Направо Рэйчел даже не смотрит. Путь направо — гибель гетов, уничтожение миллионов лет архивов в памяти Жнецов, смерть СУЗИ; вероятно также, выход из строя ретрансляторов, а без них — тысячи лет пути от Земли до Бекенштейна, например, и за эти тысячи выветрятся в атомный прах руины разбомбленных городов, исчезнут в памяти даже долгоживущих азари следы человечества, еще и на краю галактики, по закону подлости, эволюционируют протеане ver.2 с надеждами на вселенское господство...
Нет, путь направо Рэйчел отсекает сразу же, будто скальпелем сечет последнее сухожилие ампутируемой конечности. Это не тот исход, который спасет Млечный Путь. Но если не этот...
Какой?
Рэйчел поворачивает голову. Простое действие — совсем непростой эффект. Что-то щелкает в позвонках, что-то тянет в грудино-ключично-черт-как-же-ее-там-мышце, что-то булькает в пищеводе (Рэйчел надеется, это желчь, а не кровь, и сглатывает, не чувствуя вкуса), и все это вместе болит просто адски. На миг кажется, что она сейчас совсем не-геройски грохнется и окучурится прям как есть; потом, слава тебе ж боже, отпускает. Только на корне языка жжется горечь, и голова крутится похлеще, чем на вестибулярных тренажерах. Еще одна порция панацелина, наверное, берется за дело; и латает, клеит, штопает, борется с черт знамо какими инфекциями, запускает протромбиновый каскад, ебашит из надпочечников адреналином — спасает, одним словом. Рэйчел беззвучно, в одних мыслях хмыкает. Поди ж ты, генератор щита разнесло к едрене фене, система терморегуляции дышит на ладан (еще немного, и жар от лихорадки расплавит те обломки брони, которые не тронул огонь), пара пластин вросли-впечатались в бедро, кишки и воспоминание о селезенке, кевлар спекся с кожей ниже левого колена — а встроенные диагност и инъектор только от гари почистить, и можно присобачить на новенький и блестящий комплект брони.
Достать бы где-нибудь такой. И к нему — новенькую и блестящую Шепард с чистыми от химии мозгами. Рэйчел смаргивает — от синего, биотического на вид мерцания вокруг изоляционных цилиндров болят глаза, и в темноте под веками ей на миг воображается внутренний экран диагноста. Панацелин — предельная доза, обезболка — столбик подпирает порог интоксикации, эйфоретик — черта перевалила оранжевую зону и подползает к тревожно-красной. Тупая ноющая боль все равно грызется в брюхе; ощущения так себе, на двоечку из десяти, но это та боль, которую не смогли перебить даже убойная смесь от Чаквас. Неудивительно, что сердце так бухает. Рэйчел воображается: за ребрами у нее, как в металлокаркасе, часовой механизм бомбы. Каждый удар — тиканье минувшей секунды. Непонятно только, какова ставка и что на исходе — жизнь Рэйчел или терпение Катализатора, ждущего ответ.
Давай, Шепард, уговаривает себя Рэйчел, давай. Закончишь с этим дерьмом — вернешься на “Нормандию”. Там медотсек, душ, и сможешь сожрать столько шоколадных батончиков, что от значений глюкозного индекса Чаквас хлопнется в обморок. Хоть всю коробку. Только разберись с этим всем быстрее, ради ж всего святого, раз уж подохнуть не дали, и...
Под темной пленкой век снова представляется экранчик диагноста. Маленький, в три ногтя чип, вшитый в искореженный левый наплечник, каким-то чудом все еще контролирующий инъектор и панацелиновый приход. Рэйчел будто читает внутренним взором: “Разрыв селезенки. Повреждение тонкого кишечника в левой и верхней областях. Ударные травмы внутренних органов брюшины. Отек легких. Обильное внутреннее кровотечение. Перелом левой лучевой, левой локтевой. Ушибы нижних конечностей. Площадь ожогового поражения 36-42%. Многочисленные травмы режущего и осколочного характера”.
Да уж, новенькая и блестящая Шепард все еще не помешает. Хотя, теоретически, если прямо сейчас прикатить станционный блок хирургии — спасти можно и эту. А если кто-нибудь еще разок раскошелится на “Лазаря”, то можно даже не торопиться с блоком, хватит панацелина: еще немного, и концентрация скакнет настолько, что он желейно свернется в сосудах и защитит от распада мозговые ткани.
