despite the nora

Сны с Элизабет всегда самые ценные. И самые зыбкие. Они ускользают от неё быстрее, чем зелёный блик на закате — растворяются в темноте сознания.

Иногда Элой кажется, что она даже слышит еë голос. Она просыпается с ним в ушах.

Элизабет живёт в её барабанных перепонках.

Голос расходится волнами по телу. Эхо прошлых мгновений. Как будто они о чём-то говорили, но она почему-то никогда не может вспомнить слов.

Может быть, Элизабет говорит с ней на языке, которого Элой не знает. Или пытается объяснить ей то, что она не способна понять. Или это всего лишь обрывки воспоминаний, фрагменты генетического кода, отдалённые и упущенные.

Она выбирает эти сны как рисовые зёрна из кучи багровых кошмаров, жутких образов и искажённых лиц.

Она держится за них, она впивается в них, вгрызается, пытается до последнего соединиться с тем, что видит — добежать, коснуться, успеть, — она стремится туда так отчаянно, как будто бы после не существует. У неё не было возможности попросить у кого-нибудь совета. Или напутствия. Или объяснить, как на неё давит собственное незнание, страх неизвестного, страх того, что ничего не получится, что всё и в самом деле обречено на гибель. Что Земля обречена на гибель и она не успеет спасти её.

У Элой много страхов. И много ожиданий. От себя самой.

В момент, когда Элизабет обнимает её во сне, ей на секунду становится легче.

На секунду кажется, что в неё верит кто-то ещё, кто-то очень важный. Кто-то, кто знает больше, чем она, и может больше, чем она. Тот, чьему опыту можно доверять.

Если Элизабет верит в Элой, то Элой тоже способна поверить.

Ей нужна эта вера, ей нужно топливо для собственных чаяний — Элой не останавливается с момента, как началась гонка на Инициации. Она ночует в поле, спит на земле, сворачиваясь в клубок, без конца скитается по руинам и иногда забывает, что нужно есть что-то более существенное, чем горстка ягод. И как только Элизабет могла спать? Есть? Отдыхать, когда над миром висит массивная гильотина? Когда знаешь, что от тебя зависит больше, чем половина успеха, разве можно просто лечь и уснуть?

Элой уже давно не знает ни нормального сна, ни отдыха, ни иных целей.

Её жизнь прочно и неотделимо связана с судьбой этого мира. Нравится ей это или нет, но она была рождена для этого. В этот мир её привела машина и стремления женщины, что покинула Землю давным-давно. Элой состоит из повреждённого кода, фрагментов сообщений, оставленных тысячи и тысячи лет назад. Что вообще составляет её идентичность? Самость?

Что делает Элой — Элой, если убрать из её имени громкую приставку Спасительница и Генетический клон? Все эти Чемпионка, Огневолосая Воительница и Избранная, каждое из которых ей хотелось переиначить в противоход. Просто так. Назло.

Каждый титул, которым её одаривали направо и налево, застревал где-то поперёк глотки.

Как будто бы если согласиться, пропадут остатки того, что есть в Элой от неё самой.

Поэтому она упорно твердит своё имя, держится за него, как за сны с Элизабет, она повторяет его, как мантру. Элой-Назло-Нора. Просто Элой.

Кто она?

Что ей нравится? Что ей движет, помимо обозначенного предназначения?

Что она хотела бы рассказать о себе Элизабет, если бы могла?

А что действительно рассказала бы?

Уж точно не стала бы перечислять все свои героические деяния, потому что они тоже лишь напоминание о том, чем ей суждено было стать. До момента, как Элой открыла правду о своём происхождении, у неё была только одна одержимость — встретиться со своей матерью. Или хотя бы узнать, кем она была. Узнать хоть что-то, раздобыть хотя бы крохи знания, которое бы указало, направило бы, дало бы возможность закрыть многолетнюю, ноющую рану на сердце. Дало бы ей объяснение. Почему.

Реальность бескомпромиссна: она даёт нам желанные ответы на вопросы — и мы в ту же секунду понимаем, что предпочли бы и дальше мучиться от незнания. Иногда незнание безопаснее, чем скрывающаяся в камне горы правда. Элой выяснила это на собственной шкуре.

