Вам нет прощения от людей и неба

Кто в детстве послушал много страшилок, тот знает: опасность подстерегает в темноте, в домах стариков, на месте возмутительных событий и там, где упоминается красный цвет. Красные башмачки, кровавая рука, аленький цветочек, бурая хоругвь — никакая история с такими вводными не заканчивается хорошо.

А кто промышляет тем, что охотится на монстров, те вам прямо скажут: самые опасные заказы — это где упоминается красный в любом виде.  Но и платят за них куда лучше. Как за факт устранения угрозы, так и за составные части.

Так что Сверр следил за одной такой сущностью на речке Луковой — то есть целый день сидел в зарослях малины и думал про то, как за наградой придется идти аж в город. Это два дня в одну сторону, зато целая неделя кутежа, если настоять на своей цене. А с настойчивостью у изувера все отлично…

Что до шкуры неубитой сущности — поначалу Сверр принял ее за неблагую фею и собрался делать ноги. Очень уж ярко, неестественно даже, среди воды и зелени пламенело это красное платье, слишком ярко блестели на солнце что ткань, что вышивка, что украшения. Но потом присмотрелся, понаблюдал, подождал — и иллюзия развеялась, особенно когда существо встало на колени у криницы с ледяной водой и смачно закашлялось от первого же глотка. Сверр даже покивал головой: ему самому казалось, что вода там неестественно холодная, ей бы впору обернуться льдом. 

Да и никто не сопровождал ее. А что за фея без свиты? Получается, не в ту сторону Сверр думает. Может, мстительный дух? Устойчивая к солнцу нежить? 

Индюк думал — в суп попал, а изувер думал — с обрыва рухнул. Буквально на секундочку отвлекся, и вжух! — вот уже охотник теряет преимущества укрытия, летит вниз, цепляясь за заросли, собирает листья и землю во все сочленения доспеха. 

Это не первая резкая смена обстановки за его работу, так что Сверр успел сгруппироваться и упасть правильно: выставить руки и спружинить на локтях, и так не убился. Доспех тут как помог, так и помешал, от его тяжести все отдалось в суставы куда сильнее, зато латные перчатки защитили руки от острых камней…

Не так он планировал напасть на это существо — оно все же должно было дойти до своих сокровищ, или места смерти, или куда обычно ходят сверхъестественные существа. Да и Сверр должен был появиться перед ним внезапно и во всей красе, как вертикальная молния поражает дуб.

Ну да чего грустить о несбывшемся. Прошлое уже высечено в камне, а на Барахолке никто не будет спрашивать, как именно ты поймал свой товар. 

А фея даже не воспользовалась удачей! Пока Сверр барахтался в земле, пока в себя приходил, пока поднимался — все эти бесценные мгновения просто стояла и смотрела, и даже подошла ближе — прямо-таки сделала подарок, не заставила гоняться за собой.

Сверр встал — и оказалось, он не выше красной фигуры, даже чуть пониже — и без лишних слов достал меч из ножен. 

—  Справедливости ради, ты нужна мне живой. Именно поэтому лучше сдайся сразу. Сопротивление бесполезно, или как там…

Сказал, и со свистом выставил двуручный меч перед собой, повернул его лезвием на заходящее солнце. Всем понятный жест недобрых намерений, чтобы никого не вводить в заблуждение. Начальница всегда наказывала давать жертве шанс ударить первой, если битва неизбежна. 

На это фея в красном сделала что-то вроде короткого поклона: сложила руки у груди и поклонилась, а вслух сказала человеческим — мужским и раздраженным — голосом:

— Это правда, что я нуждаюсь в сторонней помощи, чтобы покинуть это место. Но от ваших речей хочется, чтобы мы с вами пошли разными путями. 

Сверр на это прищурился.

— Мне кажется, ты не в том положении, чтобы отдавать приказы. Мне не интересно, что ты хочешь — я об этом не спрашивал. Иди со мной, пока я не потащил силой. 

 А фея возьми да и скажи:

— Достопочтенный господин, вы развязываете драку на пустом месте. Это не может закончиться удачно.

