Лежалый, безобразно вытаявший снег противно хлюпает под грязными подошвами давно сношенных кед, намертво прилипает к рукавам выцветших курток, расходясь по истертой ткани причудливыми акварельными пятнами. Он бесконечно долго моросит откуда-то сверху, скользким ужом пробираясь глубоко под воротник и вгрызаясь в усталые кости, словно оголодавший пес. Сизые пасмурные тучи, тяжеловесно плывущие куда-то далеко за размытый горизонт, насупленно повисли, грозясь процарапать свинцовым брюхом прямо по затылку зазевавшегося путника.
Молочный туман, плотной дымкой осевший на широком асфальтовом полотне пригородного шоссе, не собирался исчезать ни на мгновение — расположился в самой низине и терпеливо выжидал затаившимся хищником, неотрывно наблюдая за двумя неуклюжими человеческими фигурками, что боязливо топчутся на невысоком пригорке чуть впереди.
Эти незваные люди появились здесь около полутора часов назад, когда едва закончившийся осенний ливень милосердно позволил им разглядеть посреди мертвого леса, что наглухо обрамляет заброшенное шоссе, спасительную ленту асфальта. Они двигались незаметно, отчаянно стараясь не привлекать к себе внимания, ступали осторожно, выверяли каждый шаг и почти не переговаривались между собой — стоило одному остановиться, второй тенью замирал за ним, по-звериному внюхивался в пыльно-дождливую взвесь и готовился к последнему прыжку в неизвестность.
Выглянув из леса, припорошенного первым снегом, незнакомцы долго осматривались по сторонам, будто боясь ступить на свободную, просматриваемую дорогу, прислушивались к далеким, еле различимым звукам, но, не расслышав ничего, кроме унылого завывания ветра, запутавшегося в кронах голых осенних деревьев, шагнули на разбитый от влажности асфальт.
Один из заблудившихся, повыше и покрепче, хмуро глядит из-под глубоко натянутого капюшона куда-то вдаль, будто пытаясь рассмотреть хоть что-то в тусклом мареве, раскинувшемся едва ли не на пару километров. Его темно-зеленая куртка, бережливо залатанная на стертых от ветхости локтях, засаленно лоснится от непроходящей ноябрьской сырости, а руки, уже привычно и буднично сжимающие перемотанную тонкой колючей проволокой бейсбольную биту, болезненно покраснели от холодного воздуха.
Красиво раскосые глаза незнакомца — с мелкой сеткой первых морщинок в уголках от безжалостно колючего придорожного песка, что вечно летит навстречу — тревожно бегают, стараясь обнаружить какое-нибудь неосторожное движение в тумане. Лицо его с чуть женственным изгибом пухлых губ и подошедшее больше благородному отпрыску чопорных аристократов, покрыто пылью и въевшейся грязью — прилипчивая смесь первого снега с пахучей лесной хвоей. Мужчина устало прикрывает веки, долго трет мозолистой ладонью свои перепачканные щеки и, поправив лямку полупустого рюкзака, еле заметно кивает другому человеку, который продолжал неуверенно прижиматься к обочине шоссе, не решаясь отходить от леса слишком далеко.
Второй оказывается зеркальной противоположностью первому — лицо его, наверняка когда-то бывшее миловидно пухлым, болезненно осунулось, прочертив высокую линию скул; огромные глаза, настороженно распахнутые, недоверчиво изучают пространство вокруг, а сам человек, больше походящий на нескладного подростка, невысокий и по-девичьи щуплый. Но, будто в противовес хрупкому телосложению, за его плечами болтался мощный охотничий арбалет, который он проверял ежесекундно, то ли боясь повредить, то ли боясь потерять. Мальчишка необдуманно шагнул бы дальше, сбежал бы прямиком вниз с пригорка в коварно расставленную ловушку тумана, но высокий мужчина вовремя успел схватить его за воротник синей куртки.
— Вечно лезешь, куда не просят, — недовольно ворчит, рывком оттягивая назад. — Тебе всегда надо найти на свою задницу приключений?
— Это же просто туман, Намджун, — подросток виновато пожимает плечами и плотнее запахивает свою куртку, в очередной раз вздохнув, глядя на сломанную накануне застежку-молнию. — Обойдем?
— Снова в лес я не пойду. Хватит с меня, — мужчина внимательно оглядывается по сторонам и, заметив под разлапистым деревом у обочины немного сухого местечка, толкает туда мальчишку. — Подождем немного. Может, ближе к вечеру разойдется, а там решим, куда дальше.
— Мы не можем просто сесть здесь, — подросток удивленно всплескивает руками, но послушно плетется следом. — Нельзя оставаться на одном месте слишком долго. Ты ведь и сам это прекрасно понимаешь.
— И вперед мы не сунемся, — Намджун стаскивает с себя рюкзак и, присев на землю, в изнеможении наваливается гудящим затылком к мокрому от недавнего снежного ливня стволу дерева. — Однажды я тебя уже послушал. Помнишь сколько тварей было в том заброшенном доме, Чимин? Что молчишь?
Мальчишка уязвленно фыркает и, засунув замерзшие руки в дырявые карманы куртки, молчаливо плюхается рядом, но всем своим видом явно показывая искреннее недовольство. Он долго ерзает, устраиваясь удобнее, и старается не глядеть, как его попутчик оттирает с рукоятки биты засохшие ошметки разлагающейся человеческой кожи.
— Мы ведь и не заходили туда, — робко начинает он спустя десять минут тишины, нарушаемой только сбитым после долгой ходьбы дыханием. — Так… Заглянули в окошко и сразу же ушли, как только увидели тварей внутри.
— Неужели? — усмехается Намджун, — Вышибло из памяти, как ты рванул к дому, не послушав меня? На этой чертовой планете чертов апокалипсис с чертовыми мертвяками, снующими в поисках жратвы, — он переходит на ядовитый шепот, — А ты, как последний идиот, счастливо бежишь навстречу тем, кто с радостью тобой бы поужинал!
— Да лучше подохнуть, чем в очередной раз слушать твои нравоучения, — обиженно бормочет Чимин и прячет нос в воротнике своего почти насквозь промокшего свитера. — Ты старше меня всего на десять лет, и никто не давал тебе пра…
— Всего на десять, а по ощущениям так на всю сотню, — Намджун незаметно давит свою непрошенную улыбку, искоса поглядывая на взъерошенного ребенка рядом, — Если так нужно, можешь прямо сейчас бежать вниз. Только вряд ли в этом тумане будет ждать что-то хорошее… — он умолкает ненадолго, по привычке давая вспыльчивому подростку несколько минут, чтобы успокоиться. — Есть хочешь?
