— Покажи мне, на что ты тут способен.

Кому и что он должен показывать? Самое главное — целеполагание — ускользало, как и множество других сведений; колоссальный объём упущенной информации, продолжавшей утекать в небытие, просто поражал. Неприятно поражал, вызывая чувство растерянности, а следом за ним — неприятного волнения, тонкой холодной струйкой мечущегося где-то между костной тканью и волокнами мышц. Осознание, что он решительно ничего и никому не должен, ударило по голове не хуже гипервентиляции.

— Покажи мне свои страхи, мальчик!

Громоподобный голос разнёсся по всему доступному пространству, утопая в зловещей черноте. Темнота чернильными облаками растекалась вокруг, забивая нос, уши, поры. Движение в ней замедлялось, как в киселе, сдавливалось со всех сторон и, в конечном счёте, останавливалось. Вечная темнота, в которой не было ничего и никого. Кроме него и этого странно и неприятно знакомого голоса.

О, ну разумеется. Он вспомнил, кому тот принадлежал. Никому иному, кроме него, точно не мог. Преследовал его во снах, в редкой, прорешеченной насквозь памяти, и вот теперь...

— Покажи мне свои страхи!!!

Громогласное требование вновь разнеслось вокруг, смешиваясь с облаками черноты, проникая вместе с ними под кожу, заставляя дрожать. Хотя он никогда не "дрожал". Он не питал иллюзий относительно своего характера, считая себя не столько храбрым, сколько достаточно сильным, чтобы не испытывать страха даже в самые трудные моменты своей жизни. Можно с относительной лёгкостью бороться с внешними проявлениями ужасного, но с прошивающей насквозь эмоцией, заставляющей цепенеть члены, словно анестезия, и, несомненно, такой же холодной, бороться было в разы сложнее.

Он пробовал.

Он попытался однажды.

Как остановить растекающееся по венам лекарство? Если только перекрыть кровоток. Но страх растекается не по руке или ноге. Он начинает своё шествие из самого нутра, отрубить которое ему не под силу. Досадное обстоятельство. Стоило смириться с тем, что он обычный человек, имеющий чуть больше возможностей в запасе, но, увы, не всемогущий. Так чего же хотел от него престарелый маразматик, у которого явно намечаются садистские наклонности, что ему ранее удавалось мало-мальски сдерживать? А наблюдал он за ним внимательно. Показать страхи — значит, поставить себя под удар. Подставиться. Однако он был уверен, что у ненормального старика точно найдётся козырь в кармане — тот никогда не пускал всё на самотёк, предпочитая решать проблемы собственными руками, решительно закатав рукава и пря напролом, разрушая всё и всех на своём пути.

— Не станешь показывать?

"Какой идиот поддастся на уговоры безумного?"

— Что ж... Есть и другой путь, мальчик.

Холодная промозглость обмоталась вокруг его шеи, подобно лапкам плюшевой игрушки, только более эфемерной, словно плюш был покрыт сантиметровым слоем пыли. Эта смесь опустилась на его кожу, мгновенно заполонив собой все порные провалы, щели и изгибы кожи, серым удушьем ударив в нос. Подняв руки к горлу, не получилось ничего нащупать, кроме собственной шеи, которую решительно начало стискивать ощущаемое только этим местом нечто, и его невозможно было ни остановить, ни сбросить с себя. В нос угодила новая волна пыли и паутины, и ещё, и ещё одна, напрочь закупоривая небольшие отверстия. Пальцы и усиленные выдохи не принесли ни единого порыва воздуха наружу, равно как и никакой даже жалкой струйки не пропустили внутрь. Широко открытый рот приносил пользы не больше, чем дыханию каменных статуй, одной из которых грозило ему стать.

— Станет ли твоим страхом удушье? Все нормальные люди боятся смерти, — интонация голоса на мгновение соскользнула в скуку, словно дед знал о чём говорил не понаслышке, но уже в следующей фразе сорвалась на хриплый надрывный крик: — Разве ты не боишься смерти?! Считаешь это очередным новым приключением для своего высокоразвитого разума, а?!

"Следует указать сумасшедшему старпёру на его место".

Волевое усилие принесло плоды, сжигая назойливую тварь, пыльной гусеницей пережавшую его трахею. Это было занимательно, если не учитывать того, что он разоблачал и не такие фокусы.

А воображение старика подводит обладателя, хотя хитрости и настойчивости тому всё ещё не занимать. Не следует обольщаться: недооценивать этого человека — для него — прямой путь в могилу.

— Что ж....

Разочарованный дрожащий выдох быстро заглушился невесть откуда взявшимся назойливым лязгом: так могли бы щебетать воробьи, будь они сделаны из железа. Что, впрочем, на фоне пыльного асфиксийного происшествия теряло в своей оригинальности примерно процентов на девяносто. А то и больше.

