Сколько помнил себя Лерой, он почти всё своё детство провел во тьме. Запертый в аравели, он не знал света, кроме тонких его лучей, изредка проникающих через гладь досок нагретого этими лучами дерева. Солнце ему было недоступно. И он не любил его.
“Любовь” солнца к маленькому существу была жестока и не выносима.
Солнце причиняло ему боль, выжигало своими объятиями на его теле ожоги, которые уродливо сходили месяцами с нежной кожи, а порой оставались с ним навсегда.
Мальчик не знал, чем заслужил это всё, но помнил, что так было всегда. Было ли это наказание или же это его судьба - прожить всю жизнь здесь в маленькой коробке на колесах, где почти ничего не было? Никто не позаботится о ребенке, что заперт здесь.
Хотя, порой он задумывался о том, заперт ли он здесь по - настоящему?
Когда солнце угаснет и на смену ему придет новая тьма, Лерой уйдет.
Именно этого он хотел. Уйти. Ему так хотелось просто исчезнуть и никогда больше не появляться здесь или где-либо ещё? Есть ли него у шанс выжить?
Его тело слабое, больное, измученное болезнями, долгими дорогами и недостатком пищи. Маленький эльф не знал, что с ним именно не так, но стоит кому-то прикоснуться к нему, его кожу будто обдает огнем. Будто солнце вновь раскрыло свои объятья и захапало его. Прикосновения причиняют боль, обжигают, оставляют синяки и кровоподтеки.
Или это потому, что дорогая Андра бьет его?
Мысль отозвалась дрожью по телу, и ему хотелось свернуться калачиком на полу, вспоминая ее недавнее появление. Она…она говорила, что именно здесь его место.
Но… он не хочет быть здесь!
Она говорила, что всё, что происходит с ним - его вина.
Но, что он сделал? За какие деяния прошлого ему приходится расплачиваться такой ценой? Синяки горели под маленькими пальчиками ребенка, обнимающего себя на гладком полу аравели. Почему боль не оставляет его даже наедине с самим собой? Ему было так страшно. Образы в голове смазано плясали. Откуда они были в его голове, он не знал, но помнил ощущения, оставшиеся от них. Он не знает как они называются, не знает как объяснить их, но одно конкретное чувство, застрявшее где-то на подкорке давило на него бесконечно: когда он остаётся один в этой комнате, ему становится больно и тошно. Ему хочется обнимать себя так крепко до тех пор, пока ребра не задребезжат в его руках. Но и здесь он бессилен: боиться боли.
Нет ничего плохого в том, чтобы быть одному.
Вот только почему-то, когда он один, эти странные ощущения в теле заставляют зубы отстукивать дробь, его тело трясется в мелкой дрожи, а что-то тяжелое сковывает его сердце и голову?
Почему на глазах наворачиваются слезы?
Почему этот мир такой сложный?
У Лероя так много вопросов, но никто не сможет дать ему ответы. Его хрупкое тело опять пробивала та самая, едва заметная, дрожь, а сердце забилось чуть быстрее, чем раньше, ноющей болью отдавая в грудине. Нервно поведя, плечи переправили тик в голову и, в тот же момент, его пальцы начали тарабанить костяшками по деревянному полу. Уперевшись другой рукой в пол, он поддерживал свою грудь продолжая размеренно стучать и считать каждый удар. Стук о дерево успокаивал, позволял сбросить тяжесть, которая словно желала придавить, прижать его к полу, обездвижить. Если это случится, сердце его не выдержит. Искалеченное обидами, оно не сможет справится с тем, что желает его уничтожить.
Сквозь мелкие щели, из ниоткуда, повеял холодный ветерок. Отозвавшееся на прохладу тело, позволило ребенку на пару мгновений забыть о боли, подняв его с колен. Холод был другом, которого он точно помнил. Другим бы показалось это странным, но только не ему. Если бы он знал, как давать имена, он бы даже дал своему другу имя, но в голове не было ни одного слова, которое бы подошло его другу как имя, кроме как…
Спасение.