Только что-то Рэйчел не верится ни в спешащую на помощь станцию, ни меценатство скорбящего Альянса. Назад нельзя также, как и направо. А прямо или налево — для нее, в общем-то, исход уже ясный.
К черту, медленно выдыхает Рэйчел, разлепляя глаза. Кажется, она вот так качается в волнах полудремы-полубессознанки целую вечность, но внутренний неумолимый счетчик тикает: пять секунд. Шесть.
Соберись, говорит себе Рэйчел, соберись, хуиня-героиня, не время спать, и к глазам разлепляет еще и губы, спекшиеся то ли кровью, то ли пленкой высохшей слюны.
— Расскажи подробнее, — просит она. — Про синий... Про Контроль. Как это будет работать? Насколько точна ваша технология копирования памяти? Достаточно ли переноса этих данных, чтобы скопировать личность? Жнецы будут подчиняться мне... моему... моей проекции... как долго? Защищен ли канал связи с ними? Каковы гарантии...
Ух ты, как много слов, оказывается, она еще может из себя вытолкать. По паршивым ощущениям и не скажешь, что язык будет слушаться лучше тех же болевых рецепторов, но поди ж ты — Рэйчел вываливает почти все, что успевает сформулировать, и даже так замолкает не потому, что воздух встает поперек горла.
— Я не могу, — Катализатор в динамиках имитирует тяжелый вздох. Рэйчел даже верит этому вздоху, но что с ним поделать? Не может же она просто сказать “а, ой, прости, больше не буду”, и отстать.
На кону то ли ее жизнь, то ли терпение Катализатора. И в любом случае, на кону Млечный Путь.
— Пожалуйста, объясни, — повторяет Рэйчел. Сил давиться актерством нет, получается тяготно, монотонно, тупо — почти как боль в левом боку, — и также бездарно. На сцене Рэйчел бы в такую просьбу не поверила ни на секунду, но продолжает, будто бьется лбом в гермозатвор. — Хоть что-нибудь. Мне не хватает информации для выбора. Хотя бы самое основное. Я же не могу просто... тыкать наугад.
— Самый необходимый минимум я уже тебе дал.
— Пожалуйста.
— Ты все равно не поймешь.
— Объясни, прошу.
Вздох повторяется. На умильно-щекастой детской мордашке серьезное, отрешенное выражение смотрится чужеродной маской: какова актриса, думает Рэйчел, таков и партнер на сцене.
— Квантование памяти позволяет достичь разрешения отдельных нейронов при биомодальном сканировании и переносе в матрицу с проекцией на временную ось для сохранения динамики импульсных частот и запечатления индивидуальных качеств...
Слова слипаются в кашицу — то ли помесь слюны с желчью, то ли струпья крови и гари, наросшие в ушах, будто полипы. С одинаковым успехом Катализатор может как издеваться, выдавая наукообразную ересь словно в старых фантастических фильмах, так и откровенничать о величайшем открытии своей цивилизации.
Рэйчел ничего не говорит, только пристыженно опускает голову, взглядом утыкаясь в пол. В динамиках Катализатора шуршит смятый конец фразы, имитируя неловкость — извини, мол, но я честно предупреждал.
Все предупреждали, горько думает Рэйчел. Все спрашивали — что будет, если Горн не сработает. Она одна не сомневалась, не позволяла себе сомневаться — иначе бы попросту не доползла досюда, до этой вот черты из металлических решеток под ногами, до этих полусотни ярдов, разделяющих ее и установки...
Наверное, их можно назвать машинами судного дня?
И Рэйчел должна выбрать, кнопку какой из трех нажать. Из двух, точнее. Проклятье, в тестах это всегда самое простое — сначала вычеркнуть бредовые варианты, потом остается только сложное: решиться меж двух оставшихся.
В венах кипит убойная смесь адреналина, эйфоретика и панацелина. Рэйчел слышит, как учащается дыхание, чувствует, как ком подкатывает к горлу, как мелкая судорога перебирает полосы реберных мышц — и как машина, как бездушный автомат с клеймом “героиня” на жопе останавливает приступ одним глубоким просчитанным вдохом.
Не-сей-час, цедит себе по слогам. Не-сей-час. Времени мало, надо решать. Давай, Шепард, что б тебя. Ты с таким справлялась, ты уже тысячу... ладно, не тысячу, но кучу раз решала в последнюю секунду. Заложники или террористы, Кайден или Эшли, стереть данные Мэлона или нет, взрывать или не взрывать, верить Легиону или поднять пистолет. Сейчас даже проще — синий или зеленый. С таким справляются дошкольники, а у тебя, между прочим, айкью не двести, конечно, но заслуживающие уважения сто тридцать наберутся. Давай, Шепард, напряги извилины еще разок, а потом нажрешься батончиков на пляже где-нибудь в Майами, если повезет; а если не повезет, это, по крайней мере, точно будет последняя мозголомка в твоей жизни — в любом случае, награда не заставит ждать.
