Красота в глазах смотрящего

Иногда Леви кажется, что Ханджи моется в кипятке. Она всегда выходит из ванной розовая и горячая, а за ней тянется пар; она всегда оставляет на зеркале или на дверце кабинки какой-то рисунок и если Леви успевает его увидеть, он никогда не моет стекло.

Ханджи была человеком, после которого Леви убедился, что людское сердце может любить много раз.

Их ситуации были прямо противоположными: она не успела сказать " я тебя люблю", а Леви говорил это слишком часто.

В тот день, в битве за стену Мария, Моблит пожертвовал собой, спасая Ханжи, так и не успев раскрыть ей своих чувств, как потом оказалось, взаимных.

А Леви в тот день отдал сыворотку другому, хотя мог спасти Эрвина. В тот день в них обоих что-то с громким хрустом надломилось.

« Я не хотел возвращать его в этот ад.»

Сначала Ханжи не могла понять этих слов. Дело было даже не в том, что Эрвин был командором, а в том, кем он был для Леви. Если бы ей дали возможность воскресить кого из мертвых, думала Зое, она бы разбилась в лепёшку, но вернула бы к жизни того, кого любила.

А между Леви и Эрвином была любовь.

Не такая, с поцелуями и долгими объятиями. Они почти никогда не говорили напрямую, что чувствуют, про публичные проявления и речи не шло, но Ханджи видела, как они смотрят друг на друга и тогда ей хотелось, чтобы кто-то когда-то так смотрел на неё. Хотя, Моблит смотрел.

"Я старый солдат и не знаю слов любви, но когда я впервые увидел тебя, Леви, я почувствовал себя утомленным путником, который на склоне жизненного пути узрел на озарённом солнцем поле нежную фиалку. "

Они с Эрвином тогда сидели ночью в лесу. Аккерман поднял тонкую бровь и в своей манере спросил:

" И долго ты эту речь репетировал?"

" Если честно, целый день. Так плохо? "

" Просто ужасно. Если бы я не пропустил ужин, меня бы вырвало на месте."

"Это значит « нет »?"

"Это значит, что ты тридцатилетний придурок, который решил назвать себя стариком."

Леви схватил его за золотистые волосы и потрепал, как обычно треплют собак. Эрвин тогда тихо фыркнул.

С того дня они делили кровать. Часами лежали, смотря друг на друга, открывались друг другу, любили друг друга.

Эрвин покупал ему разные лакомства, которых в подземном городе было не достать. Леви всегда говорил сухое "спасибо", но по тому, как быстро пустели мешочки с какими-то орехами, сухофруктами и чаями, Эрвин понимал, что сделал всё правильно.

А потом Леви помогал Смиту делать базовые вещи, которые без руки уже так просто не получались.

"Когда это все закончится, я возьму тебя замуж." - сказал Эрвин утром перед экспедицией к стене Мария. Леви тогда помогал ему затянуть ремни, а потом неприлично долго сидел перед ним на коленях, положив голову на его бедро и давая себя гладить. Так их и застала Ханджи.

Четыре года подряд она не могла взять в толк, почему Леви тогда так поступил. Зое видела его печальные глаза, без того живого блеска, видела, как он часами сидит напротив его портрета. И поняла только когда падала с высоты шестидесяти метров, объятая огнем.

Когда она снова пришла в себя, война уже закончилась. Ханджи лежала почти пятнадцать минут, пялясь в потолок и пытаясь понять, где она и что с ней. Потом она увидела свои руки, покрытые бинтами, цветы вокруг её кровати и Леви.

Он спал рядом в инвалидном кресте, положив ногу на ногу и скрестив руки.

Превозмогая боль, она потянула к нему свою руку и дотронулась до уже немного заживших пальцев. Леви моментально проснулся и они смотрели друг на друга долгую минуту.

"Я позову сиделку."

"Не надо..." - Эти слова дались ей с трудом. В горле пересохло.

Леви ваял её руку в свою и сплёл их пальцы, сожалея, что ему не хватает нескольких.

"Тебе срезали патлы."

Ханджи только улыбнулась. Говорить сил не было. Горло болело от жажды и ожогов, но её позабавило, что из всего Леви решил сказать именно это. А ещё, у неё остались волосы, чем не повод для радости?

Они сидели так ещё минут пять, в душе ликуя, что оба живы, пусть и совсем не целы.

Не смотря на ожоги, Ханжи возвращалась в норму неприлично быстро. Она быстро начала ходить и говорить, пусть и слишком тихо для неё и, кажется, не обращала внимания на свои ужасные шрамы.

