— Ханни!
Минхо врывается на крышу, практически с ноги выбивая полуживую дверь. Та пронзительно скрипит и не менее громко ударяется о стенку, ворчливо возвращаясь затем в исходное положение. Джисон неподвижно стоит, оперевшись на парапет, смотрит вдаль, но на звук очень быстро оборачивается. От неожиданности он вздрагивает, едва не подпрыгивая на месте, и несколько драматично хватается за сердце. Минхо знает, что это привычный жест, сделанный совершенно искренне, на автомате, поэтому даже не хмыкает, как делает обычно в ответ на всякие глупости. Хановы глаза тем временем расширяются от испуга, а руки тут же вскидываются в сдающемся жесте. Возле ног валяются шприц и жгут. Между худыми пальцами зажата ещё недогоревшая сигарета.
Минхо недовольно хмурится, подозревая, что первые два предмета принадлежат не парню, а вот табачный дым — стопроцентно его. Мог бы, выпорол давно: столько раз разговаривали на тему курения, но с Джисоном как об стенку горох, что с ним ни делай, всё равно продолжит. Ли это злит, раздражает, но он мирится, потому сигареты — самое малое, что может нанести вред воздушному и нежному телу. И если это одна из немногих отдушин младшего, он позволит ему эту мелочь, будет ругаться, но закроет глаза и простит в очередной раз.
— Хо! Ты что здесь делаешь? — Хан виновато тупит взгляд, с напускным интересом разглядывая носки собственных конверсов.
— Нет, ты меня извини, конечно, но что здесь делаешь ты? — Минхо акцентирует внимание на последнем слове и молниеносно подлетает к Джисону, тут же беря его ладони в свои. Ощущает мягкость холодной из-за вечерней свежести кожи, проводит большими пальцами по тыльной стороне, подносит к своим губами и пару раз дышит горячим дыханием, стараясь согреть. Сигарета из онемевших рук почти выпадает, но мелкий хватается за неё, как за спасательный якорь, и она остаётся лежать меж двух костяшек.
— Я? Ничего, на закат просто смотрю… — в подтверждение своих слов он кивает на оранжевый шар солнца.
Посмотреть действительно есть на что. С этой крыши открывается восхитительный вид, доверху наполненный свободой. Отсюда прекрасно видно, как окрашивается к вечеру небо в мягкие пастельные тона, как ночь потихоньку начинает заполнять собой вышину, как шуршат листья, переливаясь в лучах закатного солнца. Да, тут правда красиво. Минхо понимает, почему Джисон приходит сюда каждый раз. И он согласен врываться сюда же постоянно, если его Ханни будет вот так вот стоять рядом, вдыхать прохладный бодрящий воздух и любоваться моментом. Определённо согласен.
— Ханни, — Ли прижимает курильщика к себе, зарывается пятернёй в волнистые волосы и громко вздыхает, — я ведь так волновался, мало ли… Твоё? — мгновенно переключается он и брезгливо откатывает носком берцев шприц куда подальше. Стекло противно трещит, перекатываясь по каменистой поверхности.
— Ты меня за кого держишь? — хмыкает Хан. — Я завязал давно.
Минхо окидывает его скептическим взглядом, но верит. Всегда верил. Кто он такой, чтобы не доверяться своей паре? В конце концов, Ли бы заметил. Расширенные зрачки, бледность лица, там… И всё остальное в этом роде. Но Джисон выглядит совершенно здоровым, даже более чем. Скачет, как горный сайгак, по крышам, выкуривает по несколько пачек сигарет в день, бьёт стёкла на заброшках — в общем, делает всё то, чем занимается обычно.
В груди что-то щемит. Минхо улавливает этот миг, понимает, что полюбил именно такого Джисона: маленького, но бойкого, идущего против правил жизни, которая порядком поднадоела. Эта его черта — шагать наперекор всем, доказывая свою стойкость, — такая привлекательная, немного по-детски наивная, но Ли любит её самой чистой любовью, даже несмотря на возможную угрозу для чужой жизни. Он просто уверен, что всегда будет рядом и всегда сможет помочь, где бы ни был. Минхо прав и никогда не сомневался в своей правоте.
