С охотником должен быть ворон касугай. Ранее он не слышал ни карканья, ни хлопанья крыльев, так что птица всё ещё была где-то рядом с хозяином. Кокушибо окинул взглядом окружающие дома. Ни под одним из ближайших скатов не обнаружилось приметного чёрного силуэта. Уже улетел докладывать?..

На периферии он уловил движение, поэтому успел отступить в сторону от выпрыгнувшего во внезапной атаке откуда-то снизу круглого маленького нечто. Отчаянно пища, шарик сделал круг над головой и поднялся по дуге, намереваясь вновь попытать удачу. Кокушибо быстро прервал эти несуразные попытки, схватив неожиданного нарушителя.

Воробей в его ладони перестал верещать лишь на мгновение, а потом клюнул пару раз и продолжил заливаться чириканьем. Прямо как новый подопечный Кокушибо, за всё время их короткого произвольного поединка не прекративший рыдать.

К слову о последнем.

Так как они обладали какой-либо формой дыхания, тела охотников на демонов отличались от обычных людей: их кровь текла охотнее и быстрее. Поэтому если для того, чтобы обратить простого человека требовалось примерно полдня, то для охотников — считанные часы.

Однако существовала и другая особенность. Было ли дело в том же дыхании, или, может, клинки ничин каким-то образом воздействовали и взращивали в обладателе определённую сопротивляемость, как к яду, или на это влияло нечто третье — Кокушибо, в общем-то, была безразлична конкретная причина. Ему нечасто доводилось сталкиваться с охотниками и ещё реже — обращать их, но из опыта он вычленил, что очень многие из их числа были более невосприимчивы к воздействию демонической крови вовсе, сопротивлялись яростнее и чаще умирали в процессе.

Пойманный воробей задёргал сильнее прижатыми крыльями, когда Кокушибо подошёл к распятому и проверил пульс. Жилка под пальцами билась лихорадочно. Хорошо. Если сердце не остановилось сразу, то шанс на выживание повышался.

Птица вновь клюнула палец. Кокушибо перевёл не неё взгляд всех шести глаз, с равнодушным интересом гадая, убить или нет странного воробья. В какой-то момент верещание смолкло, и теперь, заметив чужое внимание, тот молча повернул голову в сторону мальчика, развернулся обратно к Кокушибо и пискнул. Пальцы вокруг крохотного тельца разжались, воробушек метнулся к бессознательному хозяину, сел на лоб, клюнул. Не получив реакции, поднялся в воздух на полметра, облетел вокруг и приземлился снова, с коротким тихим чириканьем пристроившись за высоким воротником.

Он вёл себя не как обычный питомец. Служил у мальчика вместо ворона касугая? Любопытно .

Кокушибо взглянул на Луну. Выживет ли охотник, получится ли обратить его — они успеют выяснить как раз к концу ночи.

И через пару часов, в течение которых воробей больше не предпринимал попыток напасть, ответ был дан: от мальчика раздался тихий жалобный стон. Сидевший на полу у входа в бывшее то ли зернохранилище, то ли амбар Кокушибо поднялся на ноги и подошёл.

На него с земли глядели светло-жёлтые глаза с тонкими вертикальными зрачками. В них — что было ожидаемо, учитывая поведение мальчика до — стояли слёзы.

Лицо новорождённого демона искажала гримаса боли, он хныкал, пытаясь освободить пригвождённые к земле ладони. Но левую крепко прижимало к земле Лезвие плоти, правую — проклятый клинок ничирин; он был слишком слаб и голоден, ещё не осознавал себя, чтобы освободиться самостоятельно, и мог лишь скрести ногтями землю. Заострившиеся зубы царапали губы. Из уголка приоткрытого рта стекала по щеке тонкой нитью слюна. На лбу, рядом с ссадиной, оставленной клювом воробья, вспухла вена.

Птица всё также ютилась за отворотом форменной куртки, прижималась и крутила головой, подобно кошке — у ног хозяина.

Как наставника, заботой Кокушибо было накормить подопечного. Однако ему было нечего тому предложить, кроме собственной крови. Использовать её столь варварским способом, для утоления примитивной потребности было бы недостойно дара Музана-самы. Раздобыть что-либо? Они были посреди разорённой деревни, вокруг на пару ли — ни одного забродившего путника, чтобы отловить и утолить терзающий голод.

Мальчик гортанно хрипел, захлёбываясь слюной. Невидящий бледно-жёлтый взгляд метался, пока, в конце концов, не остановился на Кокушибо, который наклонился в его поле зрения.

— Веди себя тихо…

Кокушибо знал, что новорожденный не поймёт смысл, но демоническая натура уловит интонацию, позу, выражение лица, а с ними и намерения, стоящие за словами, и потому заговорил. Это подействовало, бывший охотник вздрогнул, закрыл рот, заломил брови, сглотнул. И заплакал. Спокойно, тихо, но обильно — так, что мог бы слезами умыть лицо полностью.

— Скоро… тебе выпадет возможность поесть… А пока терпи…

Встревоженная птица вновь попыталась накинуться на него, но как только вспорхнула, мальчик судорожно почти беззвучно вдохнул ртом, и она вернулась на своё место.