Тот факт, что они в итоге стали жить вместе, казался чем-то настолько же обычным, как пить кофе по утрам. Они, пережившие долгие пятнадцать лет вместе, как напарники, жили в симбиозе, как лучшие друзья. Ханджи помогала Леви одеваться, когда руки предательски дрожали, никак не желая застегнуть пуговицы; передвигаться по дому и саду, когда стоять с тростью у него не оставалось сил; он в ответ смазывал её раны какими-то мазями там, где она не дотягивалась. Леви совершенно не смущало, что Ханджи иногда ходит по дому голая, не возражал, когда она врывалась посреди ночи к нему в комнату и сваливалась к нему на кровать. Для неё было нормально делит спальное место с кем-то посторонним, как и для других солдат, так что Ханджи даже ойкнула, когда в одну из таких ночей Леви положил на неё руку. Он лежал и монотонно гладил большим пальцем особо крупный шрам на её ребре, впервые за шесть лет чувствуя, что кровать теплая.

Так в норму вошло засыпать в обнимку, целоваться в щеки по утрам и принимать вместе ванную. Одним октябрьским вечером они сидели напротив камина. Точнее, сидела Ханжи, а Леви, кажется в полудрёме лежал, положив ноги на её колени. Они оба думали о чем-то своем, смотря на на огонь и слушая, как трещит дерево. Ханджи погладила Леви по ноге, от колена до щиколотки, щупая тугие ремни, потом спустила руку ниже, на ледяную стопу, сжала её, пытаюсь согреть. В их доме всегда было жарко, но ладони и ноги Леви всегда были ледяными из-за плохого кровообращения.

"Нам нужно поговорить."

Ханджи не ответила, но Леви знал, что она его слушает.

"Прежде чем мы официально войдём в какие-то отношения, я хотел сказать, что всё ещё люблю его. И я буду любить его всегда. Я буду ездить на его могилу и в его день рождения буду сидеть с кислым лицом напротив его портрета с виски. Потому что я всё ещё люблю чёртового Эрвина Смита."

На последних словах Ханджи сжала его ногу немного сильнее. Леви вот уже три года не называл Эрвина по имени. Всё " он да "он" и тут, вдруг.

"Это не значит, что я не люблю тебя, или что я люблю тебя меньше, просто я люблю вас обоих. Если тебе это не нравится, я пойму и мы будем жить, как раньше, вот и всё. "

Последние слова он говорил с трудом. Ему не нравились признания в любви и прочей чепухе, потому что он чувствовал себя уязвимым в такие моменты. Леви отвернулся, не смотрел на Ханджи, чтобы не увидеть отвращения или жалости в её глазах. Но, она лишь наклонилась к нему, невесомо целуя в щеку.

"Значит, я буду возить тебя к нему на кладбище и подливать тебе виски, когда ты будешь скучать по нему."

Леви не без труда развернулся на спину, смотря на неё единственным здоровым глазом в её такой же единственный глаз. В свете камина особо сильно видны её ужасные шрамы. Бугристая кожа, с надрывами там, где когда-то были волдыри. Сейчас она сидит без повязки и Леви видит белое пятно там, где когда-то был глаз цвета темного кофе. Он морщится и вжимает подбородок в шею, как кот, когда Зое снова наклоняется к нему, чтобы поцеловать уже в нос.

"Я думаю, что Эрвин бы хотел, чтобы мы были счастливы. И Моблит тоже. Это и есть любовь, когда ты счастлив, потому, что счастлив тот, кого ты любишь."

На этот раз молчал Леви. Ханджи лежала на нем, теплая и тяжёлая, приятно давя на него.

"Я рад, что ты поняла."

С того разговора прошло ещё года полтора. Они засыпали и просыпалась вместе, вместе готовили, вместе ставили музыкальные пластинки, а потом танцевали под них. Ну, точнее, просто качались в такт, прижавшись друг к другу, пока у Леви снова не начинала болеть нога.

"Так, она теперь Ханджи Аккерман?"

Оньянкопон смотрит на гудящий самолёт в небе, Леви в ответ шуршит газетой.

"Нет, мы ещё не расписаны. Да и она не хочет менять фамилию. Я тоже за, ей её девичья больше идёт."

"О, значит Ханджи ещё ваша девушка."

"Она моя женщина."

Оба вздрагивают, когда со спины к ним подходит сама Ханджи, хлопая мужчин по плечам.

"Он просто стесняется называть меня своей невестой, потому что предложение сделала я!"

