— Сэр, вы готовы продолжать игру?
Секунды молчания растягивались в вечность: мужчина продолжал смотреть на карты, будто в них зашифрованы были тайны вселенной, однако ответа на главный вопрос — почему — они не могли ему сообщить. Вокруг стола собралось неприлично много для подобного заведения зевак, только человека, к кому обращал молящий взор проигравший, будто совершенно не касалось происходящее.
— Еще одну партию! Я отыграюсь!
Федор безучастно изучал покрытие игорного стола, словно интереснее него во всем Небесном Казино ничего не нашлось бы. Журчание рулетки уже не перебивало привкус скуки. В этом месте искусственно было все: от света до улыбок дилеров — искусственно, как и тот, кто заставил его, Достоевского, так унизительно убивать время. В переливах вечерних платьев и ажурных брошек глаза теряли способность фокусироваться, фраки обхаживали дам, словно исполняя брачные птичьи ритуалы. От гомона голосов густо пахло всеми семью грехами. Раздражение обостряло чувствительность и это не вызывало в Достоевском ничего, кроме желания превратить это место в развалины. Впрочем, всему свое время.
— Господин управляющий просил проводить вас.
И да будет вознаграждена его жертва. Игнорируя рокот и шепотки за спиной, Федор направился вслед за помощником менеджера. Размах той партии, которую он разыгрывает, несоизмерим со смехотворными партейками за этими столами — никакие баснословные суммы не покроют и сотой части того, что стоит на кону.
В кабинете управляющего, в отличие от главного зала, всегда витали сдержанность и тишина. Взглядом Сигма проводил помощника. К счастью, тому не потребовалось объяснять, почему в ближайшее время менеджер не будет никого принимать. Теперь они с Федором остались вдвоём. Достоевский не мог не заметить, как тело Сигмы напряглось в отчаянной попытке сохранять субординацию.
— Втихую разоряешь моих посетителей?
— Надо же мне было скрасить ожидание, — в последнем слове слышался укор, — но можешь не волноваться, душу никто не успел проиграть. Однако они сами повинны в том, что согласились играть с дьяволом, разве нет?
Демон не предлагает и не навязывает сделку, на которую человек добровольно не пошел бы — кому, как не Сигме, это знать. За Достоевским тянулся шлейф выжженной земли и каждый раз, стоило посмотреть ему в глаза, где брызги костров сменяли льды Коцита, Сигма осознавал: рано или поздно сам станет частью этого карманного ада. Но сейчас Федор находился не на своей территории, и Сигме хотелось верить, что это даст ему преимущество.
Под изучающий холод лиловых глаз в ворохе листов он отыскал тонкую папку и протянул ее Достоевскому, проговорив как можно ровнее:
— Ты ведь за этим?
Федор намеренно задержался, когда их руки соприкоснулись.
— Еще хотел посмотреть, как ты устроился в своей поднебесной.
— Интересно. А на нечто вроде «я скучал» твоей гордости не хватит?
Глухой смешок поставил Сигму в неловкое положение.
— А ты бы поверил?
Изогнутая бровь и взгляд, в котором читалось протяжное «ну» — красноречивее ответа не придумать.
— Как видишь, все идет как и должно. Могу сказать, что проблемных клиентов твоего уровня не наблюдается. Ты это хотел услы…
Но последнее слово Сигме пришлось проглотить: на его талию легла чужая рука и пути отступления оказались перекрыты. Достоевский любил выбивать почву из-под ног — тот случай, когда пряник действовал больше как кнут. Вся отработанная выдержка кажется Сигме неуместной, когда ледяные пальцы бесцеремонно сжимают его руку в тисках.
— У меня много работы, — попытка удержать контроль над ситуацией и, в первую очередь, над собой.
«Твоя власть — иллюзия, в которую я позволяю тебе верить», — сквозило в блеске лиловой тьмы. Собственнически светлую прядь заправили за ухо, обнажая акварельные пятна румянца. Руку все еще держали. Но в касании губ, оставшемся на тыльной стороне ладони ощущением изморози, резко отозвалось: «Ты оставишь это как есть?»
— Ты прав, у тебя много работы, — с нескрываемым азартом произносит Фёдор. Под аметистовым льдом томились демоны, неверное движение — неудержимая мощь пробьется наружу.
Сигме стало противно от самого себя, от того, что Федор был прав и от того, как сильно ему иногда хотелось разложить этого недо-бога на своём рабочем столе. И потому он льнет к желанным губам и откровенно наглеет с каждым движением. Фёдор усмехается в поцелуе и прощает эту вольность. Не в их положении думать о размерном течении отношений, без того непозволительно мало встреч они могут позволить себе. Демон, укравший имя пророка в элузисе, пытается навязать свои законы. Странная игра, где из них двоих точных правил не знал никто.
— Я все-таки скучал.
И будь трижды это Казино проклято, если здесь они могут продолжать элевсинскую игру, то Фёдор готов ради своего небожителя подниматься к небесам.