Чимин всё еще обиженно кривится, однако, кивает сразу же — протягивает ладони к помятой алюминиевой банке мясных консервов, которые Намджун умудрился отыскать в заброшенном магазинчике при автозаправке, и, жадно давясь, наспех запивает безвкусные куски остатками пресной воды, что нашлась в рюкзаках.
— Осталось мало, — мужчина раскладывает перед собой скудные вещи, — Этого, — он тыкает пальцем в пять желто-зеленых яблок, сворованных из чьего-то сада, — Хватит еще на день или два. Нужно найти воды. У меня меньше половины. Тут, — он подцепляет ногтем яркую этикетку на проржавевшей банке консервированных бобов, — Два дня. Что у тебя?
Чимин молча подтаскивает свой рюкзак ближе и, опрокинув, вываливает содержимое к себе на колени. Два жухлых яблока, покрывшихся рябью морщинок из-за влажности, почти пустая бутылка воды, заплесневелые крошки, оставшиеся от печенья недельной давности, охотничий нож, моток грязной бечевки, горсти таблеток в серебряных блистерах, старая автомобильная карта, едва работающий компас и потрепанная школьная тетрадь, с потрескавшейся обложкой, на которой смешным, почти детским почерком выведено чужое имя.
— До сих пор таскаешь это с собой? — шепотом спрашивает мужчина, кивком указывая на тетрадь. — Выброси. Не трави себе душу.
— Не могу, — мальчишка разглаживает помятые уголки обложки и осторожно дотрагивается кончиками пальцев до почти неразличимой карандашной надписи. — Не могу… Это ведь была его вещь, понимаешь? Так нельзя.
— Не важно. Уже не важно, — обрывает Намджун и быстро отворачивается, вглядываясь в мутную пелену промозглого тумана. — Мы ничем не смогли бы помочь Хосоку. Ты не обязан таскать никому ненужные теперь вещи. Пусть это останется просто воспоминанием, хорошо? — он молчит немного, а потом добавляет тихо и неуверенно: — И ты не виноват в том, что произошло.
Чимин судорожно всхлипывает, но тут же давит в себе поднимающуюся волну тошнотворно липкого страха, который преследует, неотступно двигаясь по пятам, и кнутом подстегивает в сутулые спины ежесекундно сутки напролет. Мальчик вздрагивает от непрошеных огрызков памяти, что тусклыми кадрами кинопленки вечно крутится перед глазами.
— Если хочешь, можем поговорить об этом, — Намджун перебрасывает яблоко из ладони в ладонь, — Мозгоправ из меня никудышный, но на сотню километров я, наверное, единственный живой человек, поэтому выбора у тебя особо нет, — он хрипло смеется и звонко откусывает кислое яблоко. — Давай. Я слушаю.
Чимин прикусывает нижнюю губу едва ли не до крови, нервно запихивая вываленные из рюкзака вещи, и отрицательно мотает головой — отчаянно боится показаться слабым хоть на мгновение — перед собой или перед человеком, что сидит рядом.
Страх.
Обреченность.
Беспомощность.
Впервые Чимин вязнет в водовороте этих чувств именно в тот день.
Захлебывается, будто мутной соленой водой, и вдыхает илистую грязь так, что легкие разрывает на куски.
Он безнадежно пытается вынырнуть, но его тянет, тянет, тянет вниз на самое дно.
Вниз, откуда никогда не выбраться живым.
Когда объявили всеобщую тревогу, а с экранов телевизоров посыпались тонны предупреждений о токсичных испарениях в столичных пригородах, никто и не подумал, что всё обернется глобальным апокалипсисом — некоторые по-прежнему надеялись, что это чья-то глупая шутка и скоро обо всем позабудут, другие посмеивались над чужой паникой и суетой, не собираясь срываться с уютных насиженных мест и покидать дома, третьи же и вовсе не понимали, что происходит, бесконечно переспрашивая и перезванивая всем знакомым подряд.
В детском интернате, где жил тогда Чимин, то майское утро было обычным — протяжный мелодичный звонок, означающий наступление еще одного дня и снующие туда-сюда сонные дети. Растрепанные и взъерошенные они выглядывали из своих комнат, шлепали босыми ногами по длинным коридорам и, подпрыгивая на холодном кафельном полу, наскоро умывались.
Тех, кто помладше, пропускали на завтрак первыми — столовая, находившаяся на первом этаже, тут же наполнялась звонким смехом и шумными переговорами — стулья скрипели, ложки задорно звякали о тарелки, шуршали обертки конфет, а малышня строила планы на день — поиграть в догонялки во дворе, налепить на дверь ненавистного воспитателя листок с его кривым портретом, отправиться на стадион погонять в футбол или остаться в комнатах, чтобы проваляться в постели до самого вечера. Еще с обеда Чимин планировал поиграть в приставку с одним из приятелей из соседней комнаты, а потом погреться на солнышке, наблюдая за одной понравившейся девчонкой.
Никто уже и не вспомнит, как именно всё началось — на главной улице, мимо ограды интернатского двора, вдруг начали пробегать испуганные кричащие люди. Их будто что-то гнало вперед и они мчались, не разбирая дороги, падали на острую крошку асфальта, но тут же подскакивали на ноги и, в ужасе оглядываясь, скрывались за домами. Никто из играющих снаружи детей не успел правильно сориентироваться: их моментально ловили гноящиеся ходячие трупы — они загребали мертвенно-бледными руками ближе к себе, крепко сжимали, так, что у некоторых малышей лопалась тонкая нежная кожа, и тут же, словно одичавшие звери, жадно вгрызались в истошно кричащее тельце.
Чимин, случайно подошедший к окну в то мгновение, успел заметить бегущих по улице мертвецов: наверное, поэтому ему и хватило времени, чтобы выбежать из своей комнаты и попытаться собрать в кучу тех детей, кто в панике бегал по коридору. Он выталкивал их к запасному выходу — пожарная лестница со второго этажа, которая ведет к внутреннему дворику, скрытому от посторонних глаз с центральных улиц. Хлипкий металлический заборчик можно запросто перепрыгнуть, а оттуда мчаться куда-нибудь еще.
Мальчишка смог поймать всего пятерых младшеклассников, но на лестнице с ними столкнулась такая же маленькая группка. Еще шестеро напуганных детей и двое взрослых: пожилой воспитатель-новичок, имени которого Чимин совсем не запомнил, и незнакомый тогда Чон Хосок — студент, отправленный на весеннюю практику в интернат перед аттестационными экзаменами — вот и все, кто остался живым в день, когда прекратилось вещание государственных телеканалов, а по радио бесконечно повторялось одно и то же записанное наспех сообщение.
