Сегодня, в мирный общий выходной, Дазай вовсю пользовался тем, что: а) во сне Чуя залез на него; а размер его тела был таков, что позволял полностью умещаться на Дазае, приходясь сахарной головушкой аккурат до лица, и из этого вытекало «б» – можно было безнаказанно и всласть дышать с его волос. Ноги Чуя положил между его, вес его даже в бессознательном состоянии не казался чем-то существенным (на секунду: анорексику), и, в общем-то, Дазай мог бы об этом отпустить ещё одну дебильную шуточку, но слишком уж было приятно с того, как выточенное тело удобно легло на его, нигде не придавив и не делая больно. Приятная тяжесть, в общем, а своя ноша не тянет, закон в действии. Иногда во сне Чуя мог шевельнуть сложенными в кулачок пальчиками или задеть стопами его – у-у, Дазай был готов взвыть-запищать от счастья! И только закономерность прекращения оного с пробуждением рыжего чуда его держала в узде. Воистину, если кто и мог заставить Дазая заткнуться, то только Чуя. Даже не подозревая об этом, Осаму очень старался скрыть предвзятость к своей тайно обожаемой фурии («о-бо-жа-е-мой», повторил он по слогам, вникая в длинное и странно звучащее слово; «о-боже-мой» – заметив сходство). Был плюс его положения и в том, что Дазай имел чувствительные бёдра, поэтому не только кожа возлюбленно-го ласкала его своим прикосновением, но и нажатие тоже. Хотелось сплести ноги, он бы непременно, но только когда Чуя сам вернётся ото сна. Пока же Дазай пользовался тем, что наблюдал, как апельсиновый рассвет затапливает спальню, золотятся завитки пушистых волос, какой тёплый и милый спящий Чуя, какой он трогательно нежный и заман-чиво (обманчиво) хрупкий. (Украдкой он целовал его волосы, тс-с! Завидуйте, он себе тоже :ъ) Уютный сонный милаш на его мерно вздымающейся груди совсем не походил на того, чьи глаза – глаза убийцы, но это именно Чуя не убивал без нужды, и это именно их расставание в прошлом ожесточило ягнёнка. Суровые морщины разглаживались, и терапия любовью давала явный эффект – окружённый заботой, Чуя реже хмурился и ворчал, реже курил, чаще стонал расслабленно, чем грубо, потому что Дазай любил нежный секс, но порой, бывая в настроении, устраивал бесстыдную оргию, и тогда да, Накахара упивался по полной. Накаха-ра. Кхм. Дазай не удержался от фырка. Он ещё не привык, но... Он примерял на себя его фамилию. Фетишировал на то, что у Чуи – будет его. На деле, конечно, по документам разрешили бы первое, но если покидать границы Японии, то можно завести и второе, вопрос был только «зачем». Вероятно, он хотел присвоить себе Чую и посягнуть на право на него. В этом сомнений не возникало, но каким-то чутьём он смутно подозревал, что сим дело не ограничивается. Он не был готов дать ответы себе... но – но если бы спросил Чуя, Дазай бы точно не стал упускать шанс. Поцелуй в кромку волос ошеломительно пронзителен, хочется заскулить от того, как щекотно и сладко внутри.

Задумавшись, Дазай увлёкся, вероятно, потому что он упустил. И вот он, фыркнувший проснувшийся Чуя, смеётся над ним этим звуком.

– У меня под ухом твоё сердце колотится, как новогодний набат, как я мог не проснуться?

Ленный, он не торопится шевелиться, пробуждаясь полностью постепенно. Возится, трётся о тело своим – мысленно Дазай хнычет от восхищения, хочет ещё и больше, но Чуя сегодня такой неприкосновенный, словно пушистое облако, словно солнечный зайчик, словно... В общем, он милый, прекрасный, но ночью Дазай его умотал. Подкладывая ладони под лицо, Чуя искоса смотрит за ним – снисходительно, прощающе и понимающе, польщённый и удовлетворённый. Его взгляд тяжёлый, раскатывает, вынимая позвоночник, изгиб улыбки непристойно порочный. Голос со хрипом отдаётся в каждом закоулке тела.

– Я вижу, о чём ты думаешь, не пытайся от меня утаить этот голод, – скрипит он и смеётся. – Я хочу есть. Булочку с шоколадом, томатный сок и суп. Погулять по торговому центру, посмотреть на рыб... Не ревнуй, – он шутит, опережая мнимую реакцию Дазая, скорее подавая идею, ибо когда такое бывало прежде, – съесть пиццу и посмотреть жёсткое порно, чтобы потом повторить это с тобой. Только сделать как надо, – он намекает на частое дилетантство актёров. – Или ты хочешь быть нежным? Хочешь, я буду нежным с тобой? Но потом я всё равно хочу больно и грубо, быстро и жёстко.

Он продолжает говорить всё это, а у Дазая не умещается в мозгах, он не может совместить слова, что извергают эти мягкие, изящно очерченные губы, с лицом его милого сонного котёнка и с дьяволом, что таится внутри, в кусках жаркой плоти, из которой слеплено это вот всё.

Он хочет Чую уже сейчас, хочет, жаждет, мучительно изнывает, но любимый тут прав: из него самого выжаты все соки, нужно восстановиться. Поэтому он с любовью берёт его лицо в ладони – наконец-то касается, ух! – и аккуратно, чрезвычайно бережно целует кромку волос несколько раз; любуется на ресницы и масляный взгляд с поволокой, но явным намерением стоять на своём; так же влюблённо, разве что чуть более смело трогает губы своими, истекая кровью в груди от нежности и уверенности в нерушимости, в сбыточности своего счастья и их планов. Чуя снова издаёт хриплый смешок, улыбаясь в его губы, и Дазай не знает, есть ли что-то эротичнее этого.

Ещё какое-то время они лежат неподвижно – Чуя щекой на его груди, слушая песню, что диктует ему собственническое сердце, Дазай – обнимая его за спину. Он едва-едва водит по ней кончиками пальцев, отчаянно изнывающий от счастья и умиротворённого покоя, мелко дрожа нутром в предвкушении. Чуя сладкий, Чуя солёный, истекающий соками Чуя, Чуя с тёплым молоком и крошками печенья на губах. Задыхающийся, загоняющий его, возбуждённый, азартный... Свободный и смелый.

«У меня крылья есть».

Плавится, как сыр на сковороде.

10/10-21

© Copyright: Натали-Натали, 2021

Свидетельство о публикации №221101001752