Я прицелился из лука, птицу в воздухе скосил

Некоторое время до этого, когда они едва ли прибыли в окрестности Лихолесья, в надежде избежать осеннего бездорожья Сверр напросился к сплавщикам леса, и два дня они с Самсоном провели на холодной неповоротливой барже. Путь оказался выматывающим даже для Сверра, и не столько от пронизывающей сырости, сколько от совершенного бездействия. Их паромщик был не из болтливых, а на старой, грязной, но весьма исправной барже даже не требовалась помощь пассажиров. 

В городе Сверр заплатил два мява плавщику, схватил Самсона за рукав и в один час нашел им таверну, еду и постой. Задача не из тяжелых: «Жимолость и осот» единственная в такую ночь горела высокими витражными окнами. На следующее утро Сверр узнал, что таверну переделали из заброшенного деревянного особняка; но ночью его это совершенно не волновало.

Кажется, он швырнул хозяевам за стойкой три курмява с небрежностью зажиточного торговца в разъездах, и потребовал комнату с одной кроватью, горячую воду и обед на двоих. Ну, жизнь научила. 

Утром он будет добродушен и болтлив, а пока настроение не располагает.

Уже наверху, когда Самсон замедленно лил горячую воду ему на руки, и в воздухе не было этого колючего тумана, и когда наконец скинул с себя промерзшую, распухшую как обморожение одежду — прямо почувствовал, как из памяти стираются эти долгие часы над рекой с названием Жабинка.

Брр. Страшно подумать, какого это Самсону. Уже сколько на барже Сверр прижимал его к себе при каждом случае, тер руки и щеки, все равно они не становились теплыми. Сам его вивершество чутко проспал весь холод и проснулся только на твердой земле, внешне ничто не говорит о хладнокровии и желании впасть в спячку до весны — разве что говорит совсем не цветисто, совсем не интересуется окружающим и предпочитает держать глаза закрытыми.

Это и хорошо, что Самсон не интересуется работой Сверра — пусть сидит в четырех стенах и не привлекает внимания таких же охотников на нежить. Или кого похуже.

Потому что прибыл Сверр в Энск не просто в рамках скитаний за контрактом: буквально позавчера с вороном пришел весьма срочный запрос на помощь с кланом Охоты. 

***

Новолуние итак выдавалось страшным: ветер, пыль, темное небо, дрожь немногочисленных уличных светильников — а на первом этаже таверны атмосфера и вовсе казалась могильной. Ни длинный стол, ни горячо натопленные камины не отгоняли липкое, надоедливое ощущение излишней глубины теней, неестественного напряжения в словах и жестах.

И Сверр не мог сказать, было ли тому причиной: то ли тот факт, что сыновей старосты буквально вчера утащили в лес при всем честном народе, то ли он сам, грязный и перемазанный тиной после краткой разведки в лесу и бестолковой стычки с местными-древесными. А может, то, что на втором этаже должен спать Самсон.

Он поискал глазами зал и подсел к зелено-цветочному тифлингу, сказал кодовую фразу:

— «Я раскрыл лебединые крылья и коснулся крылами зари»

Тифлинг, чье кодовое имя должно быть Лотос, сначала растерянно похлопал глазами, а потом вспомнил и откликнулся.

— «И легко, высоко, без усилья возлетел. Мой размах повтори»

Сверр кивнул и без церемоний протянул ему кулон на порванной цепочке: вписанный в круг крест из красного металла.

— Я пришел за ними. Рассказывай.

***

— Самсонище, ты не поверишь, какая нас ждёт романтическая прогулка!

Сверр ворвался в их комнату, совершенно не волнуясь, разбудит он своего напарника или нет: чтобы его вытянуть из глубокого сна, надо еще постараться. А в поверхностный господин-виверна и так вернётся в любой подходящий момент.