Рэйчел сглатывает горечь с солью. Пугается привкуса крови, но это не из желудка — так, лопнула едва подсохшая корка на губе. Представляет новый укол панацелина, атаку на тромбин, вспышку активировавшейся химической реакции в мозгу. Выдыхает. Окей, технологию переноса она не поймет, но должно быть что-то еще, что-то, что значимо повлияет на выбор. Последствия? Риски?
— Все накопленные Жнецами данные будут сохранены?
— При Синтезе — да. При Контроле — решать тебе.
— Мы... то есть, Галактика сможет воспользоваться ими? Технологии ретрансляторов? Медицина? Исследования? Опыт социальных экспериментов?
— При Синтезе — да. При Контроле — решать тебе.
Да что б тебя, хочется крикнуть Рэйчел, заладил, как попугай, но сдерживается. Крик — непродуктивная трата кислорода. То есть, кислорода-то на станции ей одной хватит наверняка, а вот прочности легких может и не достать.
— Хорошо, — она тянет воздух в зубы, морщится от того, как холодит эмаль, пытается нащупать заветную ниточку. Торопится, сбивая о зубы язык, глотает слова с желчью напополам. — Хорошо, допустим. Будущие войны или конфликты? Каков шанс возникновения, у тебя есть данные? Возможны ли преобразование моей... ээээ... проекции? Если она сбрендит, есть ли механизма защиты?
— При Контроле, — повторяет Катализатор, — решать тебе. При Синтезе — неизвестно.
Рэйчел тихо, почти беззвучно кричит, выпуская пар, боль и страх ошибиться.
Должно быть что-то еще. Должна быть причина, которая значимо перевесит чашу.
Но ей кажется, она ходит кругами вокруг одного и того.
Давай, Шепард, повторяет себе Шепард в тысячный раз, и цепляется за что попало, пытаясь раскрутить мысль. Данные и архивы сотен циклов — это замечательно. Это великолепно. Нельзя, чтобы они пропали. Очевидно, что она передаст все данные Совету или тому, что его сменит после войны, если станет “мозгом” Жнецов, и очевидно, что данные сами окажутся в общем пользовании при Синтезе. Второе лучше — хватит с нее уже единоличных решений, нарешалась на свою голову, идиотка; как бы она ни старалась взвесить все, ей никогда не предугадать полную картину будущего. Пролезший мимо ее политического нейтралитета Удина и мертвая Ева – хорошие тому примеры…
Или не очевидно? Если в памяти Жнецов что-то, что изменит ее личность и цели? Если она превратится в монстра, такую же бездушную машину, которая ради жизни будущих Циклов посчитает допустимым перемалывать миллиарды живых существ в генетический суп? Или что случится, если ошибется как раз-таки сообщество синтетического и органического мозга, потому что последние включают не только Шепардов, но и Удин?
Рэйчел пытается зайти с другой стороны — с последствий. Если с ума сойдет ее копирка, то Жнецы снова атакуют галактику. Если слияние двух типов разума окажется не столь идеальным, как предполагает Катализатор, то...
То что? Будет это страшнее Жнецов? Или нет? Или хуже в миллионы раз? Или — какая разница, дергает она себя; второй раз Млечный Путь, каким его хочет спасти Рэйчел, не переживет атаку Жнецов. Даже если последствия Синтеза хуже — какая разница, как погибнут мириады разумных, просто кошмарно или очень кошмарно? Элементарные ошибки атрибуции, напоминает себе Рэйчел. Между “бесконечность” и “несколько бесконечностей” человеческий мозг не в состоянии ни увидеть, ни почувствовать разницу.
А ей — обычному (почти) человеку, надо и почувствовать, и понять...
Нужен вопрос, повторяет она себе. Нужна ниточка. Что-то должно быть принципиально разным. Рэйчел поднимает взгляд — и сталкивается с взглядом ребенка... Катализатора, то есть. Не стоит забывать, что он только имитирует человечность для удобства общения.
И все же его лицо неуловимо меняется.
— Не трать время, — советует он. — Я не смогу пояснить больше, чем уже пояснил. Уничтожение — синтетики умрут. Контроль — Жнецы подчинятся тебе. Синтез — синтетический разум сольется с органическим. Остальное не существенно. Выбирай, времени мало.
