касаясь самыми кончиками пальцев хрупких, почти бархатных лепестков, казавшихся слишком декоративными для реальных, его все дальше безбожно манит подсолнечное поле, пожирая полностью. время замирает на месте: солнце, яркое, но вовсе не слепящее, станет в зените, ровно там, где было, когда он начал тонуть в подсолнечниках. им нигде нет конца: везде только рябящая желтизна цветов. оборачиваясь назад, путник отмечает, что, должно быть, прошел уже довольно много, а поле все будет тянуться, угрожающе убегать вперед.
он продолжает путь.
крупные листья щекотливо трогают изнеженную кожу, оставляя лучистые поцелуи-благословения, обнимая горяче-приятными руками матери. он нежится в мире лелеющего предсмертного тепла.
ты выбрал подсолнечное поле. ты выбрал смерть.
– здравствуйте?.. – режет голос приятную тишину, когда поле резко обрывается, а перед ним является странный юноша с выгоревшими, вьющимися волосами и кинжалом в руке. – не подскажете дорогу?
тот смотрит блестяще-черными глазами, мягко и почти растерянно. со рваным вздохом, затерявшимся вместе со спокойствием где-то глубоко груди, устремляется к путнику и в миг останавливается в паре шагов, когда он неосознанно ступает назад, в желтую бездну цветов.
ты в безопасности, я не обижу.
юноша улыбается так, что пушатся перья на темных крыльях. улыбается так, что путник, не устояв, смущенно растягивает губы в ответ, позволяет незнакомцу вольничать, аккуратно притягивать к себе, срезать прядь своих белоснежных волос.
– в этот раз ты быстро, готи. – бежит по спине мурашками ласковый шепот, окуная в сладкие объятья, которым готье не в силах помешать.
юноша будет долго шептать что-то несвязное, рассказывая о днях минувших подробно и откровенно, будет щебетать о том, как скучает и не хочет отпускать в очередной раз. а пораженный готье, вспоминая, искренне-радостно прильнет в ответ и произнесет одними губами краткое «скэриэл».
они встречались тысячи раз и расставались ровно столько же, прощаясь глупыми слезами, обжигающими прикосновениями, жадными поцелуями. зная, что спустя ещё одну жизнь они вновь найдут друг друга на краю света, за подсолнечным полем. но раз за разом, сжираемые чувствами, горько всматриваются в любимые глазах, будто в последний раз.
готье проживает жизнь за жизнью, а скэриэл — одну, тянущуюся веками, бесконечно томимую ожиданием, в награждение получая последний час хрупкой человеческой жизни готье.
скэриэл будет проклинать бога до конца своего существования за то, что тому приглянулась его грязная, измученная душа, требующая отмщения, возмездия и смерти. скэриэл будет ненавидеть бога за то, что лишил его возможности войти в круг перерождения вместе с готье и обрек на нескончаемую муку.
скэриэл, не оставляя стремления изничтожить бога, будет ждать ощущения светлых волос в собственной ладони, мечтая продлить время их мягкости и цвета. однако прядка завянет, став пожухлым цветком, в тот момент, когда душа ускользнет песком в божественные руки сквозь мрачный лес за подсолнечным полем.
спустя тысячи коротких людских историй сердце скэриэла обрастет сухим, колючим терновником, покрываясь корочкой жестокости и холодности, пока не появится готи, чтобы внутри оттаяли все обиды и печали.
хотелось бы верить, что им хватало отведённого часа. хотелось бы верить, что раз за разом проще убедить себя — да, этого вполне достаточно, чтобы освежить чужой лик в своей голове, восстановить образ в памяти и запечатлеть его у себя на глазницах — рассмотреть вдоволь.
каждая встреча с трепещущим сердцем в груди равносильна расставанию с постепенно им отяжеляющимся. скэриэлу не хватит того короткого момента с готье. сердце его огрубевшей глыбой ухнет в пятки, переставая имитировать жизнь.
– тебе нужно идти, готи.
снова.
снова это лицо, молящее сказать, что он может остаться, что идти необязательно. снова выражение этих голубых глаз будет глубоко истязать скэриэла. они смотрят на него так, словно скэриэл больше никогда с ними не пересечется, словно какая-то часть готье в следующее их свидание уже сгинет.
– я присмотрю за тобой с небес. если я не твой ангел-хранитель, то к чему мне крылья?
их руки расплетаются из крепкого замка, однако готье все ещё цепляется за мизинец юноши мизинцем своим. скэриэл холодный, а готье остывающе-теплый, но по ощущениям сгорающий изнутри. рука скэра тоже холодная, готье помнит ее теплой, согревающей. он смотрит на это обыденное неловкое касание, а потом переводит взгляд на скэриэла.
– опять кичишься своими перышками? – лукаво улыбается готье, приподнимая бровь.
– ну тобой же, готи, я не могу кичиться, знаешь ли! тебе вообще известно, как я надоел людям рассказами о тебе?
– снова выделываешься, скэр.
печальные лица сменяются придурковатыми, влюбленными улыбками. скэриэл сгребает готье в охапку, несмотря на то, что секунду назад готовился оставить, липнет к нему, горячо обнимая не только руками, но и крыльями.
готи, давай же, иди. иначе мне будет ещё тяжелее тебя отпустить.
тогда не отпускай. я останусь с тобой.
хочешь, чтобы твоя душа исчезла, а моя осталась здесь? ты жесток, готи.
они простоят так настолько незначительный срок, что всплакнуть некогда. скэриэл толкает готье к лесу, провожая сияющими темными глазами и все такой же глуповатой улыбкой.
настолько печально-красивый, что хочется ударить, чтобы эту натянутую улыбку стереть.
готье оборачивается в последний раз и удаляется в темноте теней почти знакомого леса, стирающего воспоминания, очищающего от пороков прошлой жизни, выбирающего следующую судьбу. скэриэл застынет на месте до тех пор, пока светлый силуэт не расплывется далекой дымкой среди зелени. искорка в глазах станет мертвым угольком.
обещаю прожить эту жизнь поскорее.
думаешь, я буду радоваться этому?
думаю, будешь.
живи свою дрянную жизнь долго и счастливо, а меня, если уж вспомнишь, не жалей.