Все двери, окна, ставни и всевозможные щели, какие только были в книжном магазине А. З. Фелла, тщательно закрыты. Все шторы и занавески были наглухо задернуты. Случайно проходящим мимо любопытным людям не стоило видеть то, что происходило внутри.
Кроули сравнил подобное взаимодействие с сексом, и Азирафаэль готов был с этим согласиться. Потому что, как и в сексе, они прикасались друг к другу. Сливались. Соединялись. Смешивались. Это было взаимодействием на внетелесном уровне. Ведь по сути своей они оба — оккультная и эфирная субстанции, и даже те формы, которые рисовали люди в храмах, не были по-настоящему истинными.
Единственная их истинная форма — энергия, субстанция, явление, сила. Это их суть.
И они соприкасались.
Призрак тихого вздоха Азирафаэля наполнил каждый уголок, каждую комнату в магазине. Они были везде, они заполняли собой все пространство. Кроули старательно вплетал свою суть в его, словно создавая узор макраме, не смешивая, но соединяя. У них не было ни лёгких, ни связок, ни даже рта, чтобы мог получиться стон, но они оба слышали обоюдное удовольствие друг друга: громко, сильно, страстно.
Кроули дрожал, и в подтверждение этого качалась люстра в гостиной. Азирафаэль издавал протяжный стон — и, скользя, книги падали с книжной полки. Ни один прибор не был включен, но в магазинчике было светло как днём. В некоторой его части. В другой же была непроглядная тьма. И там, где была четкая грань соединения света и тьмы, проскакивали искры. Тени и свет двигались, переворачивались, перехватывали друг друга, напирали и уступали первенство.
Постепенно, час за часом, искрило все больше, сила, сконцентрированная внутри маленького здания, росла. Соскользнула с полки сахарница, перевернулась, рассыпая белые кристаллы, которые тут же вдруг исчезли с пола, будто их и не было. Закрутился проигрыватель, и тишину, наполненную вздохами удовольствия, прорезала музыка с несуществующей пластинки.
Случайно вошедший посетитель непременно бы сошел с ума. Подобное сверхъестественное представление было бы не по силам выдержать ни его разуму, ни органам чувств. Нельзя одновременно видеть и не видеть, осязать и не осязать, слышать и не слышать. Но прежде, чем это случилось бы, он был бы смертельно напуган, увидев, как поднимаются в воздух предметы, словно подхваченные ветром, как танцуют письменные принадлежности, как исчезает какао из чашки, как превращается в прах стопка новеньких комиксов, случайно попавшая под поток движущейся тьмы. А по стенам, освещённым без источника света, ползут тени, изображая два сплетённых в страсти тела.