Пока она жила во мраке неведения, многое было проще. У неё было неиссякаемое, жгучее стремление узнать. У неё был смысл. Причина, оправдывающая неутомимые поиски и изнурительные тренировки. Она росла, она бежала, она дралась, как Огнеклык, она была прекрасна в своей непреклонности.

Её желание обладать самой дорогой валютой на свете — правдой, — и первопричинами её изгнания было практически формой помешательства. И, одновременно с этим, её опорой.

Заряд энергии, отскакивающий от стены с умноженной силой, Элой — неутомимая — гналась вперёд, ведомая своим, совершенно искренним желанием. Это не было предназначением или чужим приказом, это было чем-то, что она сама определила как необходимое. Как нужное. Это было тем, что давало ей причину вставать и искать дальше. Глубже. Яростнее.

А потом, в один момент, оказалось, что все её поиски ничего не стоили.

Безусловно, она получила то, что хотела. Ответы. И весьма исчерпывающие. И в ту же секунду лишилась того, что называют свободной волей. Теперь у Элой больше нет своих желаний, у неё есть глобальной широты миссия. Предназначение. Наследие, возложенное ей на плечи женщиной, которая, строго говоря, и матерью-то ей не была.

Элизабет — единственная, кого она может считать таковой, хотя бы с рядом оговорок.

И в с тем же — Элизабет так же та, кто, невольно, предрёк ей судьбу быть созданной не кем-то, а чем-то. Во имя нужд этого чего-то. Что, может, и обладало своеобразной формой сознания, но оставалось искусственным интеллектом, построенным для определённой задачи. И как Элизабет породила Гею — из любви, к тому что она желала сохранить, — так и Гея породила Элой, из ряда предписаний и вложенного в неё сострадания ко всему живому. Но, строго говоря, из необходимости.

Не будь этого аспекта — ни Геи, ни Элой не было бы.

Удивительно, сколько эта схожесть несёт в себе иронии и трагизма.

По сути, Элой мало чем отличается от супер-продвинутого интеллекта, разве что, наличием крови и плоти. И не таким большим набором знаний по физике. А так, вся её жизнь давно вращается вокруг задач, нужд и законов этого нового мира, который она должна сохранить любой ценой. И — нет, ни ценой собственной жизни, — потому что ей нужно продолжать жить, чтобы выполнять свою функцию. На жертвенный алтарь будут возложены жизни других, соратников и возлюбленных, друзей и врагов, тех, кого она встретит на своём пути, и не сможет оттолкнуть. Ведь там, за её бесконечными предназначениями, скрывается лишь человек.

Та самая Элой, просто Элой. Элой-Назло-Нора.

Которая искала мать, но нашла лишь пепел прошлых веков, голограммы и страшное осознание, что за дверью её ждёт вовсе не кто-то. Её вообще никто не ждёт. Элой, которая потеряла единственного человека, благодаря кому она стала собой. Раста, который обменял свою жизнь на то, чтобы она узнала уродливую правду. Элой, не имевшая дома среди своего племени, и не нашедшая его впоследствии, потому что оказалось, что нет у неё никакого дома. Или он есть — и он всюду, где она ступает. Потому что её дом — это этот мир. Или то немногое, что от него осталось.

Элой, которая не выносит все эти имена, предписания, законы, традиции. Обряды и культовые знаки что своего, что чужого племени. Они филигранно делят мир по частям, растаскивают его на кусочки, разъединяют людей, ярко подчёркивают принадлежность свой-чужой. И её неуместность, как следствие, ведь она чужая везде.

Она никогда не была своей, несмотря на то, что большую часть своей жизни провела в Объятиях. Она не была Нора. К диким зверям относились лучше, чем к ней. Она была недостойна, чтобы быть одной из них, и она никогда не знала, чего именно ей нужно быть достойной.

Как только Элой покинула восточные земли, она стала Элой из Нора.

Потому что Нора — это маркер. Кодовое обозначение, клеймо, которое на ней выжигают, лишь завидя, потому что она чужая.

Честно сказать, Чужачка и Дикарка нравятся ей больше, чем это Элой из Нора.

Потому что они честные.

Потому что они её описывают.

Именно это она бы и сказала Элизабет.

Что мир, вопреки всему, восстановился, но, конечно, совершенно не в том виде, каким его желала видеть создательница спасительного ИИ. Но кое-что в нём осталось неизменно. Чужие и свои, войны, религиозные распри, традиции, конфликтующие с развитием и знаниями, запреты на эти самые знания, потому что люди остаются людьми.