Оставляя на полу мокрые тинистые следы, он подтянул стул и уселся рядом с кроватью, вытер руки об собственный плащ и с неожиданной нежностью бупнул Самсона в щеку, в россыпь мелких чешуек и веснушек.

Самсон медленно раскрыл глаза: сначала человеческое, потом полупрозрачное третье веко. Пробуждения давались ему не очень легко, так что Сверр успел еще сходить вниз и вложить в холодно-змеиные руки деревянную чашку с цикорием.

— Есть точное место, заросшее пожарище в паре часов ходьбы по лесу, — объяснял ему Сверр, и заодно сам получше вспоминал детали задания. — Довольно неприятное сборище из культистов и монстров. По данным из штаба, мутят свой суп из вероятностей. Собирают людей с блестящим будущим и отдают их возможности своему богу… Или аферисту, который выдает себя за него.

— За такое нет прощения ни от людей, ни от неба, — сказал Самсон. 

— В том и сложность, что божество или аферист нужны штабу живыми, — сказал Сверр плохую новость. — Наетый вероятностями и спящий кошмарными снами… слушай, прежде чем ты начнешь надевать это, можно я тебя обниму?

— Будьте так добры.

Сверр стиснул напарника так, что у кого другого захрустели бы кости, а Самсон только подался ближе и подставил лицо под касание губами над бровью, до смешного невинное. В ответ Сверра чуть погладили по макушке кончиками когтистых пальцев.

Сверр с сожалением отодвинулся, выпрямился, позволил когтистому пальцу пройтись по голой шее; зудящая царапина на секунду вспыхнула огнем и тут же перестала болеть. Обереги от насланного ужаса, от застилающих глаза видений, от хищников души; словом, от всего того легкосочиненного колдовства, которое обычно расцветает в руках Самсона — а иногда и просто расползается вокруг него, как тушь в воде.

***

Ветер на улице грозил сорвать ветки, навесы и крыши, и пока шли по дороге, слышно ничего не было. В лесу чуть полегчало, вой и уханье ветра стихли, зато добавился стук веток и скрип стволов.

Сверр шел первый, стремительно и бесшумно: за годы изуверства все леса и болота казались ему знакомыми. Он шел по указаниям информанта: по главной дороге, вторая протоптанная дорожка налево, у тройной березы с двумя пнями траншея со временем войны, по ней на север до вывернутого с корнями дуба, а там по тропинке в ту сторону, где земля становится все болотистей…

Самсон шел за ним, шаг в шаг, не слишком присматриваясь к окрестностям или пытаясь запомнить дорогу. Он всю долгую жизнь работал в городе, и леса казались одинаковыми. Вместо ночного зрения он полагался на состояние волшебства в лесу и вероятностей в узорах неба; но даже если что-то и заметил, то пока не отвлекал Сверра.

Не засыпает на ходу, и на этом стоит быть благодарным. Погода не могла его радовать, а холодная кровь господина-виверну никогда не грела, сколько не бегай и не двигайся.

Возле ручья, где позаброшенная бобровая хатка, их должен был встретить провожатый. К холодному ветру добавилась еще и низинная сырость.

— А где, — спросил-протянул Сверр, пытаясь взглядом найти птичьи метки. Ни трижды надломанных веток, ни свежих царапин на стволах, ни следов на мокрой земле.

— На этом романтическая прогулка может и закончиться, — пробормотал Сверр.

Конечно, могло быть и так, что он пришел не туда. Какая вероятность, что бобровых домиков на границе леса и болота может быть два? 

— Самсон, какая вероятность, что я перепутал место назначения? 

Тот покачал головой, и Сверр скорее по движению губ прочитал «Ближе к невозможной». Так сразу и не скажешь, это он сказал, чтобы подбодрить, или правда смотрел на рисунок небесных линий и не нашел там изъянов. Сверр никогда не вдавался в детали беловодского волшебства.

Захотелось отдать ему шарф, Сверр даже потянулся к своему и замер, почувствовал присутствие у себя за спиной. Медленно развернулся и глазами ничего не увидел.

