второй раз

на лофу сяньчжоу – мягкая прохлада ночи и абсолютная тишина: нет детского смеха или громких разговоров между торговцами. прохожими. туристами. нет звона посуды, обычно доносимом из ресторана поблизости. нет лая собак, нет привычного скрежета постоянно прибывающих звездных яликов, нет шума мотора робоптах, нет никого вокруг – нет проявлений самой жизни, подаренной эонами.

впереди – отдаляющаяся спина кафки: черная клякса широкого пальто, накинутого на плечи – и еле слышный цокот каблуков.

она не прощается, не говорит увидимся, не желает удачи – просто уходит, не намекая не пересечение жизненных линий в будущем.

цзин юань склоняет голову на бок – ветер щекочет волосы, заставляя их лезть в лицо – мятежность и неповиновение. но цзин юань не смеет сдвинуться с места: он стоит, сложив руки за спину, – вцепившись пальцами в предплечья, – и слегка улыбается. цзин юань пытается улыбаться: он знает – выходит не очень; знает, ощущая, как кривятся уголки губ в тупом отчаянии.

— уйдешь к элио? — перебивает тишину, заполняя собой пустоту атмосферы. выходит не очень – рот искажается в заведомо провальной попытке бросить фразу нормально и буднично – будто ничего не происходит. будто все в порядке, будто блейд остается на лофу сяньчжоу, будто блейд будет рядом, будто у блейда желание жить кипит в крови, будто их ждет светлое будущее, несмотря на ужасное прошлое и провальное настоящее; будто все будет хорошо – это не очевиднейшая ложь, которую они говорят друг другу.

— уйду, — бросает блейд, не поднимая взгляда. но даже так сквозь его призрачный силуэт проступает обречённость – в тяжелых ссутулившихся плечах, в безнадежно склоненной голове и медлительности движений – в постепенном омертвении все ещё живого тела. в постепенном отдалении от жизни. в постепенной пожирающей заживо смерти, — я устал, цзин юань.

цзин юань до ужасного сильно хотел бы закричать, ломая существенность настоящего.

цзин юань до отвратительного сильно хотел бы стереть что-нибудь в пыль – желательно – эту вселенную.

цзин юань до отчаянного сильно хотел бы уничтожить боль, скрытую где-то глубоко внутри себя – умноженную во сто крат и спрятанную за некрепким сплетением ребер блейда.

цзин юань как никто другой понимает – как никто другой знает, каково это – чувствовать, как фантомно разрывается грудная клетка от одного осознания чужих мучений на протяжении сотен лет – от одного проявления их последствий в бессмысленном настоящем; цзин юань знает, каково это, когда в горле стоит глухой ком – потому что в его руках – бесполезность, в его взгляде – тщетность, в его намерениях – пустая попытка сделать хоть что-то; цзин юань знает, каково это, когда сердце заходит в бешеном ритме, неподобающем человеческому – но страдать так, как пришлось блейду – не заслуживает ни один человек. но жить так, как приходится блейду – не должно быть знакомым никому и никогда.

— ты потерял меня однажды, цзин юань – потерять во второй раз будет не так страшно, — в ответ на звенящее молчание блейд кривит невеселую улыбку, собирая косые морщинки в уголках глаз – алые радужки блестят бесконечной тоской и принятием, благословляя своим слепящим сиянием на верную смерть.

цзин юань со тихим свистом втягивает воздух, зажмурившись.

ложь.

ложь.

это отвратительная ложь и игра не по правилам, потому что блейд не ранил – убил. убил, не взяв в руки свой меч – убил раз и навсегда, заставляя мучительно терпеть бурлящую боль во всем теле.

потому что блейд прав – цзин юань уже потерял инсина. цзин юань ничего не делал – цзин юань всё знал. всё видел. понимал и осознавал, но ничего не делал, позволяя инсину раствориться в нечеткую картинку прошлого и исчезнуть среди мириад звезд и вселенных.

и в этот раз история повторится.

в этот раз цзин юань потеряет блейда.

в этот раз цзин юань позволит черной кляксе и еле слышному стуку каблуков утонуть в вечерней прохладе лофу сяньчжоу, чтобы наступила по настоящему абсолютная тишина.