмом и жертвенностью. Оля любила Серёжу — с его теперь уже привычной мрачностью и ненавистью к себе, к попыткам упорно не замечать живущего у них дома Жана. Оля любила обоих. Обоих и пыталась уберечь от их собственных губительных мыслей.

Безумного иногда Жана нужно было беречь от самого себя. Меланхоличного Серёжу нужно было держать под контролем с его бесконечной печалью и неприязнью к доктору, которой он пытался гасить свою яркую, бушующую и рвущуюся наружу любовь.

У него не получалось.

Любовь всегда побеждала.

А ещё Серёже заново нужно было научиться жить. И Оля понимала, что помочь в этом должна была не она, а Жан, подаривший ему эту жизнь.

Эту вечность.

Жан держался стойко и только с Олей наедине редко-редко давал себе слабину.

— Всё будет в порядке. — Шептала она, гладя Дешама по волосам.

Тот печально глядел на сидящего в отдалении от них Серёжу, что-то наигрывающего на гитаре.

— Я знаю.

— Просто подожди.

— Я знаю. — Со вздохом повторил Жан, закрывая глаза и растворяясь в мелодии Серёжи.

Его сила способна была оказывать влияние на эмоции через музыку. Жан ощутил, как тугой тревожный и печальный узелок в груди развязывается и уступает место блаженному долгожданному спокойствию, которое дарила именно музыка Серёжи.

Жан позволил себе поддаться гипнозу любимого и просто поплыл по течению, наслаждаясь успокоением, которое он не чувствовал уже очень давно.

Как же был хорошо и спокойно.

Он не заметил даже, как музыка стихла, и как его лицо гладили чьи-то тёплые пальцы.

Не Олины. Слишком грубые для её изящных аристократичных пальчиков. Жан нехотя открыл глаза, выбираясь из сладкой приятной неги, и встретился ими с необычайно нежным взглядом Серёжи.

— Жан, — произнёс он, упорно скрывая свою мягкую улыбку. — Спасибо.

Делам опешил и непонятливо моргнул пару раз. Серёжа фыркнул, мол, не понимаешь?

Жан мотнул головой.

Нет.

— Спасибо, что спас. Спасибо, что... Не послушал меня.

Отчего-то Дешам думал, что Барановский скажет это лишь тогда, когда в его руках впервые окажется Катя, их общая дочь. Их совместное дитя, ведь они оба, Жан и Серёжа, тем или иным образом участвовали в зарождении новой жизни внутри Ольги.

Но Серёжа прямо сейчас стоял перед ним, тянул к нему руку. Оля дремала на диване, усыплённая мелодиями Серёжи, а Жан, едва различающий сон и явь, мягко выпутался из рук Ольги и поднялся с дивана, шагнув в объятья Серёжи. Смело, с бьющимся о рёбра сердцем, со слезами на глазах, которые не хотел скрывать, с улыбкой, дурацкой счастливой улыбкой...

— Serge, mon amour... Dieux... Tu m'as manqué. [Серж, моя любовь... Боги... Я скучал.]

Жан слишком часто говорит дома на французском, и Серёжа уже тысячу раз выучил такие банальные фразы и ответы к ним.

— Moi aussi. [Я тоже] — Сказал он, сжимая в объятьях Жана.

Ему всё ещё было тяжело свыкнуться с новой жизнью и собственной сущностью, но он будет стараться, зная, что Оля и Жан в этом помогут. Он будет стараться ради них, ради дочери, ради лучшего друга, в конце концов.

Он смирится с тем, что больше не человек. Однажды. А сейчас... Сейчас он сделал первый шаг, наконец, полностью для себя простив Жана, осознав и приняв его поступок.

Серёжа думал долго и, в конце концов, пришёл к одной простой, но такой важной мысли: он поступил бы так же, поменяй их судьба местами.

Оля улыбалась сквозь сон, уронив голову на мягкие подушки. Расцепив долгие и тёплые объятья, Серёжа накрыл Воронцову пледом, а Жан, заправив ей за ухо выбившуюся из причёски прядь волос, поцеловал в щеку.

Всё наладится. Обязательно.

И они уже на полпути к их долго и счастливо.