– В меня никто никогда не влюблялся, – сказал Чуя, глядя перед собой в пустоту, а у Дазая от звука его голоса и цвета его глаз внутри мир содрогнулся. Опечаленный тоской, Чуя потянул зажатое в руке горлышко бутылки к губам, не по правилам «я никогда не» собираясь утолить свою боль вином. В рассеянном недоумении его глаза поднялись на Дазая, чья рука рефлекторно дёрнулась накрыть его, останавливая. Карий взгляд был нечитаем; онемевшими губами Дазай уронил:

– Для нас обоих это неправда.

Чуя, мучимый одиночеством от безответных, скрываемых чувств, попытался переварить его слова и разглядеть в них смысл. Получалось, что Дазай знал о том, что кто-то в Чую влюблён. И если он говорил про себя тоже... Дазай, конечно, тот ещё отбитый, но Чуя слишком не верил, что только он мог влюбиться в Осаму – его образ зачаровывал многих девушек. И, сверх того, почему-то Дазай разозлился. Вспомнив, как дышать, Чуя украдкой сглотнул. В порыве Дазай наклонился к нему слишком близко, его пытливые глаза прожигали насквозь, дыхание касалось ключиц, растекаясь волнующим теплом. В пустоте их мрачной комнаты, немного пыльной и затопленной ночным полумраком (свет гирлянды на дереве под окном заменял им фонарь), стало вдруг нечем дышать. Чуя боялся разомкнуть губы и спросить, потому что боялся, что выдаст себя, что Дазай знает, что голос подведёт. Он дышал осторожно, рассматривая то тени от ресниц на голубо-серых щеках, то неестественно яркие губы или острые скулы под кисточками изящных обрамивших полуколец волос.

– Неправда? – наконец выдохнул едва слышно Чуя, когда молчать и не двигаться далее становилось неловко и начинало отдавать двусмысленностью их положение.

– Неправда, – эхом отозвался Дазай и мягко отвёл руку Чуи в сторону, вынул одну на двоих бутылку и отставил с глухим стуком, срезонировавшим в висках. Чуе вдруг стало страшно, и ещё более – когда их взгляды пересеклись, а губы соприкоснулись. Голова безвольно опрокинулась назад, он задрожал и всхлипнул; чувства, пролившиеся в него, были обжигающе острыми, жгуче пряными, от них пекло ладони и стопы. Удары крови отдавались в ушах и желудке, между бёдер стало горячо от возбуждения, и на секунду Чуя забыл о том, что не доверяет Дазаю, его руки взметнулись обхватить чужие плечи и шею, чтобы удержать равновесие, а Дазай мягко уложил его на лопатки, придерживая под спину. Он навис над ним, целуя жарче и глубже, неловко, неумело и больно в уголках рта, хмелея от дозволенности. Перекинув ногу, он перенёс вес на колени, сложившись пополам, придавил грудную клетку собой, нашёл его руки и сплёл их пальцы – до того родное ощущение, что от него защемило в груди. Повернув голову вбок, чтобы стало удобнее, тихо вздохнул со слабым отзвуком в груди, засопел. Его губы впились острее, а ритм стал тягучим и замедленным, отзываясь горячим огнём в позвоночнике. Подчиняющий поцелуй наполнялся нежностью, приноровившись, Дазай учился его ласкать, пользуясь тем, что смог увлечь Чую так, чтобы не встретить сопротивления. Его упрямый и жёсткий рот оказался таким мягким и приятным, что поцелуй, становящийся вязким, ведя тело на рефлексах, сам собой оформился выразительно жгучим, и Чуя, наконец не выдержав, глухо застонал, в голос и с удовольствием, и от его низких вибраций у Дазая внутри просЫпалось щекочущее искушение услышать как можно больше разнообразных звуков, что может издать Чуя (а то и он сам?). До Чуи же постепенно начинало доходить, что Дазай был весьма прямолинеен в своём комплименте, называя рыжего феей с дивным голоском и говоря, что не может рядом с ним думать, буквально словами, без экивоков, признаваясь и в том, что любит его и подстраивает их взаимодействие под Чую. Сразу вспомнилось и то, как изменилось его настроение после грубого ответа Чуи. Но Чуя так привык к его бредовым шуткам и издевательствам, что не воспринял всерьёз истину, боясь подпустить её к себе. Почему-то он, понимая, что Дазай любой план строит под его характер, считал это естественным, а не актом симпатии и внимания. Если подумать, становилось страшно, насколько тщательно Дазай изучил его повадки. И... лестно.

Поднявшись над его лицом, словно бледная луна на небосводе, Дазай выглядел возбуждённым мальчишкой, облизывая распухшие мокрые губы, словно рану на своём лице. Его глаза блестели, размельчая отражённый свет в крупины звёздочек, узором лунных морей разлились пятна румянца. Чуя понял, что откровенно пялится на него, спустя энное количество времени, так его захватил необычный облик напарника. Внезапно он вспомнил, что ане-сан отдавала ему часть рождественского пирога с клубникой и сливками, и что-то она говорила про имбирь и гвоздику, но радостный Чуя не смог это в себя вместить (и он оставил пакет с контейнером в генкане, а надо было убрать). Сейчас он ощутил себя схожим образом – будто он хочет впитать жадно больше, но не позволяет собственная глубина.

– Знаешь, – выдавил он из себя поражённо и тихо, боясь нарушить атмосферу, дыхания и так хватало с трудом – всю грудь заполнило сердце; – по-моему, ты прав. – И: – Никогда не видел тебя таким, почему? Тебе... – тут Дазай положил на его лицо ладонь и провёл пальцем по губе, сминая её, Чуя ненадолго притих, прикрывая глаза, оплывая и тая, как свечка, и желая сделать то же самое с Дазаем, посмотреть, как изменится его лицо, – так идёт быть влюблённым. – Ещё: – Поцелуй... Поцелуй меня снова. Дай мне больше, я так хочу больше, больше твоих губ, я хочу!.. – он сосредоточенно зажмурился, загадывая желание и набираясь храбрости его исполнить, – хочу быть любимым. Тобой.

«Сожрёт, он меня точно сожрёт», – испуганной птицей метнулась мысль, но Чуя находил особенное удовольствие в том, чтобы быть подчинённым этому монстру с лицом обычного живого мальчишки. Он потёрся о его руку лицом, своей рукой, занесённой ему на плечо, ощутил теплоту и подумал, что отчаянно хочет коснуться его кожи. Они убийцы в мафии, стоит ли переживать о потерянной чести, если он ляжет с Дазаем, – эта вещь в глазах Чуи не заслуживала беспокойства и долгих раздумий. Он, может, слеповат порой, но лишь потому, что ещё умеет верить людям. И в голову бьётся: «хочу продолжать верить избранным людям». На фоне того, что он делал вчера, потеря чести сегодня отнюдь не кажется таковой. Обменять её на урванное счастье – равноценно, считает Чуя, потому что он пёс, а значит, приходится брать самому. Особенно когда предлагают.

Особенно когда так часто предают.

2-3/10-21

© Copyright: Натали-Натали, 2021

Свидетельство о публикации №221100400427