Смерть умывается, трёт кожу жучьими серпами-лапками, соскребает налипшую пыльцу — раз в несколько счётов старательно чистить над бровями, а потом скользнув по живому молочным щекам спускается к скулам.
Фыркает и начинает заново.
Жизнь наблюдает, подражая ритму Смерти перебирает изящными пальцами молодые травинки.
Гладит, медленно вплетающихся в бесконечную юбку, лепестки пробудившихся от её присутствия цветов.
Дышит вдыхая, принесённые Смертью в весенний воздух ноты осени; опьяняющий запах гниющих после дождя листьев и кислый аромат яблочных подношений.
Только Жизнь могла уловить в них сладость — как в трепете прозрачных крыльев услышать сердцебиение.
А Смерть в ней — прекрасное древо.
Древо мира.
— Что-то не так? — спросил Смерть.
Застыл, подперев голову; разделённый на семь, отливающих жёлтым, икринок-зрачков глаз покосился на Жизнь.
— Ничего, — улыбнулась Жизнь.
Под её коленями один цветочный ковёр сменился другим — спираль из бело-красных полевых цветов.
Среди них спрятались маки — яд и утешение.
— Тебе нравится вид? — Смерть интересуется прямо, с осиным вызовом; он едва заметно вздрогнул, когда широкая дорожка из монард добралась до его ног.
Окружила.
— Всегда, — воздушный поцелуй ветреницей расцвёл на лбу Смерти и тут же увял.
— Я, — выражая смущение, на щеках Смерти проступили кучки алых муравьёв.
Напускная смелость отхлынула от его лица, рассыпалась белыми мокрицами.
— Прекрасный мотылёк.
— Мотылёк? — переспросил Смерть.
— Мой прекрасный мотылёк, — поправила Жизнь.
Рассмеялась лавандой.
— Мотылёк, — повторил Смерть, оглянулся на свои сложенные крылья — прозрачные с простым коричневым «каркасом», свойственным тараканам и многочисленным мясным мухам.
Отвратительной для людей грязи.
— Позволь мне показать тебе, — Жизнь протянула руки Смерти.
Одной из казней.
— Позволь мне посмотреть, — срывая цветы жужжащее облако заскользило к Жизни, оставляя после себя лишь вспоротую и сухую землю.
Ненасытная саранча не различала ни яда, ни исцеления — всё, порождённое Жизнью едино в её желудке.
— Любовь моя, — губы Жизни тронули жвала.
Плоть Смерти заново формировалась под её ладонями — собиралась из множества жал.
Улыбалась-скалясь источенным термитами черепом.
— Вкусно, — у Смерти нет человеческого языка — колкая радула.
С нежной кожи Жизни он собирает росу.
— Ближе, — нарастающее тепло Жизни нашло очертания двух «косточек» надкрыльев.
— Щекотно, — лапки-рёбра скорпиона запутались в кружевах лозы.
— Ещё немного, — паутина тонких-тонких бархатных стеблей впиталась в скрипящий хитин.
Перекручиваясь, петлями сползла на нижнюю пару крыльев.
— Пахнет, — всем полупустым телом Смерть припал к Жизни, — Сладко.
— Ещё, — выступающий из серебристой кожицы сок окрасил, заполнил узором каркасы крыльев, округлил их.
— Я, — от пробившегося сквозь кожу-панцирь волосков мотылька защекотало под воротником, — Хочу попробовать, — но ветви сирени отстранили Смерть, любовно надавили на свесившийся раздвоенный подбородок.
— Расправь крылья, любовь моя.
— Я, — Смерть оттолкнулся от обнажившейся земли сложенными клешнями богомола.
Взвился, покачнувшись в воздухе.
Свет умеренного солнца лучами сквозь трепещущий витраж зажег поле всплеском ярких пятен.
Каждый жук, ползущая тварь обратилась павлиньим глазом — ослеплённым, кружащим в танце новой жизни.
— Прекрасный мотылёк.
— Я, — заикнулся Смерть, прищурившись обернулся через тощее плечо.
Дар жизни медленно тлел — начиная от кончиков, сворачивался горящей бумагой.
Но вложенная в него любовь оглушала, кружила голову — сыто заполняла живот.
Хотелось больше, дольше.
Бабочки подёнками быстро опадали к цветам.
— Я вижу тебя так.
— Я не могу, — Смерть камнем упал вниз — к коленям Жизни.
Растянулся на ложе из подсолнухов.
— Любовь моя.
— Я не могу принять твой свет навсегда, — осы облепили крылья Смерти, растащили на цветастые кусочки, — Но буду помнить его вечно, — пухом одуванчиков понесли прочь.
Дальше за пределы незримого мира.
— О, — Жизнь ласкает пряди Смерти, обводит точки клещей, — Любовь моя, прости.
— Если я съём, он будет со мной вечно, — распрямившиеся усики нащупали жёлтые сердцевины.
Пальцы-клешни рвут-терзают.
— Возьми, — под ухом Смерти прикосновение Жизни оставило пион.
— Я возьму, — Смерть подполз ближе, меняя бальное платье Жизни на траурное, сухое.
Скоро он съест поле.
Рождённые землёй насекомые насытятся, после станут кормом птиц и зверей — умершие вернуться под землю.
Закон.
Вечный круг.
И Жизнь будет с ним на каждом повороте, рука об руку — даже тогда, когда в конце времён Смерть возьмёт последний цветок.
Определённо один из самых атмосферных текстов, что я когда-либо читала. Спасибо, автор!