Закулисье

Гриша стоял у тяжелых портьер, прислонившись к стене, и откровенно скучал. На работу он сегодня пришёл на час раньше – в пустой и скудно обставленной квартире ему было на удивление тесно, места ему не хватало, и он вырвался в театр, лишь бы не сидеть одному. Он брёл по улице и думал, может, зайти к матери? Но до неё идти было минут десять, да к тому же в другую сторону. Он бы засиделся, разговорился и забыл бы про эту чёртову работу. Гриша вздохнул. Забывать про работу было нельзя.

Гриша заглянул в зал. Сцена пока пустовала, актёры сидели по гримёркам, только помреж носился туда-сюда, да звуковики со световиками настраивали оборудование и делали контрольную проверку. Финальный прогон закончился пару часов назад – Гриша спустился в фойе и встретил там своего друга, исполнителя главной роли.

Сегодня ставили «Тартюфа». У Рахима смешно растрепалась укладка, рубаха была развязно распахнута, сам он был весь мокрый. Рядом с ним, встрёпанным и красным, похожим невесть на кого, Гриша казался элегантным джентльменом. Даже франтоватым. Особого шику Волжскому придавала пластмасска-бейджик, которую он носил на груди. Гриша кривился каждый раз, цепляя её на форменный жилет. Ему она казалась до ужаса дурацкой и выбивающейся из общего образа: на тёмно-красном белый – даже без какой-либо окантовки – казался чужеродным.

До спектакля оставалось ещё два часа, постепенно фойе начали заполнять работники гардероба, вышли размяться администратор и кассиры. Гриша нехотя прошёл к буфету, остановился у стены и принялся слушать – он как бы и участвовал в «общем сборе», но как бы и оставался в тени.

Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Он устал, вымотался, в университете из него выпили все соки на сегодняшнем семинаре, и любое маломальское взаимодействие с людьми казалось ему сейчас пыткой. Он любил театр как зритель, поэтому и полюбил его и с другой стороны, когда представилась такая возможность – стипендии было мало, а деньги есть деньги.

Помог ему всё тот же Рахим. Тарханов, в один из вечеров, который они коротали в баре, принёс новость, что им в театр нужны световик, гримёр и капельдинер. «Нет, Гриха, капельдинер – это почти админ, только делает поменьше, но звучит пафоснее», сказал ему Рахим, на том и порешили.

Волжский тенью проскользнул мимо буфета, по стеночке. Плюхнулся за один из столиков – пока не было ни зрителей, ни старших сотрудников, и можно было немного посидеть.

– Здорóво, приятель!

Гриша вздрогнул и обернулся. Рахим, уже умытый и заново уложенный, сиял как начищенный медный таз. Он поставил на стол блюдце с булочками и бокал.

– Не смотри так, – Рахим отпил из бокала и вцепился зубами в одну из булочек. – Ли-мо-над. Всего лишь лимонад, а жаль. Кстати, хочешь? Это дюшес. Очень даже неплохой.

– Нет, спасибо.

– Как знаешь.

– Вы давно закончили? А то ты по всему театру мокрый бегаешь. – Гриша уложил руки на стол, зацепил со специальной подставки край буклета с программой на месяц, повертел в пальцах. – Людей пугаешь.

– Они столбенеют от моей красоты.

– Ой, да брось, ты сейчас превращаешься в…

– Но-но-но, – цокнул Рахим. – Про друзей не сплетничаем.

– Я даже не начинал, – хмыкнул Гриша.

– Но ты захотел.

Рахим качнул куском булочки и пожал плечами. Гриша отзеркалил этот жест. Делать было особо нечего, и они просто сидели и болтали ещё минут пятнадцать. Люди только-только начинали собираться у входа. Это Гриша понял по тому, как охранники встали у обоих входов, приготовившись проверять сумки.

Волжский поднялся, одёрнул форменный жилет, закатал рукава рубашки. Рахим проследил за ним, потом резко поменялся в лице и вскочил.

– Мне уже пора. Мне ещё гримироваться.

– Удачи на спектакле! Я обязательно плюну на сцену тебе под ноги!

Расхохотавшись, Тарханов помахал и взбежал по лестнице. Гриша покачал головой, улыбка сама растягивала губы.

