Одна маленькая трагедия

Лето. Уже вечер, и солнцем воздух пахнет пылью и немного ароматами с ближайшей кухни. Мяч отлетает в сторону и скрывается за гаражами.

— Гришаня! Ну блин, косой! Теперь сам беги за ним!

А что я-то? На себя бы посмотрел, жирный... И не косой я: мне солнце в глаз попало, и вообще!

Продолжая ворчать ("Ну прям как старый дед!" — сказала бы мама), я бреду за гаражи. Мяч попал прямо в грязь невысохшей после вчерашнего дождя лужи. Блин, мама опять за грязные вещи обругает! Дверь нашего гаража открыта. Ну ещё бы: если выдавалась хорошая погода, папа был тут как тут, чинил свою "ласточку". "Ласточка" — это наша машина. Правда, мы на ней не ездим никуда, потому что она сломана. Но папа её чинит, и однажды обязательно починит, и мы поедем к морю, папа обещал. Я не помню точно, какой она марки, но мама говорит, что это марка "Ржавая Колымага". Я не знаю, что такое "Колымага", но знаю, что такое "Ржавый" — так у нас одного из пацанов зовут, он самый старший и уже курит. А ещё он рыжий, поэтому и "Ржавый". Всё равно понятнее не становится — наша машина-то не рыжая, а голубая, пусть и немного в странных пятнах. Зайду к папе, скажу, что мама сказала, чтобы он "бросал возиться с этим ржавым ведром" и шел домой, скоро будем ужинать.

Папу я вижу сразу: он сидит ко мне спиной. Папа большой, немного лысый, а руки волосатые. Он носит блестящие большие часы, но только на работу. К "Ласточке" он ходит в своей полосатой майке и старых штанах. В штанах лопается часто резинка, и они плохо держатся и съезжают. Папа часто из-за этого туго затягивает шнурок, но, когда он садится на свою табуреточку, то они всё равно чуть-чуть съезжают и видно трусы-ы-ы, хи-хи! Вокруг машины лежат инструменты. Их у папы много, и я даже некоторые знаю: вот это — гаечный ключ, вот это — кардан, а вот там, на столешнице лежит трещоточный ключ. Он не такой, как гаечный, он совсем другой. Есть такие ключи, которые с одной стороны — гаечные, а с другой — трещоточный, и такой ключ называется... Называется... Комбайновый, точно, ком-бай-но-вый! *

Только чего папа грустный какой-то? Он таким грустным бывает, когда не может пойти в гараж, а такое редко бывает. И когда мама "пилит", хотя я не видел, чтобы мама пилила что-нибудь, у нас же нет дома пилы, и в гараже тоже нет.

— Пап! Па-ап!

— Гришка? Гришка... Иди сюда, сынок.

И папа треплет меня по волосам. Он пахнет потом и немного машинным маслом, а руки все черные, перемазанные, и штаны такие, и майка. Вот от мамы влетит!

— Издохла наша "Ласточка", совсем. Спела свою последнюю лебединую песнь.

— А что такое "издохла"?

— Умерла, значит.

— Как — умерла?

— А вот так, Гришка. Не починить её больше.

— Совсем-совсем?

— Да.

— Блин, мама расстроится...

— Ха, расстроится... Скажешь тоже...

— Может, мама может помочь починить её?

Тут папа рассмеялся.

— Да твоя мать даже педали не знает, где какие, о чем ты, малыш?

Да, папа прав: девчонки вообще ничего не понимают в машинах. А мама — тоже девчонка. Только большая и красивая. И не противная, как Васька. Васька — это соседка наша, на одной лестничной клетке живём и в одном классе учимся. Вообще её полное имя "Василиса", только какая она там Василиса, крыса она! Вот приду в школу, да как дерну её за рыжую косичку, ух!

— А как мы на море поедем?

Папа усмехнулся и прижал меня к себе. В нос бьёт резкий запах пота.

— Как-нибудь поедем. С тобой и с мамой.

— И с Васькой?

— Что за Васька?

— Да так... Дура одна, вот кто...

— Нельзя так говорить о девочках. И вообще, обзываться — плохо, усёк?

— Усёк!

Папа снова потрепал меня по волосам.

— Ладно, пошли, мамка нас, поди, заждалась уже.

Да, пора домой. Маме сказать, что "Ласточка" издохла. И что на море мы не поедем. Точнее поедем, но потом. И Ваську с собой возьмём. Если её мама отпустит, а то она говорила, что ей мама не разрешает поздно гулять. А с моря мы точно будем поздно ехать!

И я где-то мяч забыл. Наверное, в гараже. Завтра папа всё равно туда пойдет, тогда и заберу.