— Воздействие на тело было умным ходом, мальчик, но чем ты сможешь удивить меня в этот раз?

"Я не цирковая обезьяна, чтобы удивлять".

Мысленная ремарка была встречена шквалом назойливого лязга, который даже без своего физического воплощения мог бы спокойно снести человека с ног или раздавить мощью звуковой волны. Но он не был человеком — здесь ВСЁ было в его власти.

Кроме грёбаного старика.

Гвалт недолго оставался бесплотным: спустя мгновение его темечко ощутило столкновение с чем-то молниеносно проворным, что появилось и тут же трусливо исчезло из поля его досягаемости. Затем то же быстро-быстро повторилось с его затылком, лбом, висками...

— Они немного нетерпеливые, мальчик мой. Прости им их невоспитанность. Всего лишь небольшая стрижка, твои великолепно красивые кудри так отросли за время твоего отсутствия. Нам следует соблюдать гигиену, здесь тебе не притон.

"Я не твой, старый ты хрен".

Большая часть пространных и совершенно бессмысленных рассуждений была пропущена мимо. Справиться с чем-то столь грубым было уже сложнее. Справиться с чем-то грубым, быстрым, сильным и изворотливым, будучи едва ли не слепым, задача, близкая к невыполнимой. Однако... в конце концов, он был бы не он, если бы такая помеха, как железные наколдованные сумасшедшим разумом пичуги, остановила бы его.

Он закрыл глаза.

Лишь некоторое усилие.

Внутреннее сосредоточение.

Поворот ядра и ясное намерение, стрелами тепла, смешанными с ледяным холодом, выплёскивающиеся через него.

Кожа дрожала и ходила по мышцам волнами, но именно это и было ему нужно — улучшенное тело. Совершенно новое.

Сильнее, быстрее, крепче.

Зрячее.

Подняв веки, он застал плавящихся прямо в полете "птиц". Теперь ясно, почему "стрижка" — то оказались маникюрные ножницы с загнутыми лезвиями. Когнитивные расстройства старого мага дают о себе знать. Глядя на расплавленный металл, исчезающий во тьме бездны, всматривающейся в него своей слепотой, он даже предположить не мог, что ещё взбредёт в чужой едва бурлящий мозг, который, наверное, больше напоминал заплесневевшую лапшу, чем некогда гениальный разум.

— Трансмутация тела. Как удивительно. Бесчеловечно...

"Ещё бы оценка без пяти минут убийцы меня хоть сколько-нибудь волновала".

— Что ж, если ты готов зайти ТАК далеко, то и мне придётся повысить ставки. Мне очень не хочется этого делать, мальчик...

"Слава кому бы то ни было, что не "мой"...".

— ...однако с нечеловеком придётся и сражаться нечеловеческими методами, согласен?

Его весьма великодушно не предупредили, что настоящее их пресловутое и нежеланное свидание является "сражением". Надо же. Интригует. Ранее ему говорили о чудесных совместных проектах, волшебстве и прочей ереси, способной заинтересовать наивного юнца, проведшего свою молодость сиротой, откровенно презираемого и полностью обделённого. Тем легче было подбодрить и очаровать брошенного мальчика доброму дяде, который предложил не только пристанище, но и возможность изучить сверхъестественное, откровенно портящее ему жизнь обстоятельство. Надо сказать, портящее и по сей день, только уже не с его стороны.

Ну, в каком-то смысле легче. "Легко" с ним, надо признать, не было никогда и никому. Сей поединок с лихвой мог это доказать.

Под ногами закопошились.

Чёрная бездна, над которой он вальяжно парил последние несколько минут, пропала, а её место заняла, судя по ощущениям, мягкая почва.

Чернозём?

В нос проник затхлый запах плесневелого подвала или каморки, в которой испортились все зимние заготовки. Очаровательно. Земля ходила ходуном, как море в шторм, от неприятных ощущений было принято решение отгородиться полётом. Едва успела додуматься мысль, а ноги — уже оторвались от земли, что-то омерзительно влажное и холодное крепко обвилось вокруг щиколотки, вдавливая концы отростков в кожный покров с ненормальным усилием. Мощь нового утомляющего испытания была велика. Однако заблаговременно приложенные старания по перестройке собственного тела и его УЛУЧШЕНИЯМ принесли свои плоды: сколь бы настырно вымышленная тварь ни скреблась о его конечности и кожу, это не принесёт ей никакого результата.

Вот чего он действительно не ожидал на его как всегда продуманную стратегию, так это ответного падения сверху. Тело забрызгала какая-то зловонная субстанция. Не дав и секунды передышки, что-то врезалось в бок с пренеприятнейшим визгом и намертво вцепилось в наспех созданную одежду, прикрывшую только что очищенное тело. Снизу вылезло нечто-то ещё, напирая и поднимаясь вверх по ногам, крепко цепляясь за мускулы, выступающие сухожилия и суставы коленей. Спустя непродолжительное время смрадной возни, наконец, настигло понимание, что представляет собой новая стариковская прихоть.