Он близко дружил только с Рахимом и ещё парой парней и девушек, и в основном их разговоры в театре сводились к обсуждению репетиций, прошедших дней – работы и учёбы – и, конечно же, сплетен. Сегодня Рахим ничего интересного не рассказывал: что-то про семью, про тёрки внутри состава на сегодняшний спектакль, про отпуск, которого он ждёт едва ли не больше, чем зарплату.

– Здравствуйте, проходите. Можно ваш билет? Всё в порядке, проходите.

Гриша повторял заученные фразы, сканируя кьюар-коды на билетах. Мимо него проплывали десятки упакованных в костюмы мужчин и женщин, подростки в рубашках и безразмерных брюках.

Публика была самая разная. Гриша каждый раз поражался тому, какие люди непохожие судьбами, и задумывался, что у каждого из них своя жизнь. Вот та пара, наверное, приехала издалека, специально в театр. Женщина скорее всего работает учительницей, а её муж – администратором в автомобильном салоне. Гриша глянул дальше. Две молодые девушки – точно студентки, интересно, на кого они учатся? Может, на гостиничном деле? А может, будущие юристки или разработчицы в какой-нибудь ай-ти сфере? Гриша отвёл взгляд, пробивая очередной билет. Поток людей всё не кончался, они всё шли и шли в двойные двери, в конце концов Волжский потерял чувство времени. Его напарник улыбался каждому гостю, но Гриша видел его стеклянные глаза и понимал, что тот устал точно так же, как и он сам.

Сегодня он работал в зале. Когда основной поток прошёл, он направился в фойе и оттуда на второй этаж. Люди уже разбрелись кто куда – рассаживались на диванчики, прохаживались по залу, рассматривая фотографии артистов и фотоотчёты со спектаклей, покупали программки. Гриша скользнул к залу и скрылся за бархатной шторой, которой была завешена дверь. В зале спешно заканчивали последние приготовления, уборщики буквально пробегали по рядам с пылесосами и тряпками, а парни-монтажники собирали на сцене последние декорации.

Гриша достал телефон – уведомление только от Рахима и от мамы. Первый скинул в телеграме кругляшку, где записывал, как его гримируют, мама же спрашивала во сколько он сегодня будет. Гриша тяжело вздохнул. Он каждый раз возвращался примерно в одно и то же время, но мать постоянно его спрашивала – когда? Когда они ещё жили вместе, у него всегда были с собой ключи, он говорил маме, мол, не жди меня, ложись спать, со мной ничего не случится, но мать упорно стояла на своём. Когда Гриша съехал – едва ли не сбежал в крошечную однушку, – стало полегче. Но не намного.

Отстучав маме, что будет он как обычно и что не стоит за него волноваться, он открыл диалог с Рахимом и отправил ему стикер.

– Гриша!

Гриша вздрогнул и чуть не выронил телефон. По проходу у партера к нему направлялся Дарен со стопкой программок в руках.

– Стоим у сцены, держим эти красивые бумажки, улыбаемся и машем. Ну, в общем, ты понял. Хотя ты можешь просто махать.

– Как обычно? – уточнил Волжский, пропуская мимо ушей шпильку и принимая половину стопки из рук товарища. Он спрашивал про цену и знал, что тот поймёт. До него доходили слухи, что вскоре цены на программки немного поднимут, поэтому уточнить лишним не было.

– Ага, пока да. Потом за партер идём, там стоим. Ну и обратно, как кораблик, туда-сюда, туда-сюда.

– Да понял я, перестань, – хохотнул Гриша.

Он вздохнул и пошёл к сцене. Это было его любимое место. Можно было опереться поясницей о край сцены – только аккуратно, чтобы никто не заметил, – и просто стоять, улыбаться и ждать, когда наконец погасят свет. Момент, когда огни начинали затухать, был у Гриши одним из самых любимых. Для него в этот момент начинался театр, и он пронёс это чувство сквозь года – малые, но всё же, – и даже сейчас интимная полутьма, накрывающая зал, вызывала в нём бурю чувств.

В его обязанности входило не только проверить билеты на входе, но и помочь гостям в зале, если таковое окажется нужным. Обычно люди просто спрашивали, с какой стороны можно добраться до определённых мест, но иногда приходилось прямо-таки отводить, едва ли не за руку. Дарен со своим напарником распахнули двери, вытянулись по струнке и начали потихоньку запускать людей. Гриша наблюдал за ними, переминаясь с ноги на ногу. До начала спектакля оставалось пятнадцать минут.