На Луну наползло тонкое облако.

Заря приближалась, стоило подготовиться ко дню. Его подопечный выбрал неплохое место для пряток: крыша не успела прохудиться за время, прошедшее с погрома, и вместе с высокими перекрытиями была способна создать густую тень даже в полдень, внутри было достаточно просторно, чтобы в этой самой тени смогли спрятаться, пережидая, два демона. Ряды узких окон вдоль двух длинных стен оставались единственными недостатком — недостатком крайне существенным. Поэтому Кокушибо обошёл окружающие дома и остановил выбор на подходящей хижине. Две комнаты размером в семь и пять татами располагались одна за другой. Гэнкан и очаг занимали довольно много места в первой, а вторая же была захламлена наполовину сломанной мебелью — видимо, её использовали как кладовую незадолго до погрома. Не слишком просторное убежище обладало значительным преимуществом, несмотря на отсутствие входной двери, судя по следам в раме, вырванной с корнем: немногие окна имели наружные деревянные ставни, их не было лишь у единственного окна во второй комнате, но то перекрывали изнутри нагромождённые на высокий комод сложенная ширма и множество разнообразных шкатулок. Кокушибо понадобилось лишь накинуть неповреждённый кусок циновки от татами на входной проём, вместо двери.

Когда он вернулся к мальчику, тот снова лежал тихо — заснул или потерял сознание, измотанный голодом. Кокушибо вытащил из его ладоней оружие, развеял Лезвие плоти. Клинок ничирин в руке лежал одновременно и привычно, и незнакомо. Кокушибо вложил его в найденные ножны, заткнул их за пояс и поднял мальчика на руки, игнорируя оживившегося надоедливого воробья. По краю неба, обожжённому лучами настигающего солнца, пролегла пепельно серая кайма.

Кокушибо положил ношу на пол в дальней комнате. Немного помедлив, снял с чужих плеч жёлтое хаори, сложил и подложил под светлую голову вместо подушки. Птица перепорхнула на обломанное плечо стойки для кимоно, вопросительно чирикнула. Не закрывая за собой дверь, Кокушибо вышел. Проклятый меч охотников оттягивал бок, его не стоило оставлять подле новорождённого демона, ни к чему лишний риск. Под тускнеющим глазом Луны Кокушибо слелал три широких шага от убежища и воткнул клинок посреди дороги. Ножны оставил при себе.

Он скосил взгляд в сторону открытых дверей, на безсознательного подопечного. Вокруг его головы прыгал воробей. Почему он до сих пор не улетел доложить о случившемся, Кокушибо не знал, но не стремился злоупотрблять подвернувшейся удачей. Он поймал маленькое тельце в кулак, другой рукой выпростал крыло и аккуратно сломал кости.

Отпустив верещащего воробья, сел у очага и приготовился ждать.

· ⋆ .✧☽

— Как твоё имя?..

Мальчик едва заметно вздрогнул, застыл, задержал дыхание. Его попытки притвориться бессознательным были смехотворны. Несмотря на доносящийся снаружи надрывный августовский стрекот насекомых, в самой хижине было тихо, и Кокушибо отчётливо уловил сбившееся дыхание, короткий шорох одежды, а после — трепетанье перьев.

— Твоя птица касугай выдала тебя… Ты проснулся, так что… Отвечай…

Для быстроты он решил ударить по слабому месту — привязанности. И это сработало:

— И- Имя?..

Бывший охотник глядел, всё также не поднявшись с пола, во влажных глазах блестел ужас. Рука, невидимая с места, занятого Кокушибо, что-то искала рядом с телом: это было заметно по тому, как дёргалось дальнее плечо. Видимо, он искал клинок.

Наивность или глупость? Второе вытравить будет сложнее.

— Твоё имя… Как тебя зовут?..

Лицо мальчика перекосила злость. Он перестал шарить по полу. И вновь слёзы.

— Зачем вам моё имя? Демоны всегда спрашивают, как зовут их ужин? — Взвыл он. С каждым словом твёрдость быстро просачивалась из голоса прочь, уступая место отчаянию. — Хотели поглумиться, прежде чем убить?! Зачем было ждать?! Я знал, что наверняка умру! И умру скоро! Но не так чтобы сразу после-

Он подавился плачем. Кокушибо никогда не видел, чтобы кто-либо плакал так: горько, дико и неутомимо — даже его сын, когда Кокушибо ещё был человеком, рыдал спокойнее. Истерика маленького ребёнка не шла ни в какое сравнение с истерикой обращённого юноши. Тот, поглощённый горем, даже не замечал скачущего вокруг воробья.

— Зачем дедуля отправил меня!.. Просто убе-е-ей меня уже! — Протянул со звенящей обречённостью.

— В том нет смысла… — Кокушибо не сменил позу, не повысил голоса, всё также терпеливо наблюдая. Мальчик, вообще, умел думать или он нёс околесицу лишь из-за голода? Он ведь так и не поел после первого пробуждения. — Зачем мне убивать тебя?..