Может, Сверр бы и устрашился — голос этот набирал силу, словно приказы были для него более естественной формой, чем беззубые увещевания. Но на расстоянии пары шагов выглядела фея не очень — с кровавыми пятнами на лице, с синяками под глазами, с уставшим взглядом… будто это всего лишь человек, который долго не спал.

Охотник ужесточил интонацию, будто пытаясь сымитировать какого-то оратора, которого когда-то краем уха слышал — но голос звучал явно глуше и ниже из-за шлема, покрывающего голову. 

— Я даю тебе шанс лишь потому, что тебя, кажется, полоскали в этой речке неделю. Кого иного я лишил бы головы на месте.

На это фея поклонилась и сказала:

— Если будете сеять грехи, то пожнете печальную судьбу. С такими жестокими порывами вам не будет прощения от людей и неба.

Ну, хватит — Сверр без предупреждения сорвался с места, замахнулся мечом по дуге от земли вверх, надеясь ударить по ногам и закончить поимку. Фея отшатнулась с раздражающим изяществом, вопросительно изогнула бровь и на секунду оскалила зубы — ряды маленьких острых зубов, и тут же закрыла рот рукавом, будто нарушила этикет. Глубоко вздохнула и поклонилась в третий раз:

— Господин, я знаю предел допустимой самообороны. В тот промежуток, пока не начинаются долгосрочные увечья, можно уместить внушительное количество боли.

И тут-то Сверр перехватил меч в боевой хват.  И бросился на эту проклятую фею — от ярости свело челюсть, что даже без всяких слов. Битва всегда внушала ему странное спокойствие — заставляла следить за обстановкой, реагировать на мелкие детали.

Первую последовательность размашистых ударов фея уклонялась так, будто ей вовсе не нужно дышать — скакала по каменистым бережкам, и камешкам на ручье, и поваленным деревьям, и даже не пыталась ни колдовать, ни нападать в ответ. Сверр знал, что сквозь забрало она не может видеть лицо нападающего — и все равно преследовало неприятное чувство, будто взгляд раскосых черных глаз преследует его глаза, будто уже увидел все, что нужно, и это разочаровывает.

— А что мы такие благие, — пролаял Сверр, стоило им немного разойтись и глотнуть воздуха. — Где твоя магия, где твое оружие?

“Или, может, тебе запрещено наносить людям вред?” — думал он. “Удачно, удачно”

Фея сохраняла молчание, и только отходила все ниже по течению ручья. Вода и грязь облепили подол красных одежд, на ветках оставались красные нитки. Вслед за ней Сверр тоже заходил все глубже — холодная вода заливалась в сапоги.

— Или надеешься, лес сделает грязную работу за тебя? Так зря…

Именно на этих словах противник метнулся к нему через воду, схватил за держащую меч руку и с совершенно человеческой силой протащил несколько шагов дальше, в воду, — хотела утопить. Да только Сверр только того и ждал. 

Чего он не ждал, что у противника получится — пару шагов оказалось достаточно, чтобы нагрудник доспехов зачерпнул воды, и стальные пластины потянули охотника в воду. 

Да только Сверру достанет силы, чтобы выдержать это. И достанет ловкости, чтобы уронить в воду меч, схватить латной перчаткой за волосы — длинные, пшенично-желтые — дернуть на себя, вырвать прядь…

Фее не удалось вырваться — Сверр ударил ее в солнечное сплетение, схватил за шею и со смешком позволил отяжелевшей руке погрузиться под воду, вместе с пленной добычей. Другой рукой откинул забрало, чтобы насладиться неожиданной тишиной, вдохнуть побольше воздуха — приятно дышать, пока кому-то такая роскошь недоступна!

Он еще немного поболтал фею в воде, пока она не обмякла, и вытащил бездыханное тело обратно на берег, на мелководье, небрежно бросил на камешки лицом вниз — если повезет, не задохнется. За живые экземпляры платят больше. 

Расстегнул тяжелый, набухший водой нагрудник, обернулся на утонувший в ручейке меч — вроде течение не сильное, не унесет… и достал из-за пояса кинжал. 

