Дорога до Врат Балдура залита солнцем, а небо над головой ослепительно голубое. Чем дальше их отряд удаляется от Лунных Башен, тем яснее становятся дни и светлее ночи.
Минтара поняла, что скучает по тёмному проклятью.
От живописного горного пейзажа её почти тошнит. За две сотни лет своей жизни она никогда не проводила на поверхности больше времени, чем требовал долг перед домом Баэнре. Привыкшие к мягкому мраку Подземья глаза дроу режет яркий солнечный свет, вызывая неприятную тяжесть в висках.
Смотря на Нериссу, Минтара испытывает смятение. Их предводительница дроу лишь наполовину, но если не обращать внимание на нелепо короткие уши, то её почти не отличить от подземных предков: бледно-серая кожа, белые волосы и янтарные глаза с красным отливом.
Нерисса подставляет лицо лучам солнца и улыбается.
Она оборачивается на своих спутников и подмигивает, заметив заскучавшее выражение на лице Карлах.
- Я бы сыграла что-то ободряющее, чтобы дорога стала веселее, но, боюсь, Минтара зарежет меня моим же смычком.
Минтара ненавидит бардов почти так же сильно, как и клоунов. Прелесть музыки резко меркнет, стоит им открыть свой лживый и льстивый рот. Многие шумные надоедливые пустословы, пытавшие снискать её расположение, покидали Мензоберранзан без пальцев и языка. Но Нерисса непохожа на большинство бардов: никаких экспрессивных ужимок, никаких оглушающих трактирных баллад и дешёвого пафоса. Бардесса поёт редко, предпочитая словам изящество скрипки и печальную трель паучьей лиры.
- Будет жалко портить хороший инструмент, но ещё пара острот, и я подумаю над этим.
Вопреки холодному тону её голоса, уголок губ Минтары приподнимается в усмешке.
***
Звёздная ночь спускается на их скромный лагерь, напряжённый от предвкушения: до города меньше дня пути.
Карлах громко топит волнение в бочонке с пивом под улюлюканье Шэдоухарт, Уилла и Астариона. В такие моменты Минтара вспоминает, что почти все её спутники – всё ещё дети. Закалённые путами рабства, огнём Аверно, тенями Шар, сталью и кровью, но всё ещё юные и периодически безрассудные.
Джахейра куда легче вливается в их компанию, несмотря на возраст. Однако печальный блеск на дне её тёмных глаз не спрячешь за дурацкими шутками и каламбурами. Он появляется в тот момент жизни, когда потерь и предательств становится столько, что перестаёшь их считать. И остаётся с тобой навсегда.
Бардесса тоже юна, но в ней Минтара видит расцветающую мудрость и остроту ума. Поэтому от их извечных споров о резонности принятых решений и плане дальнейших действий дроу получает больше удовольствия, чем раздражения.
Нерисса сидит на разрушенной каменной стене, нежно касаясь пальцами струн лиры. Она не видит ничего вокруг: ни дальних возгласов своих друзей, ни стоящую в тени старого дуба Минтару. Словно во всём Фаэруне есть только бардесса и её музыка.
Минтара подходит ближе, прислушиваясь к льющейся тихой мелодии, радостной и одновременно печальной. Как прощальный поцелуй или неразделённая любовь. Сладкий мотив с нотками горечи, неожиданно завораживающий.
Бардесса наконец-то замечает Минтару, и чуть не теряет равновесие, в последний момент успев подхватить выскальзывающий из рук инструмент.
- Хорошее исполнение, - бесстрастно отмечает Минтара, скрестив руки на груди. – Песнь мне, впрочем, незнакома. Что-то из репертуара наземных фейри, я полагаю.
Смущённая Нерисса, как и всегда, игнорирует выпад дроу в адрес чужих культур. Одарив её своей привычной лёгкой улыбкой, бардесса нервно касается пальцами замолкших струн.
- Могу сыграть несколько мелодий из репертуара гостиных дворов Мензоберранзана, моя леди. К сожалению, только музыку. Без слов. Мой запас языка дроу… постыдно скуден.
- Моя леди?
- Ой, - пролепетала Нерисса, и её глаза округлились, - это… ну, просто такое обращение… К знатной даме, вдохновляющей музыканта. Эти «бардовские штучки». Минтара, если тебе некомфортно, то я…
- После отречения от матери пауков и отравившего моё сознания яда Абсолют, я не чувствую себя леди. Леди осталась во главе стола грандиозных пиршеств, устраиваемых домом Баэнре. И, пусть сейчас меня окружает не роскошь, а общество других отступников и изгоев, такова цена истинной свободы. И я не жалею, что её заплатила.
Нерисса смеется, от чего бровь Минтары приподнимается в недоумении.
- Ты настоящая леди, и ничего этого уже не изменит. То, как ты держишь осанку, как говоришь, даже как двигаешься на поле боя. Настоящее благородство аристократки не купить деньгами и не захватить силой. Многие пытаются, конечно, но знатная дама остаётся знатной и в отмеченном битвами доспехе, пока крестьянка в дорогих шелках остаётся крестьянкой.
Минтара подходит ближе, и вот, она уже нависает над бардессой. Холодные пальцы приподнимают её подбородок, а красные глаза испытующе смотрят в янтарные, словно два пылающих угля.
Никогда раньше Минтара не видела красоту в несовершенстве. Она всё ещё ненавидит солнце. Всё ещё считает, что Нериссе не хватает амбиций, чтобы увидеть потенциал в подчинении Старшего Мозга. Всё ещё думает, что большинство бардов лучше всего смотрятся в глубокой яме с очень голодными пауками.
И всё же спрашивает, со жгучей смесью насмешки и желания в голосе:
- Хочешь, чтобы я была твоей леди?
Минтара с наслаждением смотрит на смесь страха и возбуждения, возникшее на лице Нериссы. Кончики её ушей, слишком коротких для дроу, налились кровью, а губы чуть приоткрылись. Дыхание стало неровным, и Минтара чувствует его на своей коже.
Растерянность резко сменяется привычной лёгкой улыбкой. Собравшаяся Нерисса аккуратно берёт ладонь дроу в свою и оставляет на ней поцелуй, такой нежный, что почти невесомый.
- Только, если ты согласна иметь личную бардессу. И сохранить ей пальцы, без них я буду совершенно бесполезна!
Нерисса грациозно, на этот раз без казусов с равновесием, встаёт со стены, прижав к груди замолкнувшую лиру.
- Буду ждать ваших пожеланий, моя леди. А пока, кажется, в своей музыкальной меланхолии я забыла, что остальные мои компаньоны имеют свойство совершать глупости, если долго за ними не приглядывать.
Словно в подтверждение этому, из лагеря раздался возмущённый крик Ла’эзель и громкий, как рёв бизона, смех Карлах.
Глядя удаляющейся бардессе в след, Минтара бессознательно подносит к губам свою ладонь, тем самым местом, где ещё пылает печать поцелуя. Её захлёстывает разочарование партеры, из когтей которой вырвалась жертва, ещё секунду назад казавшаяся беспомощной.
Но разочарование это... сладкое.