Спасение для него было подобно ветру. Оно, будто ветер, способно унести тебя далеко отсюда. Это что-то радостное, но и то, фот чего на глазах наворачиваются слезы. Оно хлещет тебя по щекам, но ты не чувствуешь себя израненным.
Стук за стуком. Звук костей о пол разносит стук по всему маленькому помещению, отражается от стен и возвращается назад. Лерой заполняет комнату этим звуком, желая понять его. Почувствовать. И он понимает его: там, снаружи, что-то было. То ли снег, то ли лёд покрывающий стены, из-за чего звук у дерева был совсем другой. Ударив рукой по стене, Лерой ощутил, как что-то упало и хрустнуло. И правда снег.
Он совсем забыл, что обычно в этом время года выпадает очень много снега и после этого сдвинуть с места аравель почти невозможно. Сколько же он не выходил наружу? Подняв руки над головой он сквозь полутьму вглядывался в ладони, пытаясь рассмотреть красные костяшки на пальцах и на ладонях. Маленькие ранки на ладошках служили странными отметками о времени. Раз за разом он стучал и бился о стены, пытаясь успокоить себя. Он помнил - совсем недавно аравель двигалась и ему без конца приходилось слушать звук, который издает слегка подтаявший снег, смешиваясь с грязью. Именно по нему двигались долийские корабли и воины, охранявшие своих собратьев. А еще разговоры! Лерой слышал их так, словно они говорили у него под ухом, рассказывая о дичи в этих местах, где лучше сделать стоянку и как разгрести снег, дабы тот не мешал им так сильно. Тогда на глазах у мальчишки сами по себе выступали слезы, а голоса проходили через него сотней снежинок, но так сковывающе больно, будто были раскаленными ножами, которые обычно делает одна женщина, очень похожая на Андру. Они пронзали его всего, раздражали кожу, тело, раздирали душу, шумели; и всё, что он мог - это сжаться где-то в углу, закрывая уши руками, пытаясь спастись от этого шума, но даже если он уснет от бессилия, голоса все равно настигнут его сквозь сон. Проваливаясь в другую тьму, более нежную и искреннюю перед ним, он и там никогда не мог найти свое спасение - там голоса звучали громче и сильнее. Они забивали собой весь эфир, лишая его полноценного отдыха и возможности выспаться. Просыпаясь, он не мог понять, неужели этот кошмар и ужас, что он видел или слышал и есть то, что называли старцы клана - сном? Одним из магических мест, где живые существа могли видеть самые разнообразные картины и места, которые они видели, или которых никогда не существовало. Неужели именно это было его судьбой, если он будет магом?
Магия. Стоило ему подумать об этом, ему вдруг стало не так тягостно в груди. Прижавшись лбом к стене он, закрыв глаза, мечтал. Мечтал о магии, мечтал о чуде, мечтал о силе которая не даст ему ощущать боль. О как бы было замечательно, если бы, проявившийся у него, дар позволил ему лечить свои раны. Лерой не хочет болеть. Не хочет, чтобы жидкая кровь текла без конца, заставляя его застывать в немом крике, как только он её видит. И ещё, если бы кровь из носа тоже перестала течь, было бы так хорошо! Андра бы перестала его бить за опять испачканную одежду. Он ведь совсем не хотел! Кровь сама по себе течет, даже если Андра не бьёт его по лицу или голове, но она все равно продолжает кричать на него. Главное, конечно, чтобы не было больно, но всё остальное - это мелочи.
В голове столько мыслей о том, что он мог бы сделать, если бы у него была магия. И всё это было возможно. Мальчишка не желал силы или чего - то наподобие. Ему просто хотелось жить. Жить без боли, без постоянных синяков на теле. Ему хотелось быть полезным. Но, с каждым днем, что он заперт здесь, он понимал лишь одно - он ничего не может сделать. Эти мысли возвращаются к нему и вновь обрекают его на болезненные мучения, не оставляя в покое маленькое сердце и уставшие от горячих, колких слез, глаза.