«…не теряйте надежду. Помощь уже близко. Не теряйте надежду. Помощь уже близко. Не теряйте надежду. Помощь уже…»
Нужно было немедленно бежать и прятаться, но где найти безопасное убежище и куда можно направиться не знал практически никто. Организованная военными эвакуация с треском провалилась — миллионы мертвецов, бывшие еще пару дней назад примерными жителями из соседних городов, разорвали жалкие горстки живых людей, нападая на автобусы и машины, набегая на незащищенные дома и магазины, больницы и школы. Безумие охватило весь маленький мир.
Чон Хосоку повезло чуть больше остальных — его старший брат к своим двадцати девяти годам успел дослужиться до высоких чинов и был не последним человеком из военных. Перед тем как мобильная связь стала недоступна, он успел предупредить о возможной опасности и велел в случае чего немедленно бежать на юг, в соседнюю провинцию, где находится центр для беженцев. Именно там, как повсеместно считалось, лучшее место, чтобы пережить трудные времена — рядом располагалась главная в стране лаборатория по борьбе с аутоиммунными заболеваниями и центральная база военных миротворцев.
Другого выхода и не оставалось — весь их провинциальный поселок, где самыми главными достопримечательностями были огромный торговый центр на площади и недавно отреставрированное здание детского интерната, расположился прямо на пересечении больших автомагистралей, по которым шли толпы голодных мертвецов из столичных пригородов.
Сколько бы воспитатель не пытался успокоить малышей, они постоянно плакали, совершенно не понимая, что происходит вокруг и почему все странные взрослые вдруг захотели их поймать и разодрать в клочья. Но, спустя пару месяцев скитаний по дорогам, малышня научилась распознавать мертвецов даже в кромешной темноте по тихим шаркающим шагам и пряталась сейчас не хуже полевых мышек — они молниеносно разбегались в разные стороны, не издавая при этом ни единого звука. Они наловчились пробираться в брошенные дома, оставаясь при этом абсолютно незаметными для снующих в округе трупов, и теперь, переступая через внутренности разорванных людей, собирали нужные вещи почти без истерики и рвотных позывов.
Долгое время они жили в одном из опустевших двухэтажных коттеджей: занавешивали на ночь все окна ветошью и одеялами, закрывали двери на все засовы, приставляя к ручкам стулья и тяжелые комоды, будто это могло спасти от мертвых. Но ежедневный ритуал будто вселял крошечную надежду — они смогли прожить несколько часов, значит, проживут и еще.
Днем они выбирались из своего укрытия и короткими перебежками исследовали каждый уголок незнакомого города, пытаясь отыскать хотя бы намек на других выживших, однако, ни единого человека в радиусе сотен метров не было. Казалось, что на целой планете остались только одиннадцать детей, где самому взрослому едва стукнуло восемнадцать, и двое растерянных воспитателей.
Конечно, как и полагается в обществе, Чимину предписывалось до раболепия уважать старших и прислушиваться к их, пусть и неловким, но верным словам. Мальчишка справлялся с этой задачей однобоко — вникал в разговоры вполуха, но улыбчивого Хосока слепо обожал. Восторженно ловил каждое его мимолетное движение, пробовал угадать чужие мысли наперед — протягивал бутылку воды, когда не просили, делился последним куском, бесконечно спрашивал обо всем на свете и радовался, оказываясь действительно полезным вовремя. Мальчишка с голодной жадностью малолетнего ребенка постоянно рассматривал старшего — его хитро сощуренные, почти лисьи, глаза, вздернутый нос, усеянный россыпью почти незаметных веснушек и вечно улыбающиеся губы. Чимину до щенячьего скулежа нравилось, как Хосок умел просчитывать на несколько шагов вперед, чертя пальцем по старой автомобильной карте невидимый маршрут: тут они обойдут пустырь, здесь свернут чуть ближе к городу и, обогнув разрушенное пожарное депо, пробегут через заброшенные сады к объездной дороге, а оттуда, непременно и точно, к шоссе, которое соединяет северную и южную провинции.
Самый старший из них по обыкновению говорил быстро и торопливо, но уверенности в его голосе всегда хватало с излишком — Чимин не боялся. Иногда Хосок покровительственно трепал его по смоляным волосам, называя маленькой колючкой, и, довольный видом чуть покрасневшего мальчугана, продолжал ярко улыбаться — временами казалось, что в старшем горел неугасимый внутренний огонь, ведущий его куда-то далеко вперед. Словно он был маленькой искоркой, которая сумела бы разжечь огромное пламя, взметнувшееся прямиком до безразличных небес, навсегда испепеляя ядовитую взвесь.
В первых числах июня их группке пришлось уйти с обжитого места — мертвецов неожиданно становилось всё больше и больше, а прошмыгивать мимо них оказывалось все труднее с каждым днем. Они покинули коттедж рано утром и, сверяясь с картой, двинулись на северо-восток, надеясь выйти к побережью. Дети еще отыскивали в себе силы дурачиться, шагая по неезженым проселочным тропинкам, улыбались по пустякам и подставляли грязные щеки под теплые солнечные лучики.
Сейчас Чимин почти позабыл их лица — самому маленькому Пак Мунсу было восемь — у него забавно топорщились ушки, делая их обладателя похожим на очаровательного лесного эльфа, а любимая малышом футболка с Суперменом всегда бережно штопалась Хосоком или кем-то из детей постарше. Еще была пухленькая Сохён — всезнайка в очках с толстенной оправой. Ее десятый день рождения они встречали в сувенирной лавке, когда оказались в одном из прибрежных портовых поселков. Деревянная щепка прекрасно заменила праздничную свечку, а чудом найденная упаковка бисквитных пирожных — именинный торт.
Именно на следующее утро они решили поделиться — дети с воспитателем пойдут на северо-запад, чтобы держаться ближе к границе леса, в котором в случае опасности можно сразу же укрыться, а Хосок проверит окраины очередного города в поисках какой-нибудь еды. Чимин навязался с ним и упрашивал до последнего, мотивируя тем, что лишний человек не помешает в таком опасном деле, да и вдвоем не так страшно. А, может, просто не мог больше смотреть на голодных ребят и отчаянно хотел помочь хоть чем-то.
Только когда они через пару часов вернулись назад, помогать было уже некому.