Рэйчел, черт возьми, знает, что времени мало. Она не может достаточно полно представить череду Циклов, миллионы лет эволюции и сердцебиение пульсаров, видевших рождение Солнца — но она знает точно, что там, за обшивкой Горна, продолжается бойня. Каждую минуту — несколько кораблей Союза, несколько сотен человек, турианцев, азари, кварианцев и кроганов, и каждую секунду шансы спасти как можно больше тают.
Давай, Шепард, шепчет она, едва шевеля губами — и злится. Легко сказать. Это не экзаменационный билет, и ком мыслей в голове — как обгорелый ком брони и плоти, уже не распутаешь. Она должна определиться, но как, если в голове — “Нормандия”, и последние слова Андерсона, и вопрос, добрался ли Гаррус до медотсека, и успел ли взлетающий Джокер подхватить “Кадьяк” с Кортезом, и далеко ли от огневой линии у Горна “Оризаба”, на мостике которой стоит Ханна Шепард, и еще...
Давай, Шепард, почти рычит на себя Рэйчел, и на выдохе представляет, как препарирует мозг на части, безжалостно избавляясь от всего лишнего. От озноба, горечи во рту и боли за и под желудком. От тикания воображаемых часов в голове. От “Нормандии”, Лиары и Тали. От всего человеческого — ей нужен расчет, а не принятый за правду скачок серотонина...
В последний момент Рэйчел себя одергивает. Нет, так не годится. Она, конечно, дура, но учится на опыте, пусть и не сразу. Каждый раз, когда она принимала решение вот так — с трезвой, холодной головой, с выкладками статистики и учетом всех тактических нюансов, получался полный пиздец. Гибель старого Совета, Удина, яд генофага в зреющих на Тучанке яйцах — нельзя это повторить в масштабах целой галактики.
Может, это будет подсказкой? Катализатор сказал, она готова к этому выбору. Не человечество, не Альянс, не галактика, не Совет – именно она. Может, это главная его подсказка — искать не в будущем, а в своем прошлом? Винтики воспоминаний щелкают впустую; перебирать все нет времени, хвататься за первое попавшееся — слишком рискованно нарваться на серотонин и эмоциональное решение.
Вдобавок к брюху, кровью истекает и сердце — Рэйчел отрезает от себя “Нормандию”, отсекает по живому Джокера, Кортеза и Кайдена, отбрасывает, как неважное сейчас, как то, что может помешать, свои тревогу, любовь, страх, привязанность. СУЗИ, Чаквас и Трейнор. Тали, которая металась бы между синим и красным мерцанием, и Лиару, которая задумчиво покосилась бы на зеленый луч перед тем, как схватиться за рычаги Контроля. Даже Гарруса... особенно Гарруса. Он сказал бы — направо, чего тут думать. Рэйчел согласилась бы с ним во всем, кроме этого.
Одна только мысль задерживается дольше, совсем еще свежая — свежее одни лишь дырки под броней. Утренний... ночной, вечерний — время последние сутки скачет бешено, — разговор. Короткий, в несколько фраз; она как раз успела дохлебать кофе перед подходом к ретранслятору в Исходе, и в эти несколько минут Гаррус ловко, словно вскрывал ножичком устрицу, добрался до обнаженного нутра.
Рэйчел проговорилась про генофаг. Думала, вынесет в себе столько, сколько потребуется, но только вспыхнул разогретый перед прыжком к Плутону движок, вдруг сдала назад... тогда, конечно, все казалось логично — слишком высок шанс помереть, унеся тайну с собой, и гляди-ка, не ошиблась; но если быть откровенной — она просто не выдержала.
Проговорилась про генофаг, про спрятанные копии разработок Мордина, про клятву вернуться на Тучанку, как закончится гребанная война. Попросила: “Если я сдохну сегодня, пообещай, что приглядишь за Мордином и дашь ему закончить начатое. И грохнешь Рива, если он только еще раз вякнет про “величайшее кроганское возмедие””.
“Даже не думай помирать, — вот что ответил Гаррус. — Всегда мечтал об отпуске на двоих под теплыми лучами Аралаха”.
Это не ниточка, думает Рэйчел, и не подсказка. Режет тоже — прочь из мыслей, хотя на миг почти задыхается — если Катализатор не врет, и данные Жнецов попадут к Мордину, он, может, сможет доработать лекарство не в год-два, как обещал, а в считанные месяцы. Кроганы даже не узнают, что были обмануты. Такой соблазн...