И вот этот мир — умирающий, увядающий — и является всем, что у Элой есть.

И временами она не знает наверняка, от чего она должна его спасти — от биологической катастрофы или всё-таки от людского безразличия. От людского невежества. От пороков, от которых человеку не уйти, сколько бы поколений ни сменилось и сколько бы ни прошло войн.

Спасти людей от самих себя, ха… Миссия, с которой никто ещё не справился.

Интересно получается, что Элой, как будто бы, должна искоренить эту человеческую неидеальность и в себе самой, оставив у руля лишь холодный разум и высшее предназначение. Отречься от той себя, за которую она так отчаянно держится, от Элой, которая никогда не была ни Нора, ни Избранной, ни, тем более, второй Элизабет Собек. Она, по идее, должна стать Элизабет (как будто бы мало являться её копией), но Элой знает, что это невозможно. Можно обладать одним ДНК, можно быть копией гениальной женщины прошлого, можно даже взять её имя. Но невозможно перепрыгнуть через себя.

Их конфликт с Бетой в своё время подсветил в ней эту брешь. Сборка Геи требовала работы без продыху, требовала от неё отказа от усталости, отказа от всего, что не вписывалось в формат задачи. Каждый день она ошивалась в дальних землях, валялась в пыли, в собственной крови, решала одну возникающую проблему за другой. И когда она столкнулась с гневом Беты — с её истерикой, которую она обрушила на голову Элой, — она сама пришла в ярость. А потом — в ужас.

Она, фактически, сделала с собой то же самое, что Зениты сделали с Бетой. Попыталась превратить себя в инструмент. Равняясь на Элизабет, она забыла, что остаётся Элой. Она была жестока к Бете так же, как и к себе, и по итогу ранила их обеих. Бета же показала ей, что можно быть генетической копией одной женщины, но при этом быть диаметрально противоположными личностями. И, что важнее, при этом совсем не походить на свою генетическую мать.

Потому что составляющая определяется не набором генов.

Она определяется предысторией.

Путь, который довелось пройти им троим, совершенно разный. Он объединён в одной точке, но каждая из них шла к ней своей дорогой.

Тем не менее, признать себя целостной по-прежнему тяжело.

Почувствовать.

Что в неё верят. Не в Оживший Гений Элизабет, а в неё. В Элой.

Что сама Элизабет способна признать её — отдельную — и поверить в неё.

Может быть, Элой не под силу спасти людей от самих себя, а мир — от его собственных проявлений. Она не может воспрепятствовать естественному порядку вещей, ведь она не бог. Может быть, она не способна изобрести ещё одну гениальную в своём исполнении надежду для человечества. Не может создать новый мир, лишь довести до ума старый.

Помочь ему вернуться на верные рельсы.

Но этого достаточно.

Потому что это непросто. Исправлять всегда тяжелее, чем начать с нуля. Делать мир лучше, не разрушая его до основания всякий раз, — это то, чему Элизабет научила её собственная мать. И то, что Элой вобрала в себя через неё.

Не должно быть плевать. Самый острый ум ничего не стоит, если ты не делаешь мир лучше.

Поэтому эти сны так важны. Поэтому эти слова, которые она слышит и не знает одновременно, так важны. Потому что в них — истина, — Элой в этом уверена. Именно там, не в старых затерянных файлах, не за закрытыми дверями, а в шёпоте её собственного сознания, в её ощущениях от этого мира, от его колебаний. От вибраций голоса женщины, которую она никогда не слышала взаправду, но во сне Элой слышит — слышит эту мягкую глухоту, слышит это спрятанную в уголке губ нежность. Чувствует, как материнская рука касается её щеки. Чувствует, что она целая. Что она значима. Знает, что это и есть признание. Что это и есть всё то, чего она могла когда-либо желать.

Поэтому Элой держится за себя, как за дитя, которому Лиз хотела быть матерью. И, своего рода, стала. И за два напутствия, что были ей даны:

я бы пожелала ей… любопытства. и воли. неудержимой силы воли. и иметь сострадание, чтобы исцелить мир. хотя бы чуть-чуть.

и

дерись так, словно ты можешь победить.