— Вам не стоило здесь появляться, — услышал он скрипучий, неожиданно молодой для такого скрежета голос. — Из леса нынче не всякий возвращается.

Сверр посмотрел влево-вправо, а потом опустил взгляд — и только там увидел два сияющих желтых глаза и больше ничего. Он не глядя знал, что Самсон аккуратно складывает руки в ожидании нападения.

— «Кто решил пролететь легковольно там, где звёзды подобны ручью», — сказал Сверр еще один пароль. 

— «Тот поймет и прочувствует с болью лебединую песню мою», — откликнулся координатор, которого должны звать Цапля. 

Долгоожидаемый координатор на это успокоился и явил милость: как будто воплотился из подвижных лесных теней в более различимую фигуру, в невысокое, тонкокостное существо с угольно-чёрной кожей и демонически желтыми глазами; если бы не пара изящных завитых рогов, Сверр принял бы его за домашнего черта.

Цапля сделал быстрое движение рукой, будто убирал оружие, и поманил за собой, повел их за собой по едва видной тропинке.

— Гриф, ты вовремя. Ситуация паршивая. И ты не один? Чего ожидать, говори сразу. 

— Это Сипуха, — быстро придумал Сверр подходящую ложь. — Маг энтропии, — объяснил как понятнее, хотя не совсем точно.

Дальше шли молча, не пытаясь перекричать погоду. Цапля уже какое-то время выслеживал Охоту и хорошо освоился с болотом, вел их через кочки и осоку, и хотя земля все сильнее разъезжалась под ногами, слишком глубоко еще не проседала.

***

Жил-был дракон, у которого бродячий гадатель обманом забрал позвоночник. Самсон немного понимает, как себя мог чувствовать тот дракон… это не больно и даже не страшно. Всего лишь унизительно сравнивать себя со своим прошлым великолепием.

— Самсон, укрой нас.

И нынче второй кровный принц, уважаемый господин-виверна сам выполняет чужие приказы, полагается на не-свои планы и суждения — и раньше скорей бы отправил такого наглеца под бодрящий арест, чем счёл возможным подчиниться.

Сейчас лишь молча повинуется господину химере, отпускает ручные кошмары хватать любую близкую добычу. Трех путников на болоте не так просто заметить, когда перед глазами начинают плясать омерзительные видения. Самсон-из-прошлого и не вздумал бы опускаться до такого отсутствия контроля. Нынешний повинуется распоряжению господина-изувера. Повиновение это не ощущается плохо и похоже на отдых.

Господин-изувер на охоте разительно не похож на свою повседневную версию. Он собран и расчетлив, внимателен и немногословен, одна фраза — один приказ. 

— Самсон, отпугни загонщиков. Несмертельно.

Самсон может это: заставляет ужасные видения собраться рядом, встать призрачной стеной, когда на них троих бегут прислужники охоты. Большинство видят воображаемых чудовищ и становятся из охотников добычей, но самые горячие выбирают нападать. 

Культ охоты можно уважать, ведь сломить в обывателях волю и одновременно разжечь такое пламя азарта — незаурядное дело. А может, они не просто так придирчиво втягивают в свою веру людей с блестящим будущим. Блестящее будущее обеспечивается смелостью и способностью к изменениям. Так горячих голов оказывается достаточно, чтобы завязалась драка. 

— Без смертей! — напоминает господин-изувер. Его голос приятно выделяется среди всех завываний, погоды и людей в равной степени, которые Самсон уже воспринимает как белый шум. Признаться, звон в собственных висках заглушает ему звуки уже некоторое время. 

