— Ей уже неделя. Когда-нибудь нам придётся выбрать имя, — Микаса бросает усталый взгляд из-под тяжёлых век на супруга, покачиваясь в кресле на крыльце, пока малышка с причмокиванием сосёт её грудь. Леви неподвижно сидит рядом в собственном кресле-качалке, наблюдая за тем, как крошечные губки его ребёнка обхватывают сосок, а тонкая струйка молока стекает с уголка рта. Доставая из кармана носовой платок, он протягивает руку, чтобы стереть следы молока. Ребёнок на его действия не реагирует, увлечённый материнской грудью.
Отцовство для него ощущается как нечто необычное: ребёнок — странное миниатюрное существо, которое только спит, кричит, ест и гадит, а он сам испытывает восторг от появления дочери с того момента, как впервые увидел её, синеватую, окровавленную и издающую пронзительные звуки. Даже несмотря на то, что разум и тело требовали немедленно сбежать подальше от этого комочка, порой выделяющего весьма отвратные запахи и массы. Как он может дать имя, простой набор букв, той, к кому испытывает поистине бесконечную и самую глубокую любовь?
— Пока в имени нет нужды. Она будет для нас «ребёнком», пока не подрастёт. У нас есть как минимум год или полтора, — Леви чуть приподнимает брови, отчего становится непонятно, содержит ли его ответ долю юмора или же вполне серьёзен. Микаса знает его достаточно долго для того, чтобы понимать — возможны оба варианта.
— Мне не до шуток, — произносит она, устремляя взгляд вдаль, на травянистые холмы. Высокую траву колышет ветер, заставляя зелёный покров танцевать под первыми закатными лучами.
— Тогда будем следовать первоначальному плану и назовём её в честь наших матерей.
Теперь Микаса смотрит на супруга, и глаза её сияют сталью подобно клинкам, к которыми оба не прикасались много лет.
— Значит, Шиори Кушель?
— Кушель Шиори, — поправляет её Леви.
Микаса несогласно качает головой, после чего отнимает ребёнка от груди, перенося к другому соску. Едва слышно шипит, когда кроха с силой сжимает дёсны.
— Ты в порядке? — спрашивает Леви.
— Да, — выдыхает она. — Мне ещё нужно привыкнуть к этому.
Он хмыкает в ответ, закрывая эту тему. Их разговоры частенько завершаются именно так, и оба наслаждаются воцарившейся тишиной, прежде чем заговорить вновь. Малышка почти заканчивает есть, когда Леви произносит:
— Можем подбросить монетку и определить порядок имён.
— Я не буду выбирать имя для собственной дочери путём подбрасывания монетки, — возражает Микаса.
Леви поджимает губы, однако их уголки всё же дёргаются вверх.
— Что ж, такая позиция заслуживает уважения.
Движения детских губ замедляются, дыхание становится тише. Микаса улыбается, с умилением глядя на сонную кроху, затем проводит кончиками пальцев по мягким чёрным волосам ребёнка. Давление на сосок уменьшается, и вскоре малышка начинает посапывать.
— Уснула, — шепчет Микаса.
— Можно подержать? — столь же тихим голосом спрашивает Леви.
— Конечно.
Он поднимается со своего места и берёт ребёнка, аккуратно придерживая голову и прижимая дочку к своей груди. Малышка инстинктивно жмётся к нему, и глаза его в который раз начинает застилать пелена слёз.
Моя девочка, думает он. Самая лучшая, прекрасная девочка.
Он садится, укачивая ребёнка и не сводя глаз с маленького личика в попытках различить собственные черты. Микаса с улыбкой смотрит на супруга — сурового мужчину, покрытого шрамами, который чуть ли не сияет от счастья, глядя на спящую дочь.
— Есть ли кто-нибудь ещё, в честь кого ты хотела бы назвать её? — спрашивает Леви, переводя взгляд на жену. Ему самому на ум приходит множество имён дорогих людей. Он не чувствует дискомфорта рядом с призраками своего прошлого, но предпочитает концентрироваться на настоящем: получать удовольствие от работы на собственной земле, обеспечивать семью, любить и быть любимым.
— Мы потеряли много товарищей, но… — Микаса не договаривает, поднимая глаза на последние багровые лучи.
— Я знаю, что у тебя есть кое-кто на примете, — произносит Леви, втайне радуясь тому, насколько спокойно и нежно звучит его голос по сравнению с прежним командирским рычанием. — Скажи мне.
С губ Микасы срывает вздох.
— Саша.
Леви кивает, не то чтобы соглашаясь сразу, но желая сделать хоть что-то, лишь бы отвлечься от болезненных воспоминаний о том дне. О запахе крови, отчаянных криках товарищей. О слезах Микасы.
— Да уж, она тоже любит поесть, — он снова смотрит на дочь, чей крохотный ротик посасывает воображаемый сосок даже во сне.
Микаса улыбается, несмотря на боль в груди, незримую рану, к которой она, к сожалению, успела привыкнуть, хотя в последнее время боль напоминает о себе всё реже.
— Саша Кушель? — спрашивает она.
— Саша Кушель, — повторяет Леви, словно пробуя это имя. — Мне нравится.
— Это оказалось проще, чем я думала, — признаётся Микаса, на этот раз вздыхая с облегчением.
Леви издаёт смешок.
— Я слишком не высыпаюсь для того, чтобы шутить, но знай, что я бы это сделал, работай мой мозг более активно.
Она тихо смеётся, и на мгновение Леви чувствует такую влюблённость — в собственную жену, в новорождённую дочь, в лазурные сумерки, в эту простую жизнь, ради которой он боролся, не жалея себя — что готов лопнуть от переполняющих его ощущений.
В этот момент крошка Саша шевелится во сне, протягивая ручки, а затем вновь прижимая их к груди. Леви качает дочь на руках, пока та не начинает похрапывать, затем наклоняется и касается губами маленького лба.
— Папа любит тебя, Саша, — шепчет он. — Папа тебя очень любит.