Зое весело смеётся, кладя на лавочку, где они сидели, сумку с продуктами, а потом уже тише добавляет для Леви:

"Смотри, резаного хлеба не было, взяла такой. И какой-то чай новый, думаю, тебе может понравится."

Она перегибается через спинку лавочки, чтобы поцеловать его в висок, на что Аккерман закономерно морщится, но только для вида, судя по порозовевшим щекам.

"О, вы такие прогрессивные!" - Добавляет Оньянкопон, наклонившись, чтобы увидеть лицо Ханжи.

"Нет, просто у Леви есть проблемы со вставанием на одно колено."

Леви отворачивается, чтобы ошарашенный Оньянкопон не видел его улыбки и усердно делает вид, что читает состав чая, пока хохочет Зое.

Они расписались спустя месяц, тихонько, просто для штампа в паспорте, чего нельзя было сказать про другую парочку влюбленных. Пусть со своими бывшими сослуживцами Леви и Ханжи общались редко, Габи и Фалько были частыми гостями, помогали по дому и просто составляли компанию.

"Фалько сделал мне предложение!"

Сказала этим летом Габи, весело показывая кольцо на безымянном пальце. Ханджи тогда схватила её за руки и они вдвоем визжали и обнимались.

Зое, за неимением своих детей всегда привязывались к кадетам, проверяла их перед сном, пыталась выстроить доверительные отношения, так что, не удивительно, что бойкая Габи стала ей, может не как дочь, но точно как часть семьи.

Леви поморщился и жестом поманил за собой Фалько. Дамы бы не заметили их короткого отсутствия, так что Аккерман, пусть и с трудом, поплёлся с парнем в другую комнату и сказал ему там что-то такое, после чего он весь остаток ужина сидел бледный, как церковная побелка и молчал.

"Что ты ему там такого наговорил?" - Спросила Ханджи, закрывая за гостями дверь.

"Сказал, что если с головы девчонки упадет хоть волосок и я об этом узнаю, натяну ему глаз на жопу."

Ханджи весло рассмеялась, тут же кашляя. Горло за столько лет всё ещё болело и от перегрузки начинало перешить.

Свадьбу назначили на начало сентября, когда ещё тепло, но не одуряюще жарко.

Дверь в ванную комнату открывается, вываливая из себя горячий пар, а за ним выходит и сама Ханжи.

Она шлёпает босыми ногами по полу, на ходу завязывая махровый халат.

– Леви, который час? – Кричит она из их спальни.

– Десять пятнадцать. У нас ещё часа три есть, если учитывать дорогу, успокойся.

Зое садится напротив зеркала, поправляет мокрые волосы. Эх. А ведь раньше у неё была роскошная шевелюра, конский хвост, а сейчас хиленькое каре.

По полу в коридоре стучит трость. Леви всегда перемещается по дому с ней, чисто из принципа и коляску использует только когда они идут куда-то далеко, вроде рынка.

– Что ты наденешь?

Ханджи сушит волосы. Чудо техники, фен - устройство создающее горячий воздух, всегда вызывало у Леви смешанные чувства, как и всё новое.

– Ну, тот брючный костюм, там где на пиджаке пчела вышита. – Говорит она, откладывая в сторону фен и принимаясь за расчёску, которую в военное время держала в руках от силы раза три.

– Мы идём на свадьбу, а не на похороны.

Леви становится за её спиной и Ханджи видит, как дрожит его рука, сжимающая трость.

– Именно, Леви, я не хочу портить детям свадьбу своим видом.

– А что не так? Ты вот даже волосы помыла, чистая такая.

Он проводит рукой по её голове, стараясь не испортить укладку.

– Не строй из себя идиота, тебе не идёт. Посмотри на меня. У меня всё лицо и тело в ожогах. Вся кожа дряблая. Как я должна быть одета?

– Не думал, что ты комплексуешь.

– Я не комплексую, я констатирую факты.

Он хотел что-то сказать, но Ханджи подняла руку, останавливая его.

– Леви, послушай, я в порядке. Тебе было, что терять. Ты был очень красивым по молодости лет и все девушки хотели хотя бы постоять рядом с тобой. И даже так, со шрамами, ты остался благородным. А я никогда не была красавицей. У меня нет фигуры, красивого лица и всего прочего. У меня орлиный нос, я ни черта не вижу без очков, но это всё было терпимо. А сейчас люди стали оборачиваться и тыкать пальцем. Так что, я лучше надену что-то закрытое.

Леви молча положил ей голову на плечо и они соприкоснулись шрамами на их лицах.