Джисон клюёт его в кончик носа, опаляя терпким запахом табака, прямо в объятиях Минхо поворачивается обратно к солнцу, которое почти полностью закатывается за горизонт, и делает очередную затяжку. Ли на это ничего говорит, только облокачивается одной рукой о перила, второй, — всё ещё удерживая Хана за талию. Так, на всякий случай. Всякое ведь бывает.
— Знаешь, мамы уже как три дня нет, — младший задирает голову к фиолетово-розовому небу и словно дракон выдыхает дым, специально чуть в сторону, чтобы не задеть Минхо. — Я так-то не то чтобы сильно волнуюсь, но хотелось бы наблюдать её дома хотя бы с бутылкой в обнимку, — он невесело улыбается, туша окурок о поцарапанный металл.
— Может, сегодня вернётся?
— Может. А может и нет, — пожимает плечами Хан, на секунду задерживаясь глазами на деревьях вперемешку с домами вдали, а затем неожиданно резко поворачивается к Минхо, обхватывая того руками и сцепляя их в крепкий замок. — А пойдем к разваленному заводу? Там сейчас так хорошо звёздное небо видно будет!
Минхо эта идея не очень нравится, потому что замёрзнуть там можно на раз два, особенно, если учитывать чувствительность Джисона к температурам, но отказать не может. Не может, потому что знает, что для Хана это ещё одна небольшая радость. В школе мальчишку не любят: он давно и на успеваемость забил, и на одноклассников-мудаков; дома матери и след простыл, отец в тюрьме за убийство сидит, этого дурного тоже чуть за наркотики не привлекли, да только и тут, зараза, выкрутился, чему Минхо несказанно рад. Картина вообще ни разу невеселая, но какая имеется. Ли любит его таким, какой он есть: простой, несколько беззаботный, понимающий. А ещё свободный, нескованный мнением общества и их же правилами.
Хан вообще, по скромному мнению Минхо, безумно сильный человек. Он упорно не загинается, стоит крепко, по-прежнему радуется жизни, хоть и здоровье губит нехило (Ли уверен, что однажды сожжёт все магазины с сигаретами к чёрту), зато к алкоголю даже не прикасается. А ещё Джисон неглупый. Далеко не глупый. Вид у него придурковатый, конечно, обкуренный чуть-чуть, но зато живой. А в голове этой волнистой сидит много разных умных и не очень мыслей. Такими, наверное, даже сами философы не обладают, потому что они витиеватые, никогда не собранные воедино, но искренние. Минхо иногда кажется, что возьмись его пара за голову, так в университете у той отбоя бы не было от профессоров, что хотят под своё крыло взять.
На крыше они лежат сравнительно долго. Джисон, не затыкаясь, рассказывает о звёздах, созвездиях, инопланетных мирах и многом другом. Минхо не очень слушает, но старается. Отзываясь в сердце тёплыми волнами, голову его занимают мысли совсем не о космосе: только о сильном Ханни. Ли хорошо рядом с ним. Хорошо так, как никогда ни с кем не было. Наверное, нет на свете больше такого удивительного человека, это великая удача встретить его. Джисон же, вырывая свою пару из мира грёз, иногда прерывается, постукивая зубами, потому что замёрз. Минхо с тяжёлым вздохом прижимает Хана ближе к себе, чуть потирая чужое плечо, чтобы согреть нежную кожу через ткань тонкой водолазки. Следом за прежними размышлениями ему думается, что мелкий очень похудел, одна кожа да кости остались. Он усерднее всматривается в любимое лицо, всё ещё почти не вникая в несвязанную болтовню, замечает синяки под глазами — спит мало. Он тяжело вздыхает, сгребает младшего в охапку и греет в своих объятиях, как птенца.
Джисон прерывается, смотрит несколько виновато в глаза напротив, но прижимается ближе, обхватывает ногами талию Ли, руками цепляется за длинную шею, как медвежонок. Прерывисто дышит куда-то в её изгиб, а Минхо чувствует, как его футболка начинает потихоньку намокать от беззвучного плача. Он хмурится несильно и укладывает ладони на подрагивающую спину, чуть поглаживая.
— Ханни, может, домой пойдём?