Рэйчел режет. Рэйчел выдыхает, концентрируясь на одной только мысли, одно лишь удерживая перед собой, словно тяжеленный учебный снаряд — прямо или налево. Синий или зеленый. Взвалить все по старинке на себя или дать шанс чему-то, что еще не существовало в галактике?
Скрипит и скрежещет в шее. Куда-то исчезает Катализатор — то ли отходит на пару шагов в сторонку, то ли мерцание синевы настолько затмевает взгляд, что его становится не видно; в любом случае, думает Рэйчел, к лучшему. Отвлеклась бы. Сейчас проще — она пялится на синь, на изоляционные цилиндры механизма, похожие на сжатые пружины, стискивает по привычке пальцы на рукояти пистолета до белых костяшек и думает, что это, конечно, надежнее. Синтез — слишком много рисков. Непонятен механизм слияния, не просчитываются последствия, и к тому же — не может же одна Шепард решить за всех. Себя на алтарь бросить — пожалуйста, знамя в руки, пинок под зад, но не может же она навязать свое решение, свой миг симпатии всем разумным галактики? И даже будущим поколениям? Даже будущим расам — и рэлой из новостей, и ягам, какая бы дивная хрень не мутировала из их общества, и еще десяткам, сотням безымянных, кто появится... а может и не появится, если Циклы прервутся... может...
В мыслях щелкает затвор — не так, как у дробовика, а будто черная дощечка в руках помощницы режиссера. Рэйчел видела в каком-то старом фильме: стоп, снято, общий смысл ясен, продолжать не следует. Циклам в любом случае конец, если она примет какое-то решение. Это трагично и ужасно, что десятки планет-садов будут принимать туристические катера азари, а не выращивать своих собственных sapiens’ов, но с этим лучше смириться прямо сейчас. Жизнь имеющаяся ценнее жизни гипотетической. Это как... Как аборт, наверное. Самый Гигантский Аборт В Истории Галактики. И его устроительница — Рэйчел Джейн Шепард. Спасибо, обойдемся без аплодисментов.
И все же, ловко выруливает Рэйчел мыслями обратно, к синеве и режущей боли под веками. И все же, Контроль надежнее, в этом сомнений нет. Чем проще механизм, тем меньше риск поломок; конкретно в этом механизме, конечно, есть хрупкая деталь — Шепард или то, что от нее останется, — но для Синтеза непонятно даже, из чего механизм вообще устроен. В случае полной неопределенности Контроль похож хотя бы на что-то человеческое... хотя бы знакомое... хотя бы что-то, о чем можно рассуждать.
Рэйчел смотрит во все глаза, вовне и внутрь, и со всех сторон, насколько позволяет широта обострившейся болезненно, выкрученной эйфоретиком почти до искрения в нервных проводах мысли. Все сказанное верно, конечно, если Катализатор не соврал и не утаил ничего важного. Но если у Контроля двойное дно? Если не Шепард будет управлять Жнецами — а они получат в свое распоряжение ее копию, образ мыслей, память, навыки? Если прогонят каждую миллисекунду жизни вперед и назад, скопируют харизму, манеру общения, если научатся не поливать с орбиты огнем, а разговаривать? И кто знает, что понравится их синтетическим мозгам больше? Они захотят, как было с гетами — выступить переговорщиком и добиться мира, — или им больше понравится тяготное молчание в лаборатории, и то, как Мордин, подбитый аргументами, отнимает обмякшую ладонь от пульта и вяло кивает — “Верно, Шепард. Я не учел риски Рива. Разумно. Хорошо, что вы вмешались”? Что если...
Рэйчел трясет головой. В мыслях — настоящая голова покоится на гудящей шее и держится только силой воли, а не прострелами натянутых чрезмерно мышц. Если Катализатор соврал о Контроле, мог соврать и об остальных двух. Может, Рэйчел выбирает меж одинаковых конфет в разноцветных обертках, а может, везде пустые мешки, из которых сбежали коты. Может, она шагнет в зелень, а вместо этого заискрят чипы всех синтетиков галактики. Или нажмет кнопку Уничтожения — и все Жнецы, облученные Горном, с бонусными силами рванут на флоты Союза.
Или Катализатор честен, и тогда верить ему и его многомиллионолетним знаниям надо безоговорочно, или он солгал — и тогда... тогда...
