Сестры говорили мне – не раз и не два, – что смертные недостойны нашего внимания. Но я была юна и любопытна, а их скоротечные жизни наполнены бурями и штилями. Весь их мир и все, кто в нем обитал, казались мне столь же прекрасными, сколь и загадочными, как и все мои сестры. Теперь же, когда я познала все коварство, всю жадность, весь эгоизм смертных, вспоминая те дни, понимаю, сколь же я была глупа, что поверила той деве.
Но она плакала столь горько над могилой своей матери, что я все же предстала перед ней, желая утешить ее горе. Мне не составило труда обратить ее одежды, разорванные в лохмотья, как она мне поведала, ее же сестрами, в платье, что было достойно королев и заморских императриц. Я вплела в ее кудри шелест листьев и их песни. Журчание ручейка я вложила в ее голос. Окутала ее блеском звезд. А из слез, что она пролила, соткала ей туфли, что блистали хрусталем.
Откуда мне было знать, что то были слезы досады и злобы, а не искренней печали. Откуда мне было знать, что покойная мать ее ведьма, а на том балу она околдует принца. Неведомо мне было, что сестры разорвали ей платье, пытались не дать ей оказаться на празднестве, ведь прознали об ее планах сковать в свои заклятья будущего короля и желали сами провернуть подобное. Конечно же, первым указом этой девицы, как только она оказалась на троне под рукой своего супруга, было казнить своих сестер. До сих пор, как сомкну веки, я вижу их тела, повешенные на ветвях гиблого древа, раскачивающиеся по велению ветра, с глазами, выклеванными птицами.
Рядом с королем эта ведьма пробыла недолго – темная магия всегда берет плату, – однако их правление, пусть и краткое, все же оказалось пагубным для всего королевства. Но народ с их смертью не вздохнул с облечением, новая напасть обрушилась на них, ибо их сын был испорчен своей матерью. И пусть в его руках не блистала магия, королевство лишь глубже погрузилось в отчаяние.
Тогда-то я и совершила еще одну ошибку.
У меня не было сил смотреть на страдания народа в землях, в которых обитала. Мне казалось, что я смогу исправить то, что натворила. Ведь по моей глупости они и оказались во власти ведьмы.
И не желая боле наблюдать за медленной гибелью народа, я пришла в замок к новому королю. Молодому, самовлюбленному и прекрасному. Заклятие, что я на него наложила, открыло его истинную сущность, запрятав всю его красоту, которой он всех поражал, под густой безобразной шерстью. Вся скверна, что сидела в его душе, отразилась и на его лице, исказив точечные черты. Он обратился в монстра, и, лишь изменившись внутри, он вернул бы себе свой облик.
Годами он бродил по разрушенному им в ужасе и гневе замку, держа в страхе тех единственных слуг, что остались с ним. Но однажды его поразила любовь. И ради любимой он изменился изнутри и поборол мое заклятье. С любовью под рукой он смог вернуть своему королевству былую славу и благодать.
Любовь и вправду может творить чудеса, менять людей и не только. Даже я однажды оказалась в ее объятиях.
Но к сожаленью, мой избранник был смертным. И чтобы быть с ним, хотя все сестры отговаривали меня, твердя, что чувства смертных не бывают вечны, они столько же скоротечны, как и их жизни, я отказалась от своей семьи: отрезала свои крылья, сковала свой голос, что выдавал меня. Но раны, что остались на теле и в душе после сделанного мною выбора, смогли залечить время и его любовь ко мне.
И все же мои сестры оказались правы: его чувства ко мне остыли. В его глазах поселилось безразличие и равнодушие ко мне, в них боле не вспыхивал огонек при виде меня, а уста навеки сомкнулись, не сказавши мне ни слова.
Не зная, как мне быть, я поддалась отчаянию, что захватило мое сердце, и попыталась вернуть его былые чувства. Но силы мои уже были не те, что раньше, а потому я прибегла к запретному для моего народа колдовству. И представ перед ним, я преподнесла ему в дар яблоко, красное словно пламя, что должно было вернуть его мне.