Хосок увидел их первым — торопливо спускаясь с пригорка к лесу, он вдруг остановился, как вкопанный, а Чимин, шедший за ним следом с огромной сумкой консервов, добытых из местного магазинчика, едва не уткнулся носом ему в спину. Мальчишка отчетливо запомнил, как осторожно выглянул из-за плеча задрожавшего старшего и тоже заметил обглоданные детские тела, раскиданные, словно тряпичные куколки, на кромке пролеска.
Они просто не успели спрятаться.
Чимин не помнил, как долго плакал навзрыд, перебирая в ладонях разодранную детскую футболку с Суперменом и раздавленные дужки очков. Кажется, Хосок твердил ему что-то невнятное и звал куда-то: то ли идти, то ли бежать немедленно, тянул его за капюшон толстовки вверх и подталкивал обратно к дороге, тараторя что-то о мертвецах, которые в любой момент могут вернуться.
«…не теряйте надежду. Помощь уже близко. Не теряйте надежду. Помощь уже близко. Не теряйте надежду. Помощь уже…»
Через четыре дня, обогнув по длинной дуге очередной безлюдный город, когда они брели по давно протоптанной дорожке через разоренные дачные участки, Чимин, глядя на усталого Хосока, неожиданно даже для самого себя расплакался от беспомощности. Старший утешал его, обнимая и покачивая, словно несмышленого котенка, тихо шептал, что всё непременно наладится и точно станет в порядке. Только теперь в Хосоке не было привычной непоколебимой уверенности. Слова его казались насквозь лживыми и несерьезными, а голос предательски дрожал, выговаривая очередную призрачную надежду, и срывался на хрип. Тогда Чимин знал, что Хосок больше не улыбающийся и как-то постаревший разом на лет десять, успокаивал, скорее, себя, нежели нервного подростка.
К вечеру того же дня они вышли к цветущему рапсовому полю и позволили себе устроить привал неподалеку. Но, едва усевшись под золотисто-медовыми цветами, Хосок вдруг услышал шорох листьев, будто кто-то медленно приближался к ним из глубины поля. Чимин оттянул Хосока подальше, и они уже было приготовились бежать, как из плотной стены приторно пахнущих соцветий буквально вывалился незнакомый высокий парень с окровавленным лицом. Так они встретили Намджуна.
Молчаливый и неразговорчивый, он никогда не рассказывал кто он и откуда шел, но Хосок и Чимин в любом случае были рады и этому. Увидеть живого человека — настоящее счастье. И уж совершенно неважно, кем ты был до конца света. Мертвецам все равно — богатый или бедный, полицейский или заключенный, плохой или хороший — человеческое мясо на вкус одинаково.
— Что нам делать дальше, хён?
— Жить.
Они никогда не ходили на центральные улицы крупных мегаполисов, справедливо опасаясь тварей — довольствовались лишь тем, что сумеют отыскать в придорожных забегаловках и магазинчиках при автозаправках, предпочитая убегать, нежели отбиваться. Однажды Намджун вытащил из-под трупа бейсбольную биту, обмотанную ржавой металлической леской — видимо, несчастный до конца размахивал своим нехитрым оружием, которое так ему и не помогло. Хосок посоветовал отыскать где-нибудь моток хорошей колючей проволоки и обновить биту, а сам он выискал для себя легковесный гарпун для подводной охоты. Чимин смотрел на них с благоговением, ведь в его арсенале были только собственные быстрые ноги и давно наточенный нож.
Со жгучей ненавистью, которая присуща только семнадцатилетнему подростку-детдомовцу, Чимин старался отгородиться от окружающей реальности — отворачивался от выжженных, бесконечно тянущихся полей, от сменяющих их пустых городов и маленьких поселков с кривобокими двухэтажными домишками. Пытался не смотреть на брошенные в спешке автомобили, не заглядывал в темные глазницы окон, боясь увидеть там ненужное, отворачивался от засохших буроватых сгустков крови, которые, словно дьявольским фейерверком, украшали стены ветхих зданий и тщетно отводил взгляд от жалких остатков того, что когда-то было человеком — съеденное, вытоптанное, растерзанное обезумевшими мертвецами-тварями.
Куски гниющей плоти, разбросанные, кажется, на каждом чертовом сантиметре земли, тоскливо чернели на асфальте узких улочек, болтались лоскутками на заборах, решетках, ступенях домов, магазинов и больниц — того, кто не успел вовремя спрятаться раздирали заживо, пережевывали и отплевывали, словно безвкусное месиво.
Под неодобрительный взгляд Хосока Чимин упрямо называл разодранные тела настоящими счастливцами, ведь им не приходится отвоевывать себе еще один бестолковый день — они лежат спокойно и умиротворенно — медленно истлевают, готовясь навсегда покинуть этот сломанный мир. Намджун, вторя бормотанию одного из их троицы, сокрушенно мотал головой и немногословно присоединялся к нравоучениям Хосока, на что Чимин неопределенно кивал, соглашаясь, как ему казалось, с очередной проповеднической ерундой о «предназначении всех живых» и «последней надежде человечества», но глубоко в душе, там, где никому не увидеть, давно распрощался с мечтами дотянуть хотя бы до конца недели.
Тогда, три месяца назад, поздней августовской ночью, ветер, едва уловимый в душный полдень, внезапно усилился в несколько раз, грозя нагнать тяжелые дождевые тучи, которые злыми сторожевыми псами весь день крутились по заплывшему горизонту. Ветер противно шипел в уши, пробирался под теплую одежду, поглаживая, будто ледяными дрожащими пальцами и, добравшись глубоко под ребра, замирал там, оставаясь навсегда. Он то и дело подталкивал в бока, вынуждая ускорить и без того торопливый шаг, немилосердно кололся сотней острых иголок и кнутом хлестал откуда-то изнутри, словно покрывая усталые внутренности тонкой коркой январской наледи.
Трое путников пробирались по узкой асфальтовой дороге, соединяющей две маленькие деревеньки — старались не привлекать к себе особого внимания шумом и лишними разговорами, общаясь лишь жестами и переглядками. Слева бескрайним океаном тянулось безжизненно-желтое поле выгоревшей на солнце озимой пшеницы, а справа, скрытая высокой жухлой осокой, струилась мелкая речка.
К пяти часам утра горизонт неуклюже посветлел, будто кто-то приподнял край толстого пухового одеяла — нежно-лиловые прожилки невесомых облаков наскоро прочертили полотно неба, словно боясь не поспеть включить живительное солнечное тепло в этом забытом богом мирке. Яркие всполохи золотистого цвета разрывали грузную ночную твердь, расширялись с каждой минутой все больше и больше, давая начало новому циклу, но Чимин, изредка глядевший наверх, где через пару часов повиснет надоедливое равнодушное солнце, уже проклинал едва начавшийся день.