Трупы. Он решил закидать его живыми мертвецами, если это не оксюморон такой.

Тела, старающиеся облепить его везде, разваливались по частям, но кое-где оставались удивительно прочны, например, в районе суставов рук, которые скрючивали пальцы, неприятно и целеустремлённо ползя вверх. Запах вонючей гнилостной плоти разлился везде, мешая определить, подбирается ли к нему что-то ещё, как и влажные, хлюпаюшие и отчасти щёлкающие звуки, отражающиеся эхом от каких-то препятствий. Видимо, барьеры — ещё одна придумка деда, не желавшего дать ему сбежать.

Что ж, семь бед — один ответ.

Жар, распространить который в замкнутом пространстве было проще, запёк отвратные куски плоти, движимые волей старика, сделав из них тошнотворные стейки. От следов экзекуции бывших людей он избавился без труда, расширив в противовес пространство до размеров вселенной. Нет смысла мелочиться.

— Как ощущения?

Молчание. В космосе не должно раздаваться ни звука. Но этот был особенно настойчивым.

— Тебя не снедает совесть, что ты уничтожил людей?

"А тебя — за попытку запытать меня до смерти?".

Понятно, что он лукавил. Даже при всей мощи и гениальности того, кто ощущал себя в этой ситуации явно на ступень выше запертого тут, это не было чем-то смертельно опасным. Досадливой неприятностью, возможно. Но не чем-то, с чем он не смог бы справиться, даже не прилагая особых усилий.

И всё же оставался вопрос, на который страсть как хотелось получить ответ: каким образом маразматичный пришелец чувствовал себя здесь так вольготно? Насколько ему было известно, внутри собственного сознания богом может быть и может существовать только один. Если тот каким-то образом получил "права" на управление реальностью, то это, несомненно, скажется и на его умственной деятельности. Мысль, что вся эта ситуация может стать продуктом переплетения разумов, была отброшена в сторону, как обнаруженный ранним утром на лице таракан. Слишком мерзко. К тому же, он бы заметил, что с его мозгами что-то не так. Да и безумец относился к нему с изрядной долей отвращения, чтобы на подобное решиться.

И всё же...

— Я знаю, смерть всегда тебя пугала, мальчик. Ужасная перспектива, оказаться никем и ничем после окончания жизни, как бы насыщенно ты её ни провёл. Но есть вещи и похуже смерти, ты ведь это понимаешь?

Как не понимать, вляпавшись в столь неудачное знакомство с подобным индивидом? Худшей инвестиции в собственное будущее он теперь и представить не мог. С их встречи жизнь постепенно начала клониться в пугающую пропасть, всё ещё отчаянно притворяясь лишь началом рассвета его истинной судьбы.

Что бы там ни думал или говорил пенсионер, а он сам всё ещё оставался человеком. А в то далёкое время — задушенным обстоятельствами сиротой, который отчаянно нуждался если не в любви и тепле, то в признании и поддержке своих устремлений однозначно. Но капкан схлопнулся неожиданно, по счастью, поглотив его и тем самым отрезав те рудиментарные отростки совести, доверия, признательности и симпатии, которые внутри него всколыхнулись вместе с вялой надеждой на успешное будущее через тёпленький старт посредством богатого чудака.

Старик был не то чтобы обеспечен, но связей у него было немало. Впоследствии выяснилось, что его деятельность преследует несколько противоположные его собственным цели, но на тот момент это уже оказалось неважным. Ловушка захлопнулась.

Также, как моментом позже над его головой схлопнулись невесть откуда взявшиеся две прозрачные волны, оглушив звуком столкновения мощи стихий, давя и утягивая вниз, прижимая ко дну, не позволяя всплыть или даже дёрнуть пальцем. Благодаря телу, пытка водой не ощущалась так, как должна была бы. Будь он по-прежнему ребёнком, наверное, это бы его шокировало, а дезориентация довершила бы дело, но он уже давненько вышел из этого возраста.

"Мальчиком", как выразился бы дед, он перестал быть много лет назад.

Глубина испарилась от жара, оставив после себя сухой зной пустыни. Здесь ветер ворошил песок, утекающий сквозь пальцы, как и его время. О, нет. Он не умрёт. Теперь он чувствовал, что нет. Все ещё благодаря кое-кому — губы, точнее то, что их имитировало, растянулись в улыбке, — но об этом старикашке точно не следует знать.

— Наверное, твой страх не смерть... Прости меня, мальчик, я ведь тоже иногда ошибаюсь. Вынужден повторить сказанное ранее уже тысячу раз: я пытаюсь помочь.