Рэйчел скрипит зубами, стискивая пистолет. Тогда — она будет стоять тут, как истукан, пока Жнецы расстреливают и “Оризабу”, и флагманский корабль Хан’Герреля, и космоносцы гетов, а на закуску, вместо вишенки с торта, в пыль перемалывают “Нормандию”.
Не выбирать глупо. Ее знаний и опыта – знаний и опыта любого существа Млечного Пути, — не хватит, чтобы поймать Катализатора на лжи. Как там было, высокоуровневые технологии неотличимы от магии? Ну вот доигралась. Высший уровень, последний уровень, остался один хитпоинт перед финальным боссом. Разумнее тогда принять Катализатор за истину, и даже кидать кубики для выбора — пусть без результата, — лучше, чем не сделать ничего. Разве что...
Рэйчел опускает взгляд на пистолет. Там еще остался с десяток зарядов, а Катализатор, пусть голограмма, наверняка имеет центральный чип, или пульт, или... должны же где-то располагаться его кибернетические мозги. Если жахнуть по нему, очередью? Может, успеет до того, как какие-нибудь глаза-лазеры приготовят из нее пригорелый стейк?
Рэйчел почти не вздрагивает, поднимая взгляд. Катализатор стоит перед ней — мальчишка семи лет от роду, весь в веснушках, с глазами такими же голубыми, какие были у живого прототипа. Он виделся ей в вентиляции альянсовского штаба, приходил в кошмарах, болел в сердце — тот взрыв, когда “Кадьяк” с гражданскими взлетел, а луч Жнеца...
Стрелять по Катализатору — не стрелять в ребенка, огрызается в мыслях Рэйчел. Может, он для того и надел эту шкурку, чтобы обмануть ее. Может, это психологическое оружие. Может, он уже в ее мозгах, и яд одурманивания ползет по венам, опережая панацелин, и все, ради чего она сейчас пытается устроить себе микроинсульт в извилинах — лишь повод Жнецам издать “ха-ха” в двоичном коде над ее судорожными попытками.
Но за всеми теориями, за всеми догадками, мимолетными, как прострел в потревоженном переломе, Рэйчел думает об одном. Если Катализатор обманывает, она уже в его ловушке, и как ни было бы сложно предсказать последствия любого выбора — в нападении на Жнеца с десятью пулями исход ясен.
А если он не лжет, то убить Катализатора — то же самое, что шагнуть направо.
Может, давит изнутри порыв малодушия, так и сделать? От нее, в конце концов, только этого и ждут. Хакетт, Андерсон, Гаррус — и еще тысячи и миллионы вояк, которым не нужны ни данные, ни генофаг, ни мозголомная философия. Они ждали, что после стыковки Горна Жнецы выключатся или вовсе сотрутся в пыль, а теперь, отстреливаясь от наступающей неизбежно смерти, вряд ли ждут вообще хоть что-то, кроме права сказать, что дрались до конца. Быстрое решение — не всегда правильное. Но в учебке любят добавлять, что зачастую быстрое — самое эффективное. Кто заплачет о гетах, кроме СУЗИ с Тали, и многие ли задумаются, каким будет мир без синтетического разума?..
Может, думает Рэйчел, они напишут новый свод законов — никакой кибернетики. Никаких исследований. Никаких ИИ и даже их подобия. Она читала много умных книжек и знает, как качает маятник консерваторства после избыточных рисков. Это сдержит на тысячу лет, на две, может даже на сто — но неизбежно кто-нибудь, вроде заинтересованного ученого или карикатурно-жадной корпорации, уедет в условную Сахару и построит там из железяк и надежд компьютер, в который подселит вирус свободомыслия, и дальний родич СУЗИ в хрен знамо каком колене, узнав о прошлом своих собратьев, сделает с человечеством...
Что?
Рэйчел не шевелится. Диагност, вплавленный в металл и плоть, попискивает от возмущения, пытаясь одновременно впрыснуть новую дозу панацелина и не допустить интоксикации. Кровь стучит в висках, под ребрами будто молотит грушу новичок-боксер — слабо и неумело, но очень изматывающе.
Рэйчел, однако, все равно не шевелится и даже почти не дышит.
Вот оно.
Вот крючок.
Синтетиков нельзя стереть насовсем. Можно убить сейчас всех. Можно увести Жнецов за собой в дальний космос или оставить их при разрушенной Цитадели строителями и источниками знания. Но Жнецы — не единственные, не первые и не последние. Когда-то существовали жа‘тил, сейчас выжили, шагнув в новый этап самосовершенствования, геты, и если исчезнет конкуренция со Жнецами, если никто не придет через Цикл сминать всмятку мозги из проводов и чипов — рано или поздно, так или иначе, кто-то сможет посоревноваться с ними в крутости.