От обмелевшей грязной речушки тошнотворно тянуло затхлым болотистым духом — у самой кромки воды склизкими бесформенными комками вперемешку с иссохшей тиной гноилась выброшенная на берег мелкая рыбешка. Дни напролет она вспухала на мелкой гальке, источая мерзкий запах залежалой тухлятины, разносившийся на сотни километров в округе, и обманчиво притягательно блестела на солнце, приманивая глупых птичек, жадных до легкой кормежки. Отравленная токсичными трупными ядами, пернатая живность падала тут же рядом, превращая некогда благодатный берег полноводной реки в зловонное кладбище, утопающее в рыхлой каше из рыбных потрохов и разлагающихся костей.
Хосок, идущий впереди на пару шагов, рассеянно кивнул, указывая на противоположный берег — надо перейти вброд. Он успел лишь единожды обернуться, чтобы попытаться улыбнуться для сонного Чимина, который, как неразумный цыпленок, цеплялся за краешек футболки Намджуна, боясь отстать или потеряться. Не заметив сидящего в осоке мертвеца, Хосок просто шагнул навстречу смерти, которая, приглашающе растопырив костлявые руки и порыкивая от голода, пустила гнойный яд в кровь.
Намджун, инстинктивно до побелевших пальцев вцепившийся в плечо закричавшего мальчишки, с трудом удерживал Чимина, который рвался к захлебывающемуся кровью Хосоку, чтобы — помочь? оттащить? или самому прыгнуть в пасть к мертвецу? — и только чудом откинул истошно плачущего ребенка за свою спину, не давая приблизиться к выпотрошенному телу и твари, что пока не обращала на них никакого внимания.
Всё, что осталось от улыбчивого Хосока — тлеющие на солнце внутренности и старая школьная тетрадка, в которой он старательно записывал каждый свой день.
Тетрадь, которую Чимин сейчас держит на своих коленях.
— Замерз?
Мальчишка пугливо вздрагивает от неожиданного вопроса, который звонко прорезает затянувшуюся тишину, и, отрицательно помотав головой, снова отворачивается, безучастно разглядывая молочно-белый туман. Он сидит так еще долго, обнимает коленки и смотрит куда-то сквозь холодный воздух, а потом, будто в никуда и никому тихо шепчет:
— Зачем мы вообще идем?
— Ты о чем? — рассеянно переспрашивает Намджун, — Про базу миротворцев? Ну, хотя бы проверим, есть там живые или нет, — он внимательно оглядывает притихшего подростка и осторожно сжимает его плечо: — Мы обязательно дойдем, ты только…
— Нет, — обрывает его Чимин и касается лбом своих коленей, — Ты не понял. Зачем мы вообще куда-то идем? Зачем всё это…
— Эй, мелкий? Что с тобой?
— Зачем, а? Зачем каждый день выгрызать себе кусочек нового дня. Постоянно бояться всего: мертвецов, вечного голода, других людей. Я и до этого с трудом находил в себе причины, чтобы жить дальше, а теперь и подавно не вижу их. Иногда мне кажется, что всё вокруг ненастоящее. Просто обман. Декорации к какому-нибудь фильму ужасов, где в конце никто не выживет. Я всё жду той секунды, когда время остановится, и актеры перестанут притворяться. Все эти несчастные, которые так же, как и я, боялись, не заслужили… Мертвецы тоже люди, в конце концов. У них были семьи. Они были чьими-то братьями и сестрами, мужьями и женами. Мне страшно, Намджун! — мальчик мелко дрожит и незаметно оттирает выступившие слезы, — Каждый день. Каждый час. Каждую секунду. Боюсь! Я вообще не был готов к такому. К трупам, к смертям, — он всхлипывает, чувствуя, как Намджун осторожно подтягивает его к себе ближе и крепко обнимает, — В библии, конечно, написано, что умершие люди снова воскреснут, но я как-то иначе это себе представлял… Кто-то наверху отличный шутник.
— Если бог существует, он уже отвернулся от нас, — грустно усмехается Намджун, притягивая к себе Чимина теснее, — Вряд ли ему интересно присматривать за жалкой кучкой доходяг. Уверен, что у него найдутся дела поважнее, ведь на небе — или куда там после смерти? — людишек прибавилось раз в сто. В мире, где оставшимся трудно выжить, богам уже точно не место. Все мы тут смертники, малыш. Кто-то умрет раньше, кто-то умрет чуть позднее. Я думал, что проживу долгую и счастливую жизнь. Ну, знаешь, ездить отдыхать куда-нибудь за границу пару раз в год, оплачивать счета, закупаться в супермаркетах, ходить на работу. Я был обычным и жил обычной жизнью. Никто не был готов к такому и тут нет ничего постыдного. Никто не думал, что однажды его брат или отец набросятся на него, чтобы сожрать заживо. Никто не ожидал увидеть восставших покойников и уж точно никто не соглашался поучаствовать в конце света. Наверняка, многим пришлось делать страшные… — он запинается на мгновение, будто вспомнив что-то, — Нет, ужасные вещи. Раньше во мне еще было сочувствие к тварям, а теперь ничего не осталось и я просто иду мимо ползущей гнили. Нужно выжить, понимаешь? Двигаться дальше и не останавливаться. Я уверен, что безопасное место есть. Просто его нужно отыскать, понимаешь?
— Я очень устал, — Чимин прячет лицо в чужом воротнике, — И не хочу идти дальше. Ты прав, и в тумане нас вряд ли ждет что-то хорошее. Я знаю, что где-то есть еще выжившие люди и потом, если всё закончится, они будут заново отстраивать человечество. Только я не хочу быть в их числе. Устал…
Намджун глубоко вздыхает, поглаживая спутанные волосы мальчика, а потом нерешительно наклоняется, нежно целуя смоляные прядки.
— Выкарабкаемся, мелкий. Всё будет хорошо. Обещаю.
— Не нужно обещать то, чего не сможешь сделать, — шепчет Чимин, — Последние месяцы мы передвигаемся перебежками, мертвяков становится еще больше, еды не остается, вода безвкусная, людей, которых я знал, больше нет. Так почему ты не хочешь остановиться? Что за причина?
— Такая же, как и у Хосока. Потому что человек, которого я люблю, всё еще жив, — Намджун отворачивается, простуженно закашлявшись. — И я только что пообещал ему, что всё будет хорошо.
