– Не хотел бы я этого признавать, но, похоже, это всё же случилось и теперь я заперт в твоём теле, мелкий вредный Чуя! – надуто ныл Дазай, осматривая замкнутое помещение, в котором они оказались.

– Но-но! – возразил Чуя, взмахнув пальцем. – О, да! Я теперь выше тебя!

– Эй, это нечестно! – капризно скривился Дазай, но их положений это не отменило – Чуя действительно находился в его теле и возвышался над ним… неприятно. Да, неприятно.

– Да? Ну, меня всё устраивает! – легко отмахнулся тот, не будучи обеспокоенным. Наоборот – он наслаждался (иначе Дазай бы ему помозолил глаза в его мелкой тушке).

– Эк тебя уязвило…

– Ты правда думаешь? – наставил Чуя на него возмущённый палец. Стоило признать, что со стороны своего тела это выглядело достойно крупной сцены, отточенные рефлексы не подвели, даже без хозяина управляя по выверенным перед зеркалом позам. – Только потому, что ты меня обогнал в росте, считаешь, что у тебя преимущество? В чём? Перед кем? Не ты ли у нас самый умный? Или мозги растерял, решил сантиметрами меряться? Потому что глупо упрекать человека в том, что он изменить не сможет, да и не обязан!

– Я тут подумал... Извини, Чуя, я был неправ! – пафосно-театрально «Чуя» под управлением Дазая взмахнул руками.

– ..? – от столь нехарактерной перемены позиций Чуя резко окосел.

– Ты не вешалка для шляп, вот в чём дело! – менторски продолжил Дазай. – Вешалки заметно возвышаются над тобой! – вздохнул Дазай искренне и сокрушённо развёл руками.

Что ж… справедливо заметить, что Чуя не пощадил собственное тело, чтобы надавать тумаков. Но даже настолько высокая ярость не могла помочь им изменить своё положение.

– Хочу вернуть, как было... – пропуская дальнейшие вопли мимо ушей, бубнил Дазай, раздражённый и тем, что не видит выхода из положения, равно как не приходило и понимание, почему на нём чья-то способность сработала. Ему нужно было взаимодействие, но пока что всё, что он делал, приводило Чую к обратному.

– В твоих интересах убедить меня в этом, – Чуя в его теле (ух, захватчик! вредитель!!!) эффектно взмахнул рукой, – поскольку тебе одному это выгодно.

– Вот тут я не соглашусь. Дело не только в росте, ведь к новому ещё нужно привыкнуть. Не работает моя способность, но и твоей управлять я не сумею в случае опасности... О! Но я ведь могу, конечно, тебя шантажировать... Любопытно, если умрёт это тело, мы умрём оба? Прекрасное самоубийство вдвоём~… – было забавно наблюдать со стороны, как кривляется собственное тело, используя совсем нехарактерные для него жесты, но даже знание того, что болеть потом придётся собственному телу Чуи, не уберегло Дазая от нового тумака по макушке за такие мечты.

Что ж, стоило признать, как хреново быть Чуей, когда Осаму в режиме «бякушка». Нет не то что одобрения на использование Порчи, нет возможности использовать способность вообще (хороший вопрос, кстати, почему Арахабаки не пользуется уникальным шансом вырваться на свободу, разве Чуя его не держит под контролем сто процентов времени?)

– О, но… Но! Я могу… – с коварством ехидны улыбнулся Дазай, – я могу сделать вот так! – он прибегает к радикальной мере и начинает демонстративно лапать «Чую», заставляя того выглядеть в собственных глазах настолько непристойно, особенно когда Чуя пытается его обездвижить, что тот наконец не выдерживает и соглашается сотрудничать в поиске и осуществлении пути к избавлению друг от друга (не то чтобы Накахара действительно смог долго терпеть Дазая в своём теле или находиться в его, но поиздеваться непременно стоило (даже если он теперь действительно понимал, как Чуе его шутки досаждают)). – Это уже не имеет значения, – сообщает Дазай, – я знаю все твои чувствительные зоны.

– Арргх! – Чуя в ответ рычит, его руки ощутимо дрожат, и не будь Дазай в его личном теле, то Чуя, сидящий на его спине и заломивший «Дазаю» руку, голову и ногу одновременно, наверняка свернул бы негоднику шею, так давно ведь желал горячо!

– А что ты сделаешь с моими?