Без смертей, просит штаб Птиц, все свидетели должны жить и давать показания. Тогда без оружия. А вот в Самсона летит достаточно оружия; тут и грубое копье, и рыболовная сеть, и просто камень. Не надо хвататься за воздух, чтобы вывернуться из-под их неуклюжих траекторий, и Самсон лишь отходит и обороняется, и не наносит ни удара. Он скорее чувствует, чем видит или слышит, что их чрезмерно ловкий координатор хватает и связывает каждого из нападающих по отдельности. Это правильно, хоть и затратно по времени. Лучше не вышибать из людей дух там, где они упадут лицом в болото.

— Дальше, — командует господин-изувер, и провожатый ведёт вглубь, из болота на пожарище, где среди тумана сияют костры.

Они опоздали, и это их варварское приношение даров началось. Блестящее будущее окрестных людей для посланника охоты, готовое к потреблению, осталось сжить-сжечь со свету человеческие оболочки для легкого усвоения — вот они слева направо, пока еще живые. Кто-то в силках над незажжеными кострами, кто-то зашит в шкуру, как лось или медведь, только голова торчит, в клетках с загонными псами.  

— Заткни вожака, — тянет господин-изувер сквозь зубы, и Цапля тоже стискивает в руках оружие от злости.

Самсон думает, что в другом состоянии он бы тоже чувствовал гнев. Что гнев пришлось бы подавлять, чтобы делать работу чисто и законно, а сейчас и подавлять нечего — холод и усталость лишили господина виверну всех горячих чувств.

Может, позже. А пока что Самсон, повинуясь приказу, вдевает сердечную нить в иглу, подправляет узор вероятностей в свою пользу — вот почему неприятности пятнают речь кровавого охотника на убогой лесной сцене. Его голос срывается перед невеликой паствой, фонари чадят, факелы тухнут, охотничьи  псы пугаются неизвестно чего и скулят. Сколько не науськивают их на жертв — псам тоскливо, и страшно, они опускают уши и жмутся к земле.

Ах, тяжелая атмосфера неудавшегося торжества. 

— Больше вероятностей тут не править, — вслух предупреждает Самсон, наверное, впервые с начала этой прогулки. Количество безопасных благоприятных исходов конечно, дальше придётся забирать удачи из будущего.

— Больше и не нужно, — кивает господин-изувер, и коротко берет Самсона за руку, и отдергивает.

Рука Самсона в крови, она холодна и черна как смоль. Игла то и дело рвет нитки, приходится вдевать новые. Прошлое уже надёжно сшито швом из рук господина виверны, хотя в более благоприятные времена стежки были изящнее.

И хотя господин Сверр сам не прочь жертвовать собой ради других, подчинённым он этого не позволяет. Можно сказать, запрещает это Самсону. Трудно сказать, возмутительно это или трогательно.

— Дальше я сам, — говорит господин Сверр, и силой опускает руки Самсона. — Не трать больше ничего, я сам. Чтоб мне унизить этого отбитого, тут даже удача не нужна. 

На секунду господин-изувер запинается, теряется, будто сбрасывает роль лидера — тянется к лицу, и касается губами замерзшей щеки, коротко и горячо. Потом виновато накидывает на Самсона шарф, еще хранящий тепло, заворачивает быстро и неаккуратно, закрывает нижнюю половину лица. Говорит виновато:

— Скоро уже домой. Я потороплюсь. Не засыпай.

Отодвинулся — и снова стал Грифом, птицей на миссии. Пошептался с Цаплей — просил освободить пленников, пока будет заговаривать лидера, разъяснил Самсону последний приказ: по птичьему свисту Цапли ослепить палачей.

Ослепить палачей — слушать окружение, распознавать свист, спускать кошмары на одну цель, а не на все сразу. Так полемику Сверра и кровавого охотника Самсон и не услышал.

Зато коллективный вздох, переходящий в крик, пропустить было невозможно — примерно как появление господина-изувера: на лице блаженное счастье, под мышкой отрубленная голова, и он кричит:

— Забей на слепоту, бежим, бежим!

Можно поморщиться на терминологию — сам Самсон предпочел бы более тактичное “отступаем”, — но приказ есть приказ.