Чимин тут же затихает, переваривая услышанное, а потом робко жмется теснее, обнимая двумя руками. Он торопливо шепчет что-то невнятное, то ли благодарит, то ли извиняется, по-детски захлебывается беззвучным плачем, грозящим перекатиться в приступы истерических рыданий, а когда чувствует, что Намджун неуверенно мажет теплыми губами по его щеке, теряется окончательно, не находя в себе силы поднять головы.
Сам не понимая почему, Чимин трусливо втягивает голову в плечи, крепко зажмуриваясь и почти не дыша, но едва почувствовав чужое теплое дыхание на своих губах, нервно дергается навстречу. Намджун целует бережно, почти невесомо — безмолвно признаваясь самому себе в чем-то сокровенном, до этой поры скрытом ото всех — притягивает еще ближе, прижимая к себе напуганного мальчишку, будто в жалкой попытке оградить от всего обезумевшего мира.
— Я хотел сказать, что ты… — Намджун чуть отстраняется, переводя сбившееся дыхание, но тут же умолкает, напряженно вглядываясь в туман, а потом еле слышно шепчет: — Чимин, медленно отползай назад.
Мужчина проворно подталкивает мальчишку за свою спину, подсознательно надеясь спрятать и защитить, но тот упрямо не двигается, продолжая смотреть на дорогу — ему хватает всего мгновения, чтобы понять, что в дымчатом мареве кто-то приближается к ним.
— Ты видишь сколько их? — Чимин вслед за Намджуном быстро поднимается на ноги, подхватывая свой валяющийся арбалет, и бесшумно прячется за ствол дерева, — Двое?
— Пока вижу только одного, — мужчина вырывает из рук подростка тяжелое оружие и, грозно зыркнув, сует ему в руки свою бейсбольную биту. — Сиди тут и не высовывайся.
Ходячий мертвец, медленно выныривающий из серой мглы, неспешно двигался вперед, подволакивая левую ногу — тяжеловесно скреб по мокрому асфальту ботинками и оставлял после себя длинные росчерки следов, напоминающие две прерывистые линии. Он шагал принюхиваясь, словно уловил какой-то ведомый только ему запах, и теперь тащился за ним, как голодная собака, которую раздразнивают вкусной кормежкой. Лицо его, прогнившее и сморщенное, окоченело неподвижной маской, навечно застыв в кровожадном зверином оскале, выпученные водянистые глаза покрылись мутной пленкой, а на руках, что бесполезно болтались плетьми, расползалась треснувшая кожа, обнажая протухшие мышцы и бледно-розовые кости. Утробно рыча и воняя прелым мясом, мертвец заторможенно брел в сторону большого города, куда, если верить карте, и вело нескончаемое шоссе.
Намджун, не отрывая глаз от ходячего, отшвыривает испуганного мальчика к куче сухих еловых веток, видимо, давно сваленных ветром, а сам медленно двигается вперед, стараясь не привлекать внимания твари до последнего. Он удобнее перехватывает арбалет, воинственно вскинув его вверх, и приготовился уже шагнуть на кромку асфальта, как вдруг почувствовал, что Чимин настойчиво тянет его за краешек куртки. Мужчина обернулся, но, наткнувшись на полный ужаса взгляд мальчишки, снова повернул голову в сторону мертвеца и замер в нерешительности.
Из тумана, один за другим, появлялись ожившие трупы — они глухо булькали, захлебываясь своей слюной, шаркали переломанными ногами, натруженно кряхтели и рявкали, сталкиваясь, словно бильярдные шары, и бездумным стадом двигались по только им известному маршруту.
Намджун приставляет палец к губам, показывая Чимину молчать, а потом кивает вглубь леса — надо уходить немедленно, иначе стадо заметит их и будет поздно. Мальчишка отступает на шаг назад, не в силах оторвать взгляда от безумного представления на дороге — десятки монстров, которые недавно были людьми, сбились в огромную толпу, подобно животным, и медленно подступали к месту, где спрятались за деревом двое живых.
— Мигрируют они что ли… — с отвращением цедит сквозь зубы Намджун и, убрав арбалет за спину, подхватывает свой рюкзак, — Пошли.
Но Чимин не может перестать завороженно разглядывать приближающихся мертвецов и по-прежнему не двигается. В очередной раз с тревожным любопытством он рассматривает их неестественно выгнутые руки и ноги, подкашивающиеся сбитые коленки и ветхую грязную одежду — какие-то офисные клерки в строгих костюмах и галстуках, мятые футболки с пятнами крови, пиджаки с оторванными пуговицами, порванные джинсы, полицейская форма и медицинские халаты, вывалянные в придорожной грязи и чужих внутренностях, женщины в разъехавшихся по швам атласных платьях, старушки в расписных цветастых накидках, сломанные каблуки туфель, развязанные шнурки кроссовок, заношенные домашние махровые халаты и маленькие дети с измазанными плюшевыми игрушками в разлагающихся руках.
— Мелкий, пошли, — Намджун недовольно дергает младшего за капюшон куртки, — Нечего на них таращиться.
Чимин быстро надевает рюкзак и бесшумно следует за мужчиной, а когда они отходят на несколько метров от полотна шоссе, он оборачивается в последний раз и, запнувшись, останавливается. Там, в стаде, среди рычащих тварей, он вдруг видит знакомую клетчатую рубашку.
— Там… — он с усилием трет уголки глаз ладонями, пытаясь не разреветься, как ребенок, — Там он.
Помрачневший Намджун возвращается к всхлипывающему мальчику и, рывком потянув за собой, грубо встряхивает за воротник, будто нашкодившего щенка.
— Это больше не Хосок. Забудь.
Забудь.
Забудь.
Забудь.
Они возвращаются к шоссе спустя несколько часов, ближе к вечеру — холодное солнце, уныло проглядывающее сквозь толщу пепельных облаков, медленно клонится к закату, а внезапно поднявшийся ветер обещал согнать сизые тучи, что опять обрушат на землю снег вперемешку с противно-нудным дождем.
— Смотри, — Чимин, первым вышедший на безлюдный асфальт, указывает на низину шоссе. — Там что-то есть.
Серая дымка, надежно укрывавшая дорогу, растворилась, будто ее никогда и не существовало. Теперь двое путников могли разобрать расплывающиеся очертания какой-то двухэтажной постройки метрах в трехсот от того места, где они стояли, и груды брошенных автомобилей. Разбитые и выпотрошенные ржавеющие машины казались игрушечными и ненастоящими — сиротливо блестели от влажного ноябрьского воздуха и глядели темными разбитыми глазницами стекол.