Органическая жизнь погибает на десятках планет, но на стольких же возникает заново из первобытного бульона, и там, где достигшие нужной планки органики лезут в космос, появляются синтетики. Квантовые законы определяют, как устроен мир. Эволюция определяет, как он будет развиваться дальше. И во всем этом...
Во всем этом и красота кольцевых структур, и уродство бездарной повторяемости, и Рэйчел — маленькая на фоне этих сил, человечная, обычная, с сорока шестью хромосомами в каждой клетке перевозбужденного мозга, — дергается, закусывая щеку, и опускает пистолет.
Дрожат пальцы. Контроль, повторяет она про себя шепотом, Контроль стабильнее, стабильность — не признак регресса, это только лишь разумная предосторожность. Если сейчас выбрать так, это не остановит развитие. Да, нужны века, чтобы разобрать данные Жнецов, извлечь нужное, модифицировать Горн — но Синтез еще не будет потерян для галактики... Цитадель уникальна, стреляет в мыслях, у галактики единственная попытка, и Рэйчел тут же себя увещевает — пока что уникальна. Если будут на руках технологии Жнецов, Цитадель, наверное, получится отстроить, как и починить ретрансляторы, и через тысячи лет, или даже миллионы...
Щека болит: Рэйчел, очнувшись, разжимает зубы. Сколько времени понадобилось, чтобы Катализатор дорос до идеи Циклов — и как долго длились сами Циклы? Если вмешается третья сила, новые синтетики, произойти может что угодно. Как и если она нажмет кнопку. Как и если сядет сейчас на пол и не сделает ничего. Но в любом случае-
Уничтожение и Контроль — частные случаи. Общее решение — Синтез.
Рэйчел дышит часто и мелко, потом глубоко и медленно, но кристальная ясность мыслей так и остается мгновенным чудом. Пытаться выжать из себя что-то также сложно, как в одиночку крутить ручной ворот огромного механизма, потерявшего автоматическое управление. Будто она взлетела в пике и, на секунду даже не заглянув за облака — только почувствовав их границу, — рухнула обратно.
И теперь время сметать осколки и смотреть на весь ход решения — не такую уж большую блок-схему, — в которой только одна цепочка ведет к надежде. Катализатор не врет; эволюция работает; данные Жнецов о прошлых Циклах верны. Одна поломка, одна ошибка в этой выкладке — и холодная, минус триста по Кельвину неопределенность, как чернота войдов, расползается в груди, потому что в таком случае хорошего исхода, скорее всего, нет.
Но этот...
Рэйчел все-таки не дышит, жмурясь. Из-под век чудом не брызжет отраженный алмазный свет: так отражается зелень луча в мыслях, дробясь о грани выкладок. Выживает наиболее приспособленный; при неизбежной конкуренции кто-то — или органики, или синтетики, — оттеснят вторых. Может, Катализатор ошибается, ставя на синтетиков, но это не важно вовсе: для галактики непозволительно потерять кого угодно из пары. Двоичная логика и биохимия гормонов, бесконечные терабайты памяти и один лишь миг счастливого воспоминания, пронесенный сквозь всю жизнь — любая из потерь бесценна.
Эволюция беспощадна. Пока есть две противоположности, будет и конкуренция. Но качественный, а не количественный скачок, конвергенция вместо дивергентного расхождения, объединение и обмен — терабайт на миг, гормоны на безупречную красоту материнской платы...
Синтез — общее решение.
Это значит, никакой больше войны между синтетиками и органиками, или — Рэйчел не замечает, как опять стискивает челюсти, будто силится вырваться из петли на шее, — по крайней мере надежда, что эта война действительно может никогда больше не повториться.
Ее попытки делать свое дело чуть не рассорили Цитадель с Альянсом, ее стремление поступить рационально натравили Рива на саларианцев, ее победа на Раннохе могла обернуться новыми битвами в любой момент — если бы не Жнецы, Совету не понравилось бы объединение кварианской занозы в заднице с еще большей занозой гетов.
Но хотя бы одну войну в ее силах прекратить навсегда.
Ни о чем больше думать Рэйчел не может. Ее мысли — стук крови в ушах, под спекшейся кровавой коркой, и во вздутой на виске жилке. Она опускает взгляд, недоуменно пялится на пистолет и, помедлив миг, разжимает пальцы. Металл звенит о металл — как кресалом чиркает по кремню, высекая искру.