Если бы только Минхо сам не учился в школе, в последнем классе, давно бы забрал своего парня к себе, но мама у него больно консервативная: чуть что не по ней, и всё, не видать Ли ни своего щекастого счастья, ни друзей, ни той же школы проклятой. Вот только до университета бы дожить пару месяцев, а там уже легче будет. Минхо от этих мыслей всегда так тепло на душе становится, что всё перед глазами начинает окрашиваться в солнечные цвета, и уже как будто бы не так страшно. Не страшно, стоит только подумать о своём Ханни.
Ли поджимает ноги под себя, тем самым притягивая Джисона ближе. Он успокаивающе чмокает его в висок, чуть раскачивается и всё так же мягко поглаживает. Сначала по спине, потом по дрожащим плечам, густым волосам. Минхо оставляет руку на затылке, обнимая ещё крепче и отдавая всё своё тепло, лишь бы только Хану было лучше.
— Не хочу домой. Там темно, пусто и одиноко, — бурчит Джисон из недр складок.
— Тогда посидим ещё немного, — соглашается, даже не собираясь спорить.
Хан целует его. Мягко, невесомо, будто бы в последний раз. Минхо думается, что расставание с ним действительно каждый раз выглядит как последний. От этого мурашки кроют все тело, а внутри что-то болезненно скребётся. Кто бы мог подумать, что отпускать любимых так тяжело, даже если это всего лишь ночь. Целая ночь.
***
Когда Минхо замечает, что что-то не то, уже поздно. У Джисона впалые щёки, постоянная вялость и втыкание в одну точку, на руках ярко проступают вены, хотя они никогда не стремились светить своей болезненной синевой, а на одном сгибе локтя куча синяков и след от затягивания. Ли хочется кричать от бессилия: он знает, что наркотики — это навсегда. С ними можно бороться, отказываться сколько угодно, игнорировать желание, но Хан больше не в состоянии.
Значит, и Минхо не в состоянии. Он пытается что-то сделать с этим, в частности копить активнее и так же активнее искать свободные квартиры, даже если те совсем убитые. Их время потихоньку выходит, и он чувствует это, только как с этим бороться, пока не понимает. Ли ни раз и ни два старается убедить Хана сходить к врачу или что-то в роде того, но тот отмахивается отсутствием денег и «захочу — брошу». Однажды же, мол, бросил. И вообще, «ты мне веришь, Хо?»
И как Минхо мог не верить.
***
Ли заходит во двор, спешно приближаясь к фонарю, где обычно появляется Джисон, чтобы подцепить его, но никого, даже отдалённо похожего на пару, не находит. Странно это как-то, Хан же в это время точно должен быть здесь. Вот прямо здесь, возле недавно покрашенной качели, пинать полуживой мяч и в ожидании оглядываться каждые пару минут. Только его нет. Нет ни на лавочке у подъезда, ни на детской площадке, ни даже в их секретном месте за гаражами.
Минхо вновь возвращается к тому злосчастному фонарю, который раздражающе мигает чуть ли не в сигнале «SOS». Всё тело кроет липкое, скользкое предчувствие, перекрывая когтистыми лапами дыхание до хрипа и жжения в лёгких. Биение сердца учащается, в груди стремительно холодеет, прямо как в каждое прощание на том же заводе. Всего его передёргивает и потряхивает, руки неконтролируемо дрожат. Ли старается игнорировать собственное состояние. Он ещё раз оббегает всё, словно в Зазеркалье возвращаясь туда же, откуда сорвался с места.
В какой-то момент сверху слышится свист. Минхо только успевает задрать голову, как видит чужой полёт. Полёт, который предпочел бы никогда в жизни не видеть. Рядом с ним, буквально в метре, с глухим звуком падает Джисон. Кровь заливает асфальт, а у Минхо сердце останавливается. Внутри всё обрывается. Он стоит неподвижно не в силах сделать даже шаг к любимому, только смотрит в шоке, ещё не осознавая всего происходящего.
***
Ли обнимает мокрое от крови тело, раскачиваясь вперёд-назад, словно пытаясь приласкать ребенка. Он укладывает чужую голову к себе в районе ключицы, поглаживает слипшиеся волосы, как делал всегда, когда Джисону было плохо, в неверии разглядывает тощие руки, укрытые голубой сеткой вен и тёмными синяками, прозрачную кожу, ещё не высохшие дорожки слёз там, где раньше были пухлые щёчки. В пальцах зажата записка с простым «я не справился».
С искусанных губ срывается крик.