— Мне нужно к ней.
Он не смотрит на Региса, лишь опускает голову ниже, плечи напряжены, и друг, оборачиваясь, выглядит взволнованным. Детлафф отталкивает его руку, отказывается от поддержки. Смотрит упрямо в стену, сжимает пальцы рук в замок, стискивает зубы до мерзкого скрипа, отдающегося, кажется, от стен склепа, и повторяет четко и достаточно громко:
— Мне нужно к ней.
Регис лишь качает головой.
Чужой фамильный склеп выглядит старым, тронутым временем, внутри пахнет благовониями и горящими факелами, но ничто не скрывает затхлый запах смерти, витающий в воздухе. У одного из саркофагов лежат совсем свежие цветы, лишь слегка завядшие, и Детлафф легко проводит рукой по непокрытой пылью крышке, касается ее, гладкой и траурной.
— Рен…
— Детлафф, — он прерывает друга резким движением рукой, и Регис замирает, не решаясь подойти. На саркофаге написано совсем не то имя, к которому он привык, и он прожигает взглядом табличку, оглаживая холодный — даже для его ладоней — камень, пока Регис за его спиной тактично отворачивается, понимая, что стал невольным свидетелем чего-то личного.
Детлафф не знает, что он чувствует. Горечь, оседающую на языке, давящую на грудь боль, острое, режущее сознание сожаление, неприкаянную злость — на себя, на свою любимую, на ведьмака, на друга, на весь мир. Он не хочет жить, не хочет ощущать горько-кислый привкус в гортани, не хочет ничего из того, что произошло — и, признаться, никогда не хотел.
Ведьмак, зачем ты отпустил меня?
Ее тело было теплым, но стремительно холодело, кровь перекрашивала синий дублет в кровавый, глаза были стеклянными, неживыми.
Она не издала ни звука.
У нее всегда были теплые ладони и чуть прохладные подушечки пальцев. Кончики распущенных волос смешно завивались в дождливую погоду. Кожа была нежная и гладкая, несмотря на колкий характер и природную язвительность. Глаза всегда чуть щурились, когда она растягивала губы в улыбке. Смех звучал искренне, звонко, заразительно.
Она молчала, даже когда поняла, что он хочет сделать.
Розы в руках вампира выглядят еще более хрупкими, когда ему кажется, что собственные бледные ладони все еще в крови. Он почти наяву видит алые капли на белых лепестках, чувствует металл на языке, сладковатый запах гнили забирается к нему под ребра.
Гниет не тело, гниет душа.
У вампиров нет души.
Неужели?
У Рены — его Рены, нежной и ласковой, не у черствой и грубой Сианны — были пухлые губы, тепло целовавшие его по утрам, отзывчивое тело, поющее ему ночами, тонкие пальцы, трепавшие его волосы, мягкая кожа, шрамы на которой он гладил и целовал. У Сианны — у погрязшей в прошлом чужой девушки — были кошмары по ночам, страх перед затмениями, застарелая, покрывшаяся коркой ненависть и неуправляемое желание отомстить.
Она тебя использовала.
Не было никакой любви.
Тобой играли словно тряпичной куклой.
Он закрывает глаза. Не хочет видеть ненавистное имя, не хочет, но смотрит снова, буквы сами вырисовываются в голове, выжигаются в сознании, безумные, назойливые, кривые. Сильвия-Анна.
Он закрывает глаза.
Он принес цветы для Рены, для хитрой вечно смеющейся девчонки, дразнившей его днями и ночами, отдававшей себя без остатка, сгоравшей, полыхавшей сотней ритуальных костров. Он принес цветы для Рены, с которой высший вампир, несмотря на свою природу, мог бы обжечься, воспламениться, сгореть дотла. Он принес цветы для Рены, той Рены, которую он любил просто за то, что она была в его жизни.
Он принес цветы для Сианны, для колкой и одинокой девушки, обманувшей его словно дитя, посвятившей себя обидам прошлых дней, вечно ненавидящей и являющейся ненавистной. Он принес цветы для Сианны, с которой когда-то давно простился мир, над которой посмеялось солнце — или безжалостные в своей природе люди? Он принес цветы для Сианны, которую он ненавидел просто за то, что та посмела однажды показаться ему на глаза.
Он принес цветы для нее. Для той, что смогла свести его с ума. Для той, что подчинила зверя, сидящего глубоко внутри. Для той, кого он любил и ненавидел всем неживым сердцем.
Я люблю тебя.
И я.
Мне страшно, Детлафф. Они зовут меня. Снова.
Ничего не бойся. Я с тобой.
Он кладет розы на саркофаг, туда, где лежит молодая девушка, чью жизнь он оборвал словно ветер, погасивший пламя свечи. Цветы кажутся ему лишними: слишком белые, слишком нежные, слишком живые. Они — единственная живая вещь в этом месте. Детлафф хочет улыбнуться, но суровые стены, давящие на него, сжимают в тиски его голову и плечи, сдавливают сердце, ломают кости.
Ему больно.
Рен… Сианна. Сианна.
Детлафф.
Нам пора расстаться.
Я люблю тебя.
У Рены слезы на глазах.
У Сианны кровь на руках.
Она вытирает мокрые дорожки на щеках, оставляя кровавые разводы.
Детлафф не знает, кого из них ненавидит, чью могилу хочет разорить, а кого любит до безумия, чей голос до сих пор звучит в его голове.
Кому он принес букет белых лилий?
Рене?
Сианне?
Он оглаживает табличку с именем пальцами.
Обеим.
Сианна целовала его, хохотала звонко, кружила в водовороте дней, дарила счастье и свою любовь.
Рена использовала его, лгала в глаза, дразнила зверя ежесекундно, отдавала лишь злость и горечь.
Он не сбрасывает руку Региса с плеча, лишь опускает голову ниже. У него все еще закрыты глаза.
— Пойдем, друг мой. Ей нужен покой.
Он открывает их.
Прошу, Рена, прости. Я не хотел.
Ничего, все в порядке.
Ничего уже не будет в порядке.
У его возлюбленной два лица. Или это его воспаленное сознание разделило ее надвое?
У его возлюбленной лишь одно лицо. Мертвое, скрытое крышкой саркофага.
У его возлюбленной нет лица, он не помнит его целиком, лишь обрывками: губы, скулы, брови, глаза, нос. Не лицо, набор его частей.
Крышка источает холод, когда он целует ее.
Спокойной ночи, Рена.
Хочу, чтобы ты приснилась мне.
Мне мало тебя наяву.
Спи, а я буду стеречь твой сон.
Спи, Рена.
Спи.