— Что это? — мальчик близоруко щурится и оттирает со лба выступившую испарину. — Дом? Странно. Прямо у обочины.
— Не похоже на дом, — мужчина всматривается, будто прикидывает в уме все варианты. — Может, какой-нибудь придорожный мотель?
Чимин устало пожимает плечами и, накинув капюшон совершенно бесполезной, для наступающего холодного ночного воздуха, куртки, выдыхает:
— Нужно укрыться там. Мы же не хотим ночевать прямо здесь, верно? Проверим.
Двигаясь беззвучно и посекундно оглядываясь, мужчина и мальчик короткими перебежками оказываются у первой из брошенных машин. Намджун, на всякий случай достав свой нож, с опаской заглядывает внутрь салона и, никого не обнаружив, щелкает замком, открывая дверцу. Он привычными заученными движениями проверяет бардачок, не обнаружив там ничего, кроме старой газеты и вороха конфетных фантиков, шарит рукой под водительским креслом и просматривает задние сидения.
Чимину, прочесывающему соседние машины, определенно везет больше — на одном из сидений он находит забытый кем-то рюкзак, доверху набитый какими-то вещами. Мальчик воровато вжикает молнией и вытаскивает кипу чистых футболок, плеер с запутанными проводками наушников, две нетронутые бутылки воды, начатую упаковку плесневелого хлеба, кулек соленых крекеров и разряженный новенький смартфон.
— Что у тебя? — заинтересованно заглядывает через плечо Намджун, — У меня несколько банок тушенки и гляди, — он гордо трясет найденным глоком. — Правда, патронов там всего десять осталось. Но ничего, может, по дороге найдем еще полицейские участки или охотничьи магазины.
— Здорово, — хмыкает Чимин и показывает мобильник, что вертел в ладонях, — Хотел когда-то себе такой. Все тогда мечтали об этом, — он пару раз давит на кнопку включения, но экран остается безжизненным, и мальчишка нервно посмеивается, — Так глупо. Раньше я мечтал о чем-то вроде этого, а теперь самое главное мое желание — отыскать еды и самому не стать ей.
— Круговорот еды, — Намджун ярко улыбается до ямочек на щеках и широко разводит руки, словно в извиняющемся жесте. — Всё теперь свелось к жратве.
Глупо улыбаясь в ответ, Чимин удрученно качает головой, закидывает бесполезный кусок пластика обратно и протягивает найденные футболки с бутылками мужчине, который тут же надежно запрятывает вещи в свой рюкзак.
Они просматривают еще несколько машин — владельцы, намеревающиеся эвакуироваться из города, в панике побросали все наспех собранные пожитки и, судя по разорванным частям одежды и недоеденным кускам рыхлого мяса, пытались бежать в лес, где их и догнала, наверное, стая мертвецов.
Разбросанные документы, окровавленные паспорта, свидетельства и договоры, альбомы со старыми черно-белыми фотографиями, утащенные с собой в эвакуацию какой-нибудь сентиментальной старушкой, шуршащие на ветру листы помятой и размокшей на мокром снегу газеты с заголовками про каких-то голливудских звезд и вышедшие музыкальные альбомы, акустическая гитара с поломанным грифом и вырванными струнами, куча разбросанных книг в цветных обложках, детские игрушки и сотни, тысячи мелких осколков — блестящая на закатном солнце смесь разбитого вдребезги стекла и разномастного пластика.
Чимин глядит на это и пытается не думать о том, что здесь творилось в день, когда человечество начало вырождаться. Наверняка, в этой красной машине, которую он сейчас осматривает, сидел молодой парень с девушкой — женская сумочка позади, портфели с двумя ноутбуками, аккуратно уложенные игрушки и валяющийся на полу пакет с молочной смесью для малышей. Мальчишка отворачивается от замызганного кровью и гноящимися ошметками детского сиденья и крепко зажмуривается, пытаясь унять подступающую к горлу тошноту.
— Не нужно смотреть на это, мелкий, — Намджун похлопывает его по спине и оттягивает, — Они все равно бы не спаслись. Ребенок бы плакал, а мертвяки радостно бежали бы на этот звук. Шансов мало.
— Наверное. Давай проверим оставшиеся и свалим отсюда поскорее. Не могу…
Мужчина кивает и уходит к следующей из разбитых машин. Чимин провожает его взглядом и, вздохнув, двигается к самой дальней — старенькая синяя тойота с разбитым лобовым стеклом. Он обходит Намджуна, копошащегося в чужой сумке, петляет среди вываленного мусора и, не заглянув внутрь, дергает дверцу. Чимин не успевает понять, как оказывается на асфальте — затылок внезапно прорезает острая ноющая боль, а сверху кто-то сильно давит на грудь и противно рычит, щелкая трухлявыми челюстями прямо около уха. Мальчишка отбивается, пытаясь скинуть мертвеца с себя, дотянуться до спрятанного ножа и вывернуться, но тот лишь сильнее клокочет и беспорядочно шевелит руками, надеясь вырвать кусок человеческой плоти.
— Намджун! — истошно визжит Чимин, — Намджун!
Но тот не успевает и дернуться на помощь, как раздается хлопок и мертвец падает на асфальт с простреленной насквозь шеей. Чимин подскакивает на ноги, лихорадочно отряхиваясь, и с ужасом таращится на дергающуюся тварь, которая еще пытается дотянуться до лакомой добычи. Мальчишка пинком отбрасывает протянутую к нему руку и оглядывается.
— Ты в порядке? — запыхавшийся Намджун по-медвежьи сгребает мальчишку, в ужасе ощупывая, и, обхватывая маленькое бледное личико дрожащими ладонями, с тревогой заглядывает в глаза: — Не ранен?
Чимин ошарашенно мотает головой и по-прежнему оглядывается по сторонам.
— Ты видишь? — он тыкает пальцем в сторону еле шевелящегося трупа, — В него кто-то стрелял. Мы не одни.
— Если бы были чуть-чуть поумнее, заметили бы сразу, — доносится чей-то насмешливый голос, — Я за вами уже пару часов наблюдаю, идиоты.
Намджун молниеносно прячет мальчишку за спину и выхватывает глок. Из-за одной из машин сначала показывается взъерошенная макушка, а потом к ним вываливается смешной пацаненок — щеки его, еще по-детски мягкие и полные, порозовели на холоде, золотисто-карие глаза, будто вечно насмешливо прищурены, а пухлые губы вот-вот растянутся в дружелюбной улыбке. Он постоянно поправляет свои золотистые, словно выгоревшие на жарком солнце, волосы, широко захлестывая их пятерней назад, и не двигается, выжидая чего-то. Затем неожиданный спаситель миролюбиво поднимает одну руку вверх, однако, второй продолжает уверенно сжимать тусклый и поцарапанный кольт. Подумав пару секунд, он делает маленький шажок навстречу к двоим незнакомцам и снова замирает на месте.