Довольным смешком, получивший свободу, Дазай ознаменовывает свою очередную победу. Потому что Чуя его не тронет. Но вот ему самому хочется эксперимента. Было что-то особенно экзотичное в том, чтобы почувствовать, как дрожат бёдра его собственного тела, зажимающие его, вглядываться в своё лицо с изумлением – оно может быть таким? И голос, собственный голос…

Это смешивалось с незнакомыми ощущениями в чужом теле, он понял, что его не могла отпустить мука, пока Чуя, знающий своё тело, не поместил руки на крестец его и не вдавил с наслаждением. Тогда слабость, терзавшая бёдра и позвоночник, подкосила, охолынув до маковки, и выплеснувшееся чувство накрывшего блаженства оросило его тело изнутри.

Эксперимент подтвердил, что всё видимое не является плодом иллюзии, подставным воображением, потому что иначе мог бы Чуя знать, чего не хватает собственному телу, если бы Дазай только выглядел Накахарой?

Можно было бы посмеяться с того, что именно это вернуло их в настоящие тела, но, очевидно по всем параметрам, им ещё предстоял разговор по душам. В частности, Чуя сказал, раскуривая сигарету и продолжая не поднимать глаз, сидя в незастёгнутых брюках, ласково встрёпанный и опустошённый удовольствием и нахлынувшей грустью:

– В ночь, когда ты ушёл, я открыл бутылку 89 года.

– И как, оно тебя утешило? – ехидный тон, самодовольная улыба. Со стороны Чуи же – выразительная пауза и тяжёлый взгляд.

– Я тебя сейчас ударю.

– Что такое, Чуя? – недоумевает Осаму, будто он совсем не при делах.

– Ты недооцениваешь мой вкус, а уж способности вина и подавно. Знаешь, вино... гораздо реже обманывает, чем люди. Этот день был моим праздником. Стоит признать – перед долгим перерывом без них. Эй, Осаму? Сделаешь одолжение? Возьми меня на руки, когда будешь в очередной раз вешаться.

– Зачем? – Дазай хлопает ресницами так, будто под его черепом – ни признака интеллекта; бесит, но воевать с ним себе дороже, они всё ещё заперты в комнате.

– Чтобы верёвка под таким весом наверняка сломала тебе шею. И я буду удовлетворён: ведь получится, что это я убил тебя.

Дазай почему-то фыркает. Он немного в раздумьях, прежде чем наклониться к уху Чуи и жарко, сбивая с толку, прошептать:

– Я бы кончил тебе на юбку, Чуя, – и, пока Накахара не успел осознать, проводит влажным языком по его уху, продолжает торопливо: – Меня возбуждает одна мысль о подобном. Почему ты не женщина, Чуя? Я бы спрятал лицо на твоей груди. Впрочем… – он шумно вдыхает с волос, – последнее я всё ещё могу сделать, уверен, ты мне позволишь. Подумай, в обмен на свою просьбу, Чу-уя. Я такой же грязный похотливец, как все, раздевающие тебя взглядами, не могу сказать, что я хороший человек. Я хочу таким быть, потому что это приносит комфорт и, пусть ненадолго, но заполняет меня. – Он уворачивается от стремительного замаха, когда Чуя приходит в себя, более неподвластный раскалившему его гневу. – Что такого? Ведь это не оскорбление. – Он настигает его со спины, обнимает за плечи, обездвиживая после падения на свою спину и кувырка вбок. – Извини, но я точно хотел бы, чтобы ты стал моей самочкой, слишком меня покоряют твои ноги, когда ты ставишь их на меня. Сделаешь так ещё? – просит он совсем беззащитно (но это уловка, Чуя-то знает). Чуя барахтается под ним, увязая в путах лишь больше, а возмутительные речи всё больше лишают самообладания, нарушая все мыслимые личные границы, и если бы только Накахара мог, он бы непременно совершил убийство. Он царапает и кусает, не сдерживаясь, готовый располосовать на лоскуты, его трясёт от паники и гнева, потому что Дазай – его слабое место, от него никогда не бывает защиты, и это невыносимо и страшно. – Знаешь, как долго я лелеял мысль заполучить тебя? Помнишь, с каким упорством обхаживал тебя в юности, Чуя?! Эти бездомные отбросы, даже они смогли дать тебе чувство нужности, и ты дал им верность. У меня было большее, и я не мог перестать ревновать и видеть, как я спрашиваю: если я дам тебе большее, я получу то же? Я получу тебя? Знаешь ли ты, как зарождается, бродит, а потом скисает – это необъятное, нежное чувство в груди? Да, я хочу вернуться обратно в наш мир, я хочу видеть тебя таким мелким и вредным, потому что это мило, чёрт побери, ведь теперь-то ты знаешь?! Ты видел то, что обычно доступно мне – и многим, кто тебя окружает, мне хочется быть драконом и запереть тебя в башне, чтобы ничей иной взгляд не смел тебя облизывать и унижать! Я так долго… так долго хотел присвоить тебя! Но ты всегда ускользаешь!