Хотя, может и стоит сказать? Намекнуть? От ужаса такого садизма он точно должен окочуриться, ведь даже само то, чем они тут занимаются, не просто ускользает от его понимания, но не воспринимается как существующее. Бедный дедок. Он даже на десятом десятке не представляет себе мощь того, чему пытается противостоять, слепо посвящая этому целую жизнь. Воистину жалкое создание.

— Если не холодный лик смерти, тогда что это может быть? Давай порассуждаем. Человек боится утраты того, что считает особенно ценным для себя, правильно?

Он не собирался отвечать. Размышления были его слабостью на протяжении долгого времени. Думать полезно, и с этим тезисом он соглашался всегда, но заменять действия мыслями, которые, если их слишком много, порождают сомнения, было крайне непродуктивно. Его ошибка — он позволял себе это слишком часто, будучи молодым и оправдывая свой неверный выбор. Выбор, который привёл его сюда. Буквально на бывшее дно. Наверное, это и означает вред от того, что называют грубой и неточной фразой "слишком много думать"? Кто знает...

— Что для тебя ценность, мальчик? Мне всегда казалось, что для сохранения собственной жизни, ты готов поставить на кон всё, даже существование всех вокруг, разве это не так?

Так. Он и поставил. В решающий момент постановил, что он важнее. И всё же маразматику об этом знать не следует. Слишком ценная информация, а он уже не подросток, чтобы бравировать в духе "смотри, что у меня есть"; впрочем, даже подростком он себе подобного не позволял, всегда считая это поведение ниже любого достоинства.

— Наверное... тяжеловато жить так, как живёшь ты? Не волнуйся, я поясню. Я видел тебя ещё ребёнком. Да, ты был уже на пороге юношества, но всё ещё ребёнок. Одинокий, замкнутый, красивый и умный. Таким, как ты, место на пьедестале. Такие, как ты, сияют в лучах славы и почёта. У вас много поклонников, вы богаты и влиятельны. К середине жизни вы уже не просто личности, вы состоявшиеся лидеры мнений, опора миллионов людей. Иногда даже надежда на будущее для целого народа. Но посмотри на себя сейчас, мальчик. Ты не на вершине, ты не успел ничего сделать. Ты прожил уже достаточно лет, чтобы понимать, что огромная часть твоей жизни позади. Я предложил тебе сделку...

"Ты обманул меня. Первый и последний раз в жизни".

— ...но ты не оправдал ожиданий. Ты показал себя злобным, эгоистичным и упрямым юнцом, алчным до реализации своего пагубного таланта. Вместо того, чтобы отторгнуть его, ты его принял, впитал до последнего атома. И ради чего? Чтобы лишать других жизни? Чтобы продолжать подвергать мир опасности? Пойми, мальчик, ты не единственный одарённый, не единственный лидер и не единственный убийца на свете. Люди найдут себе другого кумира. Даже те из них, кто состоит в вашем, с позволения сказать, сообществе.

"Такое не прощают. Даже самые пацифистски настроенные идиоты. А я далеко не пацифист. И не идиот".

— Не кажется ли тебе, дражайший, что твоя жизнь прожита зря? Путь был долог и болезненен. Больше поражений, чем реально выполненных дел. Сможешь ли ты продолжать борьбу, тем более такую кровавую, зная, что игра, которую ты ведёшь, называется цунгцванг?

— Я здесь не навсегда, старый дурак. Когда мы с тобой встретимся, ты знаешь, чем эта встреча закончится.

— Сомневаюсь. Знаешь, почему я продолжаю называть тебя "мальчик"?

— Меня это не волнует.

— Потому что ты так и не повзрослел. А-АХАХАХАХ-ХАХА-А!!!

Оглушительный смех заполонил всё на вид безбрежное пространство, представ воистину безумным гласом умалишенного.

— Ты всё ещё мыслишь детскими категориями, в которых мир и всё остальное вращается вокруг твоей персоны, но это не так. Ты не всемогущ. И ты мне не соперник. Не после того, что ты сделал. Я буду наблюдать за последствиями, но делиться с тобой информацией впредь не намерен. Ты останешься здесь столько, сколько Я посчитаю нужным тебя держать. Ты потерял доверие, Томас. И заплатишь за ущерб по заслугам своим.

Виски сдавила боль от осознания, что лишившийся рассудка дед в этот раз превзошёл в самолюбовании себя, звуча едва ли не как пророк. Возможно, он мнит себя богоизбранным, кто ж его разберёт. Если всё так, стоит ли удивляться прогрессирующим расстройствам разума, который изо всех сил пытается оправдать плоды собственных усилий длинною в жизнь?

Если он осознает никчемность собственного плана, они все окажутся в затруднительном положении, выбраться из которого станет поистине большим и безжалостным испытанием.

"В конце концов, безумие заразно".