Но увидев рядом с ним ведьму, я осознала: он был скован заклятьем, окутавшим его сердце по ее велению и поселившим ее образ в его голове. Лишь раз взглянув в ее глаза, я ужаснулась: в ней было отражение той девицы, что обманула меня своими слезами. Не думала я, что когда-либо вновь встречу ее кровь. И ей хватило лишь одного взора, чтобы разглядеть, что таилось в плоде, и обвинить меня в колдовстве. И пусть она увидела во мне угрозу для себя и своих чар, меня не сожгли на костре, как ведьму. Она выбрала для меня другую участь: раскаленные докрасна железные башмачки.
Мои сестры нашли меня, брошенную посреди безжалостных снегов прежде, чем холод забрал меня к себе. Они сделали все, чтобы залечить мои раны, но отныне каждый шаг приносил мне боль, будто на мне все еще были эти башмачки. С помощью сестер я смогла сорвать с себя цепи, которыми некогда сковала свой голос, но он уже не был столь же чарующим, что и прежде, как у моих сестер, мелодией ручья звучащим из их уст. Отныне он походил на хруст сломанных ветвей, на рев ветра в грозовую ночь.
И сестры вручили мне нож, которым однажды я отрезала свои крылья. Но мне не удалось убить им ведьму, как они надеялись, и забрать себе ее силы, чтобы соткать из этой магии себе новые крылья и встать рядом с сестрами, вернуться к ним: уж слишком сильны были заклятья, которыми она себя защитила. Однако сквозь всю боль и печаль я смогла вонзить нож в сердце моего возлюбленного, чтобы избавить его от ее чар.
Отчаяние, в которое я погрузилась, поглотило меня на века. Спасаясь от боли, что поселилась в моем сердце, я спряталась ото всех и всего в снегах, в которых меня когда-то и бросили. Но моя крепость изо льда и хлада, в которой я сокрылась от всего мира, все же не смогла отгородить меня от моей печали.
Годами мои сестры пытались до меня достучаться. Я слышала, как они бились о стены моей крепости, умоляя вернуться к ним. Они приводили в мои владения смертных детей в надежде, что их тепло, их светлые души смогут меня согреть, но они погибали в моих хладных объятиях, и их смерть лишь глубже погружала меня в горечь.
Но вдруг однажды я, имевшая на протяжении декад и декад славу жуткой ведьму, сгубившей не одну невинную душу, а сотни, получила приглашение на пир: король созывает всех на празднество в честь рождения долгожданной дочери.
Ужас и предчувствие беды заставили меня двинуться в путь. Но когда я добралась до замка, уже было поздно: мои сестры лежали передо мной бездыханные, отравленные трапезой, предложенной им на золотых блюдцах. А король лишь хохотал, торжествуя, что избавил свои земли от моих сестер. Его хохот лишь стал сильнее, когда я, хромая и опираясь на свой посох, доковыляла до его трона. Но улыбка с его лица исчезла, стоило с моих уст слететь проклятью, поразившему его драгоценную дочь.
Он пал передо мною ниц, заливаясь слезами, умоляя забрать его жизнь и жизни всего его народа, но сохранить его дочь, его единственное дитя, ведь других у него больше не будет: его возлюбленная заплатила своей жизнью, дабы даровать ему наследницу. Но я смотрела на него и видела, что слезы он проливает те же, что и когда-то его предок.
Мои слова были неизменны. Я не была достаточно сильна, чтобы поразить этот род сей же час, а потому дала им, – но скорее своему заклятью, – срок, по истечению которого его дочь окажется во власти моих чар, что со временем смогут окрепнуть и поразить ее.
Но когда солнце отмерило все отсроченные года, все в королевстве пали замертво, а дочь короля погрузилась в сон, хотя коснуться мое проклятье должно было лишь ее. Ведьмовскую кровь не так-то просто погубить: за то время, что понадобилось, чтобы мои чары собрались силами и смогли сгубить ее, юная ведьма нашла путь спастись.
И вот я осталась одна среди сотен и тысяч хладных тел и одного, в котором еще теплилась жизнь. Чтобы не дать ей проснуться, я погрузила ее тело в гроб изо льда своей крепости и запрятала его в глубинах замка ее отца.
За века этот замок, окутанный мною терновником с покрытыми ядом шипами, обратился в руины. Теперь осталась одна лишь башня посреди темного леса, в котором по моему велению давно обитали все невиданные чудища. И все лишь для того, чтобы никто не смог подойти к башне и разбудить ведьму, что спала в ней непробудным сном.
И все лишь из-за одной ошибки, некогда совершенной мной.