Он как истукан стоял с программками, изредка доброжелательно отвечая на задаваемые ему вопросы, и чувствовал, как садится у него внутренняя батарейка. Вот бы скорее все расселись, и выключили свет! Он сможет ускользнуть в фойе и где-то час, а может и больше – весь первый акт, – посидеть в тишине, отдохнуть от людей.

Мимо него прошла пара, высокая девушка вела под руку своего мужчину. Они сели на третий ряд партера, и Гриша машинально осмотрел всех сидящих. С рядов доносились шепотки и шелест поправляемых платьев, зрители вели себя оживлённо. Волжский грустно улыбнулся.

– Извините.

Гриша повернулся на голос. Напротив него стояла блондинка. Закрытое платье с мягким неглубоким вырезом ладно подчёркивало её фигуру, а нитка жемчуга – острые плечи и шею. Незнакомка выжидающе смотрела на него.

– Чем могу вам помочь?

– Программка… сколько?

Что-то в её речи напрягло Гришу. Был в её словах какой-то неясный ему оттенок, какая-то нотка, запинка. «Двести рублей, но можно взять за сто в электронном виде», ответил он, пристально всматриваясь в девушку. Кто она? Незнакомка кивнула, вытащила из сумочки деньги, как-то неловко их повертела и всунула Грише пятьсот рублей. Это ещё больше насторожило Гришу, но он вместе с программкой передал ей сдачу. Только и всего.

– Приятного просмотра, – улыбнулся Волжский, когда девушка смутилась и юркнула на свой ряд. Краем глаза Гриша заметил, что она села в конец партера.

Он кинул взгляд на часы. Без семи минут семь. Скоро начало. Гриша повернулся направо, Дарен кивнул ему, и они поменялись местами со своим напарниками. Гриша оказался ближе к дальнему выходу, совсем рядом замаячили родные красные шторы. Со всех сторон доносились обрывки разговоров, голоса наседали со всех сторон, и Гриша постарался переключиться на что-то, лишь бы не слушать и не слушать. И внезапно уловил нежную и бархатную немецкую речь. Он завертел головой, пытаясь в среди общей толпы и гвалта выцепить ещё хоть слово.

И тут он увдел её. Ту самую девушку, что покупала у него программку. Совсем рядом. Она разговаривала со своим спутником, тоже блондином. «Немцы», с удивлением подумал Гриша, услышав их речь. «Наверняка брат с сестрой, уж больно похожи…» Давно он не встречал иностранцев в стенах их театра. Основная масса приходящих иностранцев была англоговорящая, и с ними было болтать не особо интересно – английский Гриша знал отлично, а вот немецкий с удовольствием бы попрактиковал с носителем. Волжский поправил табличку на груди и отвернулся, встав чуть в стороне от прохода, чтобы не загораживать его.

Тем временем парень и девушка продолжали говорить. Думая, что их никто не понимает, они не понижали голоса. Гриша честно старался не слушать, но до него долетали обрывки чужой речи – отвлекаться на неё было приятнее, и Гриша прикрыл глаза. В конце концов он сдался и принялся слушать уже специально.

– Hübsch, nicht wahr?

– Na ja…

– Hör auf, er hat dir gefallen…

Гриша поискал глазами спутника девушки и наткнулся на прямой взгляд голубых до прозрачности глаз. На секунду стало не по себе. Волжский безразлично проскользил взглядом по их макушкам, делая вид, что ничего не понял. Стало очень интересно, о ком они говорят. 

– Sei still! Er schaut uns an…

– Doch!

– Na ja, – скривился блондин.

С другого конца партера махнул Дарен и начал к нему пробираться. Он был в отличном настроении, по пути умудрился с кем-то поговорить и отправить кого-то в бельэтаж. Гриша завидовал такой коммуникабельности. Как у Кубанова хватает сил на все эти разговоры, как он не устаёт от людей? Это оставалось для него загадкой. Дарен подплыл к нему, очаровательно улыбнулся и стукнул в плечо.

– Ну что, орёл? Две минуты осталось, терпи.

Гриша пожал плечами. Разговоры в зале постепенно затихли и превратились в тихий гул, который шёл изо всех уголков. Зрители обмахивались программками, перегибались через ряды, чтобы пообщаться с соседями, кто-то просто сидел и ждал. Волжский прикрыл глаза и зажмурился. Развернулся к сцене, окинул взглядом закрытый занавес. За ним наверняка уже готовились к выходу артисты, вспоминали текст, проговаривая его одними губами, а гримёры последний раз проводили пуховками по носам и лбам.