Чуя, к тому времени успевший занять главенствующую позицию в их драке, придавив тело Дазая севшим своим и для острастки вписавший ему по щеке, едва не задохнулся.

– Я. Ускользаю. Дазай. – У него не нашлось слов больше, чтобы выразить степень изумления, но в то же время обилие подобных фраз распирало черепную коробку. Излишне казалось напоминать уже не раз перетёртое, но всё ещё не пережитое, от этого оно будто теряло наполняющий смысл. Обессиленный злостью, Чуя безжизненно уронил руки, отяжелевшие от отчаяния, боли и пустой надежды, таких выученных наизусть; шок охватил его тело, заставляя цепенеть.

– Это… не… Чуя?.. – На посеревшем лице не отразилось ни одной эмоции. Тогда Дазай сел, скатывая рыжего с себя, ноги того безвольно разъехались по сторонам от его, руки плетьми ударились о бока и отскочили, повиснув вновь, и Чуя упал бы весь, если бы Дазай не придержал его бережно под спину и голову, пряча на своём плече помокревшее лицо. – Я совершал много необдуманных поступков, пытаясь казаться живым. Я вёл себя экспрессивно; безумно; дерзко; нахально; игриво. Я захотел забрать тебя себе, и лишил тебя друзей. Ты обрёл новых, но мафия отбирала их снова и снова. С момента нашей встречи был только раз, когда я поступил безоглядно, и я не знаю, как загладить свою вину, будучи ненужным тебе, но не в состоянии отпустить тебя. Я каждый день собирал себя по частям, рассыпаясь, и только один человек не отвернулся от моей боли, только один действительно принял моё решение, не делая вид, не пытаясь отговорить или отстраниться, Чуя. Это спасало мне жизнь. Давало каждый день силы собирать себя заново и пытаться найти в этом смысл. Ему не требовались причины и знания, он не обесценивал мою боль и сущность. Поэтому он был мне другом, исчезновение которого не могло не изменить мой мир необратимо. Я всё ещё… – он вжался горячими глазами в узкое плечо перед собой, – всё ещё не вижу смысла в своих действиях, но я продолжаю верить, что однажды что-то изменится. Иногда мне не хватает сил, Чуя, и тогда только факт твоей жизни напоминает мне, что я ещё могу. Я по крайней мере всё ещё могу любить тебя, Чуя. Меня нет, но я пытаюсь быть, Чуя, ну же, похвали меня за это. Я больший придурок в этом веке, чем кто-либо, но я рад, что встретил тебя. Мой мир держится теперь всего на одном слоне, Чуя. Так что… – он судорожно усмехнулся, – не такой уж ты и маленький, рыжий.

Он не знает, как признаться в том, что ситуацию их обмена телами и близость подстроил тоже он. Как сказать об этом и не потревожить Чую, у которого тоже случился надлом. Чуя сильный, он справится снова, поэтому вопрос заключается в том, так ли необходимо ему знать, что Дазай не нашёл более человечного пути к их примирению. Возможно, в этом и заключается вся ирония его существа. Он говорит с ним ещё долго, ласковый и внимательный, греет в объятиях колотимое истерикой тело, заботливо убирает кристаллы соли из уголков глаз и мятые волосы с уголков рта.

«Знал бы я раньше, что тебя так приятно целовать, давно бы уже совершил сие преступление».

Напоследок Дазай находит своё удовольствие в том, чтобы положить ладонь на рыжую чёлку и прикосновением губ к поджатому рту любезно напомнить осоловелому Чуе, сказав:

– С твоей красотой не сравнится даже солнце, меняющее мир вокруг, дающее ему цвета.

И рассмеяться звонко на задушенный рявк.

И снова, снова, снова его це-ло-вать.

В реальность они возвращаются, когда Чуя засыпает, убаюканный в кольце его рук, исцелованный в лоб, щёки и сладкие припухшие губы. Его веки всё ещё отёкшие, тело зяблое, дыхание – горячечное. Но когда он проснётся – Дазай знает, – мир снова будет стоять на ногах. Даже если эти прекрасные ноги придавят его самого.

13-14/10-21

© Copyright: Натали-Натали, 2021

Свидетельство о публикации №221101401040