– Петра была красивой. Это не помешало титану раздавить её о дерево. – Леви вздохнул, – знаешь, красота это что-то настолько относительное. Я видел очень много красивых людей, которые становились уродами от того, что они говорили или делали. Зик был объективно красивый, но меня блевать тянуло от одного его вида.

Его свободная рука лягла Ханджи на плечо, оглаживая открытый участок, а потом снимая бретельку пижамы.

– Красота в глазах смотрящего. Мне так как-то Эрвин сказал. Ты знаешь, как он выглядел, но, для меня он был самым красивым мужчиной на свете. Красота относительна и меняется в зависимости от эпохи и моды. Так что, для меня внешность никогда не была важна. Мне либо нравится человек, либо нет.

Леви дрожащей рукой убрал прядь волос Ханджи ей за ухо и прильнул к нему губами.

– Но, тебя я всегда считал красивой.

Он снова смотрит в зеркало. Ханджи сидит, растянув губы в широкой улыбке; в её глазах читается нежность и благодарность.

– О, Леви...

Она разворачивается, чтобы поцеловать его, уже ожидая, что он снова будет ворчать и отворачиваться, но Аккерман, напротив, тут же целует её в ответ; его рука оголяет одну из грудей, проводит под ней рукой, а потом не сильно сжимает.

Грудь у Ханджи не большая, с маленьким, аккуратным соском. Она вздыхает и отстраняется, стоит Леви немного надавить на ореол.

– Посмотри на себя.

Его поцелуй смещается на щеку, потом на скулу.

– Посмотри, какие у тебя красивые ключицы. Какой у тебя подбородок. Сколько в мире курносых девок и все они одинаковые. А твой нос...

Он не договаривает, целует Ханджи в переносицу.

Приходится опереться о её бедро, чтобы не упасть. Леви немного меняет свое положение, чтобы стоять сбоку и на это раз целует её шею.

Ханджи откидывает голову, подставляя себя под поцелуи и еле заметно улыбается.

– Смотри на себя. Смотри и запоминай, что никто не смеет назвать мою жену некрасивой.

Леви проводит языком по её ключицам, спускается на яремную впадину.

– Смотри, какие у тебя красивые плечи. И никакие шрамы их не испортят. – И будто в подтверждение своих слов, спускает вторую лямку её шёлковой майки, полностью обнажая грудь.

Пыльно-розового цвета пижама плавно соскальзывает вниз, обнажая атлетическую фигуру. Ханджи опускает голову, но Леви тут поднимает её подбородок.

– Нет. Смотри в зеркало.

Женщина закусывает губу, когда его поцелуи и руки доходят до груди.

– Я всё равно ни хрена не вижу без очков... – Она хочет ещё что-то добавить, но тут же томно вздыхает, когда чужие зубы не сильно сжимают её сосок.

– У тебя красивая спина. Мне нравится твоя родинка под лопаткой. Мне нравиться твои ребра, форма твоего черепа и глаз.

Его губы снова возвращаются на шею, а потом на плечи, выцеловывая каждый шрам.

– Легче сказать, что тебе не нравится, – шепчет Зое.

– Да. Мне не нравится, когда занижаешь свои качества. Ты наверняка это знаешь, но я скажу ещё раз: ты невероятная, я впервые вижу такую ядерную смесь учёной и воина. Но, одно не исключает другого. Ты не «умная, но страшненькая», ты - невероятно мозговитая, сумасшедшая и ко всему прочему божественно красивая. И я на куски порву того, кто внушил тебе, что это не так.

Ханджи, кажется, начинает таять. По её лицу расплывается пьяная улыбка, а щеки приобретают красный оттенок.

Леви, тем временем, пытается опустится на колени. Получается хреново: нога болит, тугие ремни не дают нормально согнуть колено, так что он пару раз тяжело вздохнув и весь трясясь, одной рукой опирается о бедро жены, а второй держится за трость.

– Знаешь, – Ханджи тихо хихикает, – когда я была маленькой, у нас была корова. Так, когда моя бабушка ходила её доить...

– Ханджи, нет.

– Она когда к ней садилась, всегда брала с собой табуретку, – Зое заливается весёлым смехом, когда Леви, кое-как сев, шлёпает её по бедру. – Она точно так же кряхтела, как ты сейчас! Давай я тебе тоже стульчик куплю, чтобы тебе легче было.

– Да пошла ты на хрен.

– Обязательно, ты только инфаркт не схвати, когда подниматься будешь. – Снова смеется она.