Но стоило ему опустится на одно колено перед добычей, и фея раскашлялась, дернулась всем телом — Сверр предусмотрительно отпрыгнул подальше — она только встала опираясь на локти, дергано и дрожаще, как марионетка…

Он как-то очень ясно заметил, что ее глаза закрыты, и поспешил отойти — да только она все так же неестественно, совсем неизящно поднялась на одно колено и бросилась на Сверра.

Она была тяжелой — ладно, уже он, учитывая вполне человеческие руки — и знала, куда бить открытой ладонью, и что еще хуже — она била в открытое забрало, и в снятый нагрудник, и в шею…

По иронии последнее, что Сверр видел в сознании — это небо в водяных бликах и жутко-спокойное лицо с закрытыми глазами — разве что хищно открытый рот с маленькими острыми зубами нарушали благостность.

***

Когда некрасивая драка на мелководье заканчивается и ритм сердца перестаёт отдаваться в ушах, все кажется таким тихим, таким неподвижным. 

Перед глазами мутная вода, под руками земля и гладкие камешки, церемониальная одежда вся пропитана водой и тянет вниз. Горло заходится в кашле — черный рыцарь топил Самсона весьма целеустремлённо. Тело содрогается дрожью —  и так сразу не скажешь: от горячки прошедшего боя, от дюжины безжалостно точных ударов или от речного холода.  

Самсон замер на каменистом берегу, заставил себя медленно, без спешки, без жадности вдохнуть. Поспешные глотки воздуха становились кашлем, а кашель не помогал вернуть контроль над обстоятельствами. 

Чем больше возвращалось дыхание, тем сильнее накатывали последствия драки. Оторванный лоскут кожи на виске горел как уголек, глаза слезились речной мутью, разбитые руки ныли от кистей до локтя, а хуже всего ощущался пропущенный удар латной перчаткой в живот.  А также то, что следовало за ним: добивание коленом чуть повыше, и стоит считать за удачу, что противник попал скорее по правым ребрам, чем в подреберье. 

Противник искусен, но битву эту не назвать легендарной. Или хотя бы примечательной. 

Самсон дал себе время — десять медленных вдохов — и заставил встать, и выпрямиться, и осмотреться. Простое действие доставило много хлопот: все поврежденные ткани не желали менять положение, и им все равно, что у владельца тела свои мысли и принципы. 

Тело в мучениях, душа тоже в мучениях. Других вариантов для осужденного нет. 

Самсон осмотрел недавнее поле боя и чуть не зарычал вслух: его противник, это наказание за неосмотрительность, злонамеренный черный рыцарь… вот он, в трех шагах, лежит забралом к небу, затылком к берегу, телом в воде. Живой он или мёртвый, хороших исходов для Самсона нет: если мертв — нужно нести его тело, сдаваться местному закону; если жив — надо оказать помощь, и нет надежды, что это не увенчается новой дракой. 

Вот что говорит о таких обстоятельствах текст присяги королевской стражи: 

Заболеет дитя на востоке — 

Поспешу к нему, чтоб утешить.

Устанет на западе мать —

Потащу на себе вязанку с рисом.

На юге — при смерти человек

Приду сказать: «Не надо бояться!»

На севере — драки и тяжбы

Скажу им: «Бросайте, это пустое!»

И вот почему Самсон заставил себя сделать эти несколько шагов через быстрый ручей, и опуститься на колени, и медленно, с учетом собственного не лучшего состояния, начать расстегивать ремешки и крепления шлема.

И пускай укус ядовитых зубов на чужой шее опасно налился кровью и набух воспалением, стоило начать со шлема; ведь если он заполнен водой, это приближение смерти… а по булькающим звуком под забралом можно понять, что противник еще жив.

Трудно сказать, хорошие это новости или нет. Но распутывать завязки оказалось скорее полезно: сосредоточившись на оказании помощи, разум перестал замечать неудобства тела. Большую часть неудобств: когда Самсон перевернул рыцаря на бок, раной на плече подальше от воды и грязи, у самого его от приложенного усилия заново загорелись болью ребра и руки. 

Шлем снимался с трудом. Голова под ним не особенно впечатлила Самсона: чуть перекошенное гримасой смуглое лицо, нитки шрамов на носу и щеках.  Не уродливое, не красивое, скорее приятное, чем отталкивающее, и ни щетина, ни обветренность, ни шрамы не скрывают вопиющей молодости. Такое лицо может носить кто угодно, хоть бывший солдат, хоть нынешний наемник, хоть обедневший князь.