— Н-но демоны-

— Я убиваю подопечных… только когда они меня подводят…

— Я охотник, а не твой-

Кокушибо продемонстрировал пустые ножны, уперев их в пол рядом со своим правым коленом с тихим стуком.

— Больше нет…

— Я- Я человек! — Предпринял очередную жалкую попытку отречь реальность.

— Больше нет…

Понял ли он смысл сказанного, или, может быть, воспоминания наконец добрались до его сознания: жёлтые глаза расширились, забегали, зрачки из точек вытянулись в тонкие штрихи, радужка засветилась в полумраке слабо. Он поднял руки, разглядывая когти. Ощупал клыки.

— Почему?.. Как?!

— Ты хотел жить…

— Но я не хотел становиться демоном!

— Ты хотел жить… — Слегка раздражаясь, Кокушибо повторил. — И тебе повезло, ты выжил… Будь благодарен…

— За что?! Почему… — новорождённый повернулся на бок, подтянув колени к груди, закрыл лицо ладонями и принялся снова рыдать. — Это конец… Конец! Может, я и выжил, но мне всё равно конец!..

Раздражающая привычка , подумал Кокушибо. Надо будет избавиться от неё. Но это подождёт .

До сих пор ни один из бывших охотников, обращённых им, не реагировал подобным образом. Мальчик был нестабилен и мог выкинуть смертельную глупость, если не привести его в чувство в ближайшее время.

Какой бы ложью тот не пытался прикрыть свои слабости, Кокушибо видел его насквозь. Может, он не желал могущества или уважения своим навыкам — того, к чему стремились многие мечники, охотники в том числе — но желание жить в нём было столь же сильно, что и у меченного на исходе двадцать пятого года жизни. А долг наставника требовал от Кокушибо ради всеобщего блага указать подопечному на очевидное.

Он плавно поднялся на ноги. Воробей, что то того кружил по пыльному полу, не оставляя попыток заглянуть в лицо, расправил целое крыло, прикрывая хозяина. Под непрекращающиеся завывания Кокушибо подошёл к дверному проёму. Используя ножны, легко дотянулся до циновки и отодвинул её край в сторону. Солнце стояло высоко, лучи вбивались в землю прямо, как гвозди, и тени, создаваемые ими, получались короткими, жёсткими. Поэтому, несмотря на то, что циновка оказалась отодвинута практически на половину, свет, который Кокушибо запустил внутрь убежища, рисовал лишь небольшой косой треугольник у самого порога. Однако даже на расстоянии в два с лишним сяку Кокушибо чувствовал удушающий, как дым, тёплый воздух, раскалённый проклятым Солнцем.

— Если хочешь умереть… — При звуке его голоса плач сошёл на нет, внимание сосредоточилось на нём. — Выйди и обратись пеплом… Или дождись заката… и отруби себе голову своим же клинком… Ты не бессмертен… ты всего лишь демон…

Он позволил циновке упасть, вернулся на прежнее место рядом с очагом.

— …Где моя катана? — Севшим от рыданий голосом прошептал мальчик.

— Снаружи…

— Другие охотники, — закашлялся. — Они скоро будут здесь.

Кокушибо едва растянул рот в ухмылке. Кажется, новый подопечный был скорее глуп, чем наивен. Эта молодёжь с каждым столетием становилась только хуже…

— У твоей птицы… сломано крыло… Так как охотники узнают об этом месте?..

— Ты ранил Чунтаро?!

Мальчик попытался сесть, но слабость от голода дала о себе знать. Он завалился на бок. Опёрся на локти и поднял голову. Пародия на грозный взгляд на его лице была неказистой, она позабавила Кокушибо и одновременно подтвердила его догадки, что для этого юноши узы были одним большим слабым местом.

Если он ему так дорог, Кокушибо, наверное, даже оставит этого воробья, а не избавится, как планировал изначально. Подрежет крылья или придумает что-нибудь ещё, чтобы не улетел.

— Тебе мало было обратить меня, — короткая вспышка гнева уже знакомо сменилась плаксивостью. И как мальчик не ссохся ещё от такого количества слёз? — Тебе надо было ещё покалечить Чунтаро! Ты ужасен!

— Чунтаро, значит… Как твоё имя?..

— Ненавижу тебя! Вот моё имя!

Быстро Кокушибо перехватил ножны и ударил в центр лба, целясь в ссадину от клюва. Раздалось хныканье. Подопечный скрутился, прижав к пострадавшему месту ладони.

— Не дерзи… Иначе в следующий раз… я отрежу твой язык…

Подождав немного, пока он оправится от первого импульса боли, Кокушибо напомнил:

— Имя…

— А-агацума, — проскулил. — Зе-зеницу.

Даже с фамилией? Приятный сюрприз. Значит, сейчас в охотники идёт не одна лишь безродная шваль.

Хотя в целом имя то ещё. «Добрая жена», да? Кокушибо подберёт что-нибудь получше.

— Нет ничего постыдного в желании жить… Но привитое тебе благородство терзает тебя… До заката не меньше шести часов… Думай… и решай, чего ты жаждешь сильнее…

Зеницу притянул к груди воробья, шмыгнул, пробормотал под нос:

— Уж лучше бы молния убила меня тогда…