Да, это именно та Ханджи, которую он когда-то давно узнал. Леви, на самом деле, был рад тому, что она возвращается в свое прежнее состояние. Наблюдать за тихой Зое, погруженной в глубокую депрессию, как Эрвин в свои последние месяцы жизни, было просто невыносимо. Она была всё равно, что птица, которая не может летать, но сейчас снова обрела эту способность.

Ноги у Ханджи тяжёлые, мускулистые, даже спустя столько лет. Они приятно давят, когда Леви забрасывает их себе на плечи. Он целует её бедра и колени, проходится языком по длинным шрамам. Шелковые шорты, которые шли в комплекте к майке, не снимает, просто отодвигает в сторону. Конечно же, под ними нет белья.

– Даже так?

Леви поднимает голову, чтобы посмотреть на свою жену. Она смотрит на него, томно прикрыв глаза, облизывает пересохшие губы. Он опускает голову обратно, чтобы она не видела, как играют искры в его глазах.

– Ты только что из душа. Это многое меняет, знаешь ли.

Леви подтянул жену к себе, пальцами раскрыл половые губы и прильнул языком к её клитору. У Ханджи была довольно низкая чувствительность и не у каждого мужчины получалось её возбудить, тем более, довести до оргазма, так что, Леви в этом плане был особенным. Ему удавалось найти к ней подход, расслабить и довести до пика блаженства; он знал, как и где нужно нажать, где погладить, как поцеловать, чтобы у Ханджи подкосились ноги и голова пошла кругом.

Он понимает, что идёт в правильном направлении, когда на его голову ложится рука, сжимая короткие волосы, местами уже покрытые сединой. Леви не ускоряется там, где Ханджи более чувствительная, лишь давит языком сильнее, в ответ слыша тяжёлые вздохи и точно знает, что сейчас она закинула голову назад. Ноги Зое с силой сжимаются, так что Леви слышит биение собственного сердца в ушах. Да, кажется, оно участилось.

Он оглаживает её бедра пару раз, стараясь успокоить и, когда ноги снова раздвигаются, отстраняется, оставляя за собой ниточку слюны, с удовлетворением смотрит на проделанную работу: покрасневший, немного набухший клитор и часто вздымающийся живот.

Они раздеваются судорожно, потому что у обоих трясутся руки: у Леви по жизни, у Ханджи из-за возбуждения. Она стягивает с мужа свитер, который он не снимая носит даже летом, целует его ключицы, грудь и шрам на рёбрах.

Леви разворачивает стул, так, чтобы когда Ханджи его оседала, она могла смотреть на себя в зеркало. Они жмутся друг к другу, хвататься за горячие тела, так, будто им по пятнадцать и они делают это в первый раз.

Пальцы у Леви теплеют от разогнанной крови; он хватает Зое за волосы и немного оттягивает назад, чтобы открыть её шею, прикусить нежную кожу, шепнуть на ухо в сотый раз, какая она невероятная, как он её любит, и весь прочий бред, который он раньше не считал важным говорить, ведь это было само собой разумеющимся.

Когда Ханджи находится на грани оргазма и мелко дрожит, Леви помогает ей пальцами и она, ослабленная, со стоном падает на него.

°°°

На свадьбу она приходит с гордо поднятой головой, в роскошном темно-зеленом платье, подчёркивающим декольте, с высоким вырезом на бедре, на котором висела золотая цепочка. Леви весь вечер не отходит от нее, всё время обнимая за талию. Сейчас, когда она на каблуках, особенно видна их разница в росте, ведь Аккерман еле достает ей до груди.

– Вы отлично выглядите сегодня, Ханджи. – Оньянкопон подходит к ней после церемонии, когда все потихоньку собираются в обеденном зале.

– Спасибо, но будьте осторожнее, мой муж очень ревнивый, не хочу, чтобы он сломал вам ноги. – Улыбается она, кивая в сторону Леви, который что-то обсуждает с Фалько.

– Ох, нет-нет! Я просто хотел сказать, что на моей памяти, никогда не видел вас в платье, вам идёт.

– Да, я знаю. Я подумала, что хочу стать для Габи той самой авторитетной тётенькой, с которой она возьмёт пример. Чтобы она знала, что в любом возрасте и в любом состоянии она будет красивой. И чтобы не случилось, она не должна стесняться своего тела, она должна нести себя с гордо поднятой головой, чтобы в её кругу общения были только люди, которые говорят ей, какая она восхитительная, чтобы не случилось. Или, как выразился мой дорогой супруг: « Красота в глазах смотрящего.»