— Я не хочу ничего плохого, — паренек делает еще шаг, — Просто любопытно, как вы продержались здесь так долго.
— Здесь? — переспрашивает Намджун, не убирая свой пистолет.
— Ну да, — лыбится подросток, — Это же красная зона и карантин. На черта вы вообще сюда сунулись?
— Красная зона? — переспрашивает Чимин и придирчиво оглядывает незнакомца с ног до головы, — Ты откуда взялся такой умный?
— Повежливей, малявка. Я тебе тут жизнь спас, между прочим. Я из города, что к западу отсюда. Про базу миротворцев слыхали?
— Мы туда и направляемся, — отмахивается Намджун и, дернув Чимина за рукав, намеревается идти по шоссе дальше, к двухэтажному коттеджу и, вправду, оказавшегося придорожной гостиницей, — Спасибо, что помог. Всё, до свидания.
— Вы совсем ничего не знаете? — искренне удивляется приставучий паренек, — Куда-куда вы собрались? Той базы больше нет. Ничего нет. Ни единой души. Только куча тупых зомбаков в бронежилетах и касках, — он умолкает, будто вспомнив о чем-то страшном для себя, — Оставшиеся военные теперь в том городе, откуда я пришел. Стены укрепили и охраняют, так что это последнее оставшееся место.
— С чего тебе верить? — Намджун притормаживает, оглядываясь, — Мы даже имя твое еще не услышали.
— Уж простите, — с сарказмом раскланивается незнакомый парнишка, — При зомби-апокалипсисе немножко забываешь о правилах приличия в великосветском обществе, — он поправляет свою большеватую кожаную куртку, словно снятую с чужого плеча, и, улыбаясь, представляется: — Ким Тэхён.
— Дурацкое имя, — тут же реагирует Намджун и морщится, — И сколько живых в городе?
— Около сотни, — обиженно дуется парень, — Так вы идете или нет? Лишние руки нам никогда не помешают, но если вы планируете быть сожранными тварями… — он выжидает театральную паузу, — Они, кстати, миграцию начали. Уходят из одного города и бредут в другой. Парни, которые бегали в разведку, рассказывали, что видели неподалеку большую стаю.
— Ладно, отведи нас. Скоро стемнеет, — машет рукой Чимин и тут же умолкает, глядя как неодобрительно смотрит на него Намджун, — Да что такого? Всё-таки там люди. Живые.
— А потом они нас пристрелят, — пессимистично заканчивает мужчина.
— Если бы я захотел, то пристрелил бы вас сразу, — пожимает плечами Тэхён, — Я не собираюсь уговаривать. Мне и так уже надо было вернуться обратно. За меня точно начнут волноваться, — он запихивает свой кольт в кобуру, что прицеплена к поясу, и накидывает вторую лямку рюкзака, — В тот дом заходить не советую. В подвале и на втором этаже наши ребята заперли мертвяков. Они, конечно, не опасны, если не трогать их, но мало ли кто успел после обосноваться на первом.
Намджун недоверчиво всматривается в парня, мысленно решая идти с ним дальше или нет, а потом коротко кивает Чимину.
— Хорошо, гном, — сдается мужчина, — Веди.
— Ты кого сейчас гномом назвал, а? — тот мгновенно хорохорится, — Мне всего шестнадцать и я просто еще не вырос.
— Да-да. Успокаивай себя, — беззлобно подначивает Намджун, следуя за до смерти обиженным Тэхёном.
Чимин, идущий на полшага позади, тихонько посмеивается, наблюдая за смешной продолжающейся перепалкой, и впервые за всё время, что он провел в дороге, выдыхает расслабленно, будто беспокойно бушевавшее море вдруг успокоилось, сменившись на безветренный штиль.
Через час выматывающей быстрой пробежки они резко сворачивают вглубь леса и, запутанно петляя между деревьями, двигаются на запад. Высокий, кажущийся монолитным, железный забор возникает в непроглядной темноте перед ними внезапно, словно по мановению волшебной палочки — трое караульных, с армейскими винтовками наперевес, поначалу напряженно остановились, всматриваясь в идущих, но, видимо, признав Тэхёна, бойко размахивающего руками, крикнули кому-то внизу, чтобы ворота открыли.
— Не бойся, — хлопнув Чимина по плечу, кивнул Тэхён, — Здесь хорошие люди.
С глухим скрежетом железо откатилось вбок, позволив троице прошмыгнуть внутрь, и тут же закрылось обратно — еще двое людей с дробовиками, подтянули тяжеленный засов и вернулись обратно на пост.
Привыкший к сгущающейся вечерней мгле, Чимин вздрагивает от неожиданного электрического света. Он задирает голову вверх, с первобытным благоговением таращась на длинную цепочку фонарных столбов, тянущихся по ровной узенькой улочке. Намджун останавливается рядом и тоже с непониманием рассматривает самую обычную улицу провинциального поселка — с заботливо выстриженным газоном перед невысокими кирпичными домиками с цветными ставнями, с мастерскими плотников и оружейников, с уютной пекарней, что расположилась неподалеку справа — от нее еле уловимо пахло свежеиспеченным хлебом, с одноэтажной деревянной школой, на крыльце которой играли с футбольным мячом громкоголосые малыши — будто и не было никаких оживших трупов, бродивших за стенами.
— Фонари включают всего на час, ровно в семь вечера, — Тэхён, заметивший немой вопрос, который буквально яркой бегущей строкой проступал на лицах новичков, поспешил объяснить: — Это городские генераторы. Мы стараемся особо не тратить электричество, но этого хватает для освещения двух или трех лампочек в каждом доме. Сходите к вон тому, — он тычет в сторону синего двухэтажного, — Там живут люди, которые помогут вам обустроиться.
Чимин восторженно смотрит на Намджуна и внезапно отчетливо понимает одну очень важную вещь. Мальчик дергает его за рукав и, счастливо улыбаясь, тихо шепчет, так, чтобы слышал только один человек.
— Добро пожаловать домой.
Намджун отвечает усталой улыбкой и, легонько прикоснувшись к щеке Чимина, оставляет невесомый поцелуй на чужих губах.
— Мой дом там, где ты.