Где-то там Рахим носится туда сюда по гримёрке, потому что опять – сто процентов – не может найти плащ или бутафорскую неострую шпагу. Как он умудрялся терять такие громоздкие вещи? Да ещё и в собственной гримёрке. Гриша слабо улыбнулся своим мыслям и снова перевёл взгляд в зал.

За спиной он снова услышал немецкую речь и решил не поворачиваться полностью, чтобы иметь возможность не только слушать, но и исподтишка наблюдать.

– Vielleicht, sollte ich deine Tasche hineinwerfen, damit er mich ansieht?

Девушка тихо засмеялась, и Гриша внезапно осознал – говорили про него. Его обдало жаром, смущение опалило щёки. Он подавил улыбку. Действительно, чтобы привлечь внимание человека нужно было всего лишь кинуть в него сумочкой. 

– Los, werfe schon.

– Nein, – зашипел парень. – Und was soll ich sagen: Entschuldigung, es ist gefallen? Oder?!

– Aber… ich verstehe das alles nicht, hat er dir gefallen?

– Geh! Geh!

– Bitte?

– Ja. Gefallen. Mir gefällt.

– Willhelm, du bist unmöglich!

Внезапно в зале начал гаснуть свет, и Гриша мгновенно скрылся за бархатной шторой, проскальзывая обратно в фойе. Его сменщик остался в зале, но через десять минут вышел и он. Они вместе проверили, чтобы двери и шторы были плотно закрыты, и направились к диванчикам.

Через закрытые двери доносились звуки музыки, изредка – особо громкие реплики. Гриша сидел, откинувшись на мягкую спинку, и разглядывал осторожно-нежную лепнину под потолком. Он работал в театре третий год, поступив в него ещё будучи на втором курсе, но каждый раз его чем-то поражало – то лепнина, то разлёт лестниц, идущих справа и слева по стенам, то высокие чарующие потолки основной сцены.

В антракте он снова встал в дверях и снова слышал тихие переговоры своих немцев. Из разговоров он особо много не понял – кроме того, что он кому-то из этой парочки понравился. По обрывкам слов Гриша понял, что парень с девушкой обсуждали город и его окрестности, потом долго спорили насчёт чего-то, чего Гриша не понял. Немецкий он знал достаточно хорошо, чтобы поддержать разговор или при случае выжить в стране, но сейчас ему явно не хватало банальных знаний, чтобы разобраться. Иногда носители вгоняли его в ступор. Зачем было придумывать красивые длинные слова, если в речи через слово встречается сокращение? А эти диалектные словечки? Весь антракт Волжский пытался понять две вещи: откуда прибыли эти двое и о чём они говорят.

Удача подвернулась ему только после спектакля. Гриша постоял у выхода из зала, незаметно спустился на первый этаж, к гардеробу. Люди расходились медленно и словно нехотя, кто-то задерживался – Гриша видел, как несколько парней и девушка окружили Дарена и о чём-то весело с ним разговаривали. Наверняка друзья, маловероятно, что родственники.

– Извините? Не подскажете, где здесь выход?

– Э-эм…

От неожиданности Гриша затупил – на него смотрел тот самый блондин, чьи разговоры с сестрой он так нагло подслушивал. Блондин выжидающе смотрел на него, на его светлом и открытом лице застыло выражение вежливого ожидания. Казалось, ещё чуть-чуть и он ухмыльнётся. «Виль… Вильгельм», отчего-то вспомнил Гриша.

– Прямо до конца гардероба, затем направо.

– Спасибо. Всего доброго.

Гриша улыбнулся и почти повернулся, чтобы отойти, как услышал тихую фразу. «Du siehst recht süß aus»А ты и правда красавчик, пробормотал блондин, перед тем, как уйти. Что-то внутри у Гриши дрогнуло, и он выпалил:

– Ich bin froh, dass Ihnen nicht nur die Aufführung gefallen hat.

Немец крутанулся к нему. Гриша ухмыльнулся, глядя, как удивление проскользнуло на белом лице парня. Тот явно не ожидал, что Гриша сможет ему ответить. Тем более на немецком.

«До свидания», только и смог пробормотать поражённый немец. Волжский про себя отметил, что по-русски тот говорил без акцента.