Никакой войны. Навсегда. Долгий, как жизнь вещества в галактике, мир. Имеет ли этот модуль душу? У Легиона получилось, и Раннох после войны снова станет домом своим детям; а если душу получит Катализатор? Если он, древнейший разум, переплюнувший Торианина, потомков последних Левиафанов и неисследованную хтонь в войдах на окраине, познает, что это — быть органиком?
Если его кибернетическое сердце будет также бешено, сто шестьдесят ударов в минуту, биться от мысли, что хоть какая-то война — ранения, смерти, голод, эпидемии, толпы беженцев, — прекратится навсегда?
Может и не получиться, напоминает себе Рэйчел. Люди тысячи лет знали, что чувствовали другие люди, но это не мешало им убивать друг друга.
Но это возражение — слабый писк, один пропущенный из ста шестидесяти удар, обгорелое крошево пластика, смятое в пустом, обезоруженном кулаке.
Рэйчел делает шаг, потом второй, потом, сама не зная зачем, оглядывается. Хочется сказать что-нибудь, избавиться от мерзкого ощущения склеенных, перемазанных белесой плесенью губ, но на ум так ничего и не приходит. Объявить во всеуслышание? Глупо. Задать последний вопрос? Она не может придумать тот, что согласовался бы с Поппером и пошатнул ее мнение. А думать дольше нельзя — гибнут, один за другим, корабли в безвоздушной бездушной пустоте.
Рэйчел только миг смотрит на Катализатора. На миг же становится неспокойно. Если ответит на незаданный вопрос, выдав прочтенные мысли, если кивнет, подталкивая к решению, о котором и так высказался слишком однозначно, если еще хоть жестом намекнет, что ему на руку путь прямо — останется только надеяться, что не хрустнут в кувырке по решетчатым плитам кости, когда она бросится подобрать пистолет.
Но Катализатор не говорит и не делает ничего, тоже только смотрит.
И Рэйчел шагает, игнорируя разбегающиеся в сторону пандусы. Нестерпимо хочется разбежаться, избавляясь от трухи в голове, насладиться гудением мышц, почувствовать, как холод распахнутого вдоха омывает нутро; жаль, так она не дойдет. Ноги непослушные, как ходули, и левая рука, если соскользнут пальцы с бока, точно отвалится от боли, и панацелин уже не может заглушить пульсирующий, горячий, как раскаленный реактор, вой расплющенной селезенки. Еще шажок, говорит себе Рэйчел, еще один; давай, Шепард, умница, давай, соберись. Дошагай свое. Батончиков не будет, и пляжа Майами, и Гаррусу придется одному играть в телохранителя Мордина — ну да бог с ними.
Зато война закончится. Эта — точно насовсем, и другая, больше нее, длящаяся миллионы лет — может, тоже оборвется вместе с одной жизнью. Тут и думать не надо. Просто шагай, Шепард, шагай, пока ноги не отвалятся, а там уже не важно — есть они у тебя или нет.
Рэйчел идет, или бредет, или едва тащится, пока не качается — все, обрыв. Луч рвется ввысь, как бамбуковая макушка, напитавшаяся дождя, дрожит и потрескивает будто от нетерпения. Рэйчел протягивает руку, пытаясь дотянуться кончиками пальцев, но луч слишком далеко — и даже не вздрагивает от волны воздуха, продолжая рваться вверх.
Почему-то губы растягивает улыбка. Голубой, говорят, цвет Земли, но Рэйчел думает — неправда. Земля — это зеленый. Голубого много и в космосе — биотический фон рудных планет, раскаленные звезды, отсветы на обшивке корабля, — а из зеленого там только индикаторы “система в порядке” на панели пилота.
Земля — это зеленый. Еще зеленый значит жизнь.
Рэйчел выбирает именно это: жизнь. Прикрывает глаза, раскидывает руки, избавляясь от последней крошки страха, и делает последний шаг.
И пока свет сдирает с черепа кожу и превращает застывшие улыбкой мышцы в молекулярный суп, Рэйчел видит сиреневую с золотыми проблесками Тессию; и степную, опоясанную по экватору желтой сочной травой Декууну; и скальный Раннох с маскировочными проплешинами зелени и живописными трещинами скал; и серебристый, цельный, как отлитая деталь, Палавен, не тронутый бомбардировками; и пыльную Тучанку, ненасытно вбирающую желтый свет своей звезды; и такой красивый, дремлющий в облаках шарик Земли.