Ему так хочется уйти.
В голове вдруг что-то перемкнуло так, словно ребенок сломал своими руками птенчику шею. Ощущение надоедливого зуда по всему телу, а вместе с тем на бледной коже вновь появляются странные бугры. Сжав руки в кулак, он трогал стены желая найти с помощью прикосновений выход отсюда. И пока тьма забивала собой его глаза, все остальное тело помогало ему подружиться с этой тьмой. Нежная кожа мягко касалась дерева, ярко ощущая каждый вырез и узор так, словно он видел его своими глазами. Даже ноги его прекрасно знали куда идти, где были дырочки в полу, неровности, потертости, скаты и возвышения. Его ноги наизусть знали всю эту комнату. Шаг в влево. Это же было лево? Неважно. Затем два вперед и снова налево. Именно здесь была небольшая доска, которую если отодвинуть и вытащить, можно было выйти. Его ладони дрожали даже сильнее, чем, наверное, должны были, и даже так он, со вздохом, уткнулся одной рукой в деревянный люк, а другой двигал её в бок.
Внезапно, белый свет ударил по глазам, резью пробившись до самого мозга. Уже был вечер, близящийся к ночи. Или во время зимы время было другим? Лерой не знал, но замечал нечто похожее во время летних дней.
Не привыкшему ни к чему, кроме непроглядной тьмы, мальчику, свет, отражающийся от снега, резями бил по глазам, не давая разглядеть великолепие подножия заснеженного леса. и привыкнуть к этому свету и разглядеть ему это, правда, так и не дали.
В тот момент, когда дверь открылась и мальчишка частично вылез из аравели перед ним встала эльфийка, злостно уперев руки в бока. Она смотрела на него с немым гневом, явно недовольная тем, что тот посмел вылезти из своего заточения. Мальчик знал, что даже если он не был заперт, ему нельзя было выходить на улицу, пока кто-то не решит о нём вспомнить.
В ребенке же вдруг вспыхнуло теплое, новое и светлое ощущение того, что могло произойти, но еще не произошло. Предвкушение. Внутри него оно ждало каждого мгновения. Оно ждало каким будет следующий шаг Андры.
— Сколько раз тебе нужно ещё сказать, чтобы ты сидел у себя в клетке и не высовывался? — её лишь слегка вьющееся рыжие волосы спадали на её лицо несколькими локонами, когда все остальные были собраны в пучок. Зеленые глаза же были такими мрачно глубокими, что если приглядется, он мог бы увидеть в них себя. Голос же её был низкий, с хрипотцой, когда она злобно цедила, почти рычала сквозь зубы эти слова под нос, наклоняясь к нему. Может она простыла на морозе?
Лерой смотрел на нее снизу вверх, почти не поднимая головы. Во взгляде его плясали огни факелов, отчетливо вырисовывая двойной зрачок даже вдали от источников огня. Дважды медленно моргнув, он отвёл взгляд в сторону, на то, что было позади неё, но в тот же момент девушка нервно цыкнула и схватила мальчика за длинные, давно не стриженные, но недавно промытые волосы.
Это было несколько дней назад. Возможно. Она чуть ли не топила его головой в ведре с ледяной мыльной водой, что осталось после стирки вещей, которые он заляпал кровью. И ему было непонятно: она так пыталась его наказать за то, что ей пришлось стирать вещи, или она не могла выместить куда-то свой гнев из-за того, что ей пришлось стирать одежду, используя шемленские инструменты. Мыло. Именно его чаще всего выторговывали некоторые разведчики, чтобы среди клана не расползлась зараза. По крайней мере так говорили иногда мужчины, чьи разговоры он подслушивал. Наверное, она в тот день решила отыграться за все.
— Как же я могла забыть? Ты же ничего не понимаешь!