В такой ситуации куда важнее лица надо смотреть в рот.  Самсон зажал пострадавшему нос, ногтями разжал зубы, покрутил подбородок туда-сюда, пытаясь что-то рассмотреть в пляшущем сумеречном свете. Поверхностный осмотр показывал, что ни рвоты, ни крови в горле не застряло, хотя вода то и дело сочилась из носа; но наглотавшийся воды Самсон испытывал те же симптомы, и экспертное мнение сложилось такое: это не смертельно. Просто раздражает.

Теперь же, что касается раны от зубов господина-виверны…  

Вот что Самсон знает по рассказам матери, а не по собственному опыту: яд в клыках виверн парализует жертву и угнетает дыхание. При достаточно сильном укусе — а судя по виду раны, в рамках сражения за жизнь господин-виверна вцепился в незащищенное место над нагрудником и пытался оторвать кусок — так вот, при достаточно сильном укусе можно ввести десертную ложку благоуханной отравы. Результаты разные; матушка и сестра, питаясь мясом, могли бы во время загонной охоты убить взрослого лося одним укусом. 

Вот что Самсон знает из основ полевой медицины, курс которой каждому в страже приходится повторять раз в два года: если вас укусила змея (или некий хищный господин), не вздумайте разрезать рану или высасывать яд. Также нет смысла накладывать жгут на конечности, пытаясь препятствовать току крови к сердцу; в полевых условиях обработайте рану, как обработали бы обычную, и расположите пострадавшего в защищенном месте. Хорошо бы поймать змею и показать лекарю, тогда можно точнее подобрать противоядие. 

Противоядия от яда беловодских виверн в этом мире не существует, поэтому приходится лишь уповать, что неведомый рыцарь достаточно силен, и тело не даст яду парализовать легкие. А чтобы помочь ему в этом деле, надо отнести… создать?.. защищенное место.

Если бы Самсон знал такое, он бы не был в нынешнем жалком положении. Последние дни он бесцельно шел вдоль течения реки, и лишь то, что августовские ночи теплы, спасало его от переохлаждения или интереса хищников. 

Все эти мысли господин-виверна пронаблюдал, пока снимал с рыцаря нагрудник. Все эти мысли были его собственными; а вот когда он подумал «где же найти это защищенное место», опять произошла эта чертовщина.

Он __увидел__ это место, как если б был птицей в верхнем ярусе леса. Его глаза снова начали видеть другое — не детали латного доспеха и безвольное тело, нет; увидел тропинку вверх на обрыв, и поваленное с корнем дерево, заросли кустарника вдоль ствола. Белые ветви, листва как у крыжовника, ковер мха у корней, и там, прикрытый ветвями и листьями лагерь этого рыцаря: маленькая палатка, скрученный спальный мешок, тлеющие угольки костра.

Заныли виски, как обручем сдавило, а развидеть не получалось. Даже хуже: будто сквозь грубую мешковину и сложенную одежду Самсон увидел железный футляр без узоров и украшений, увидел там корпию, и иголку с шелковой ниткой, и емкость со спиртом…

И снова оказался здесь, у равнодушного ручья, с едва-дыханным телом перед собой. 

— Прекратите немедленно, — просипел Самсон раздраженно, сам не зная к кому обращается: то ли к себе, то ли к волшебству этого мира. До сих пор непонятно, каким образом господин-виверна постоянно задевает это волшебство, но оно текло через его глаза, показывало то близкое будущее, то неувиденное настоящее.

И конечно, при себе у недавнего противника не было ни алкоголя, ни зелий. Если тело и сопротивлялось яду, результаты не впечатляли: сосуды вокруг неровных проколов темнели, кулаки и глаза стискивались от мышечных судорог, а кожа остывала прямо под руками Самсона.

Он посмотрел на крутой склон, на внушительную проплешину среди зарослей на склоне, на чёрную линию потревоженной земли у основания. Чтобы упасть с этой высоты, черному рыцарю потребовалось несколько мгновений. Но тащить его наверх? Это займет куда больше.