Она с силой дернула его за волосы прежде, чем пинками спровадить его обратно в аравель. Как же ему было больно! Удар в живот был достаточно сильным, чтобы оставить на его животе огромный синяк, который начал быстро синеть и приобретать фиолетовый оттенок, и Лерой надеялся, что он не станет таким же черным, как отметины у него под глазами. В этот момент весь свет и теплота ушли. Всё, что он ощущал - это боль и горечь. Сильная горечь и печаль разбивали его изнутри и каждая трещинка ныла, выпуская из него всю эту самую печаль, что и без того скапливалась в нем. Горячая слеза скатилась по его щеке. Вдох давался с трудом и мальчик чувствовал, как и так холодная кожа стала ещё холоднее, но ноги стали от чего-то горячими. В горле застрял тошнотный ком. Его тянуло блевать. Всё что он может сейчас сделать, это зажать свой рот рукой и продолжить пытаться дышать. Если его стошнит, Андра снова его будет бить и вытирать все жидкости его телом. Горькая, мерзкая желчь была проглочена назад, отчего горло обожгло, а из глаз скатилось ещё несколько слезинок. Мальчишка смотрел на неё большими глазами, в которых было только одно. Отчаяние.
Где-то внутри него пылал ледяной огонь, что вызовом сверкал в его глазах.
— Не смотри на меня так! Что ты сделаешь? Расскажешь кому-то?
Отрицательно замотав головой, он лишь навлёк на себе презрительный взгляд эльфийки. Она была зла и недовольна, а ответ на её слова заставил тут же с подозрением внять к жалкому мальчишке перед собой. Но всё что она видела это бледное, слабое ничтожество под своими ногами. Ненависть кипела в ней вместе с раздражительностью.
Цыкнув, Милландрия лишь закатила глаза, отпихнув ребенка ногой подальше, сразу за этим начиная отряхивая ее. Сам факт того, что она прикасалась к нему, порой наводил на неё отвращение. Уж лучше вообще к нему не приближаться, закрыть его где-то и снова забыть.
Что-то в животе мальчишки заурчало и он тут же весь сжался в комок, обнимая себя руками и подтягивая босые ноги к груди, лишь бы закрыться от женщины, к которой он каждый раз питал теплое чувство, которое не мог описать. Именно это чувство заставляло его каждый раз ждать и желать, что на этот раз она смилуется…и станет его другом. Что они смогут найти общий язык и, может быть, даже после этого у него будет ещё несколько друзей, а не один лишь холод на душе и пустота внутри.
Эльфийка вся сморщилась от этого звука, вновь зашипев на него:
— Еда завтра. Сегодня ты уже пропустил всё.
В голове только один вопрос: как он мог это пропустить, если ему нельзя выходить? Ответа на этот вопрос не будет и он остался сидеть там, смотря на неё своим опустошенным взглядом. На его бледном лице большие живые глаза казались чем-то совсем жутким и странным. Пнув под собой снег, Милландрия буркнула, что-то про закрытие люка и ушла.
Сегодня она уже не вернется.
Это должно было принести ему облегчение, но вместо этого он чувствует себя тяжелее чем раньше. Боль ли это от ново-старых синяков, от которых его глаза были красными? Или пустота вновь поглощает его и давит на грудь?
Порой Лерою хотелось бы чуть менее задумчивым. Он видел, наблюдал за другими детьми. Почему они выглядели такими счастливыми и…не загруженными? Словно им не нужно было нести на себе большой и тяжелый груз обиды, боли, и ответственности.
Ответственность.
Лерой знает это слово лишь с уст Хранительницы Дешаны. Она часто его повторяла в разговоре с ним. Значение этого слово было смутным, недостижимым, но на языке оно было словно песок. От него в горле сохло, и сложно было хоть как-то это переварить у себя в животе. На нём лежит большая ответственность за жизни многих, за жизни клана, но всё это в далеком будущем. А пока он растет и будущее его туманно. Поэтому Лерой желал быть магом. Он знал, что просто обязан был быть магом и он им будет.
Лерой просто не видит для себя другой роли. Точно так же, как не понимает, что тяжелого в том чтобы править или управлять чем-то. И всё же здесь и сейчас он смотрит на то, как на улице в одно мгновение становится слишком темно.
Никого нет.
Мальчик, затаив дыхание, выполз на доску для загрузки груза. Глаза бродили по округе прежде, чем поймать взглядом яркий огонь, что сиял в центре стоянки, намного дальше, чем его аравель. Все собрались там, чтобы погреться. Воспитатели рассказывали истории, блуждая возле огня, пока другие уводили более младших готовиться ко сну. Лерою бы хотелось прикоснуться к этому, но всё, что он мог, это ощущать морозное дерево под собой.
Взгляд скользнул в другую сторону. Он вгляделся в лесную чащу. У Лероя были теплые вещи, он помнил, как Андра принесла ему теплую накидку и что-то ещё, названия чего он не знал, но оно служило для того, чтобы согревать спину и живот. Ребенок, для которого были изготовлены эти теплые вещи, слишком быстро вырос из них и потому, по заветам долийцев, они были отданы ему. Эльфы никогда не тратят вещи и материалы попусту.
Но Лерою эти вещи попросту были не нужны. Он почти никогда не мерз. Не смотря на его слабое здоровье и болезненное тело, Хранительница отмечала: мальчик лучше кого-либо переносил холода. Вероятно, его могла сразить лишь длительная пурга, шествие по ледяной реке или море.
Вот только что такое море? Мальчик помнил истории о бескрайних водах, за которыми не видно ничего, кроме звезд и солнца, восходящего из-за него. Он помнил и истории о том, что где-то далеко, там, в более холодной стране, где простираются лишь горы и равнины, за болото есть место, где царит вечная зима на воде. Место, где лёд покрывает всё.
Это было...столь прекрасно. Даже в мыслях он видел не просторы, где царит смерть и крах, а красоту. Он видел, нет, знал, как красиво блестел бы лёд в лучах рассветного солнца. Снег бы мягко кружился по ветру и оседал на носу, заставляя его краснеть от мороза. По ночам бы его друг мороз заметал бы все его следы, чтобы спасти и погубить всех тех, кто желал ему зла.
Выдох.
Он чувствовал, как устал. Боль била его по всему телу, напоминая о его желании ощутить милость и чью-то нежность. Встав с колен он твердо знал в чём была его цель. Ему хотелось покинуть это место. Вопрос “Зачем”? Ответа у него не было, всё что он знал, эту дрожь, которую он больше не мог сдерживать в себе. Лерой знал, что не имел полноценной ценности для клана. Что ценность его проявится только в том случае, если он будет магом. Дешана часто ему это говорила. Её голос всегда был мягким, но он никогда не чувствовал от неё того чего желал. Мягкий голос, за которым ничего нет. Ни доброты, ни любви. Ребенок не знавший ничего из этого лучше других различал, когда другим нужна лишь выгода, но нежное сердце жаждало большего.
Оно так устало. Оно не могло больше ждать. Его старания никогда не окупятся.
Лероя много чему научили. Уже сейчас в него вложили достаточно сил. И каждый раз он слышал странные слова - что у него есть изъяны в виде него самого. Лерой этого не понимал. Он вообще мало что понимал, но в этом же нет ничего плохого? Он мог учится! Он мог работать! Лерой умел делать припарки! И много чего ещё! Даже больше, чем должен был уметь ребенок в его возрасте.
В голове воспоминания о том, как его обучали. Когда других детей учили азам, его учили всему чему угодно. Он был медлителен, хоть и делал всё исправно.
Ладони сами собой сжались в кулаки слегка подрагивая от напряжения.
Обида.
Он знал это чувство, но не всегда мог его осознать, даже когда оно так часто являлось к нему в день и ночь, в явь и сон. Оно кружило его в бесконечном танце почти рядом с агонией - бесконечной болью, которая наполняла каждый его день. Мальчик был так зол, зная что не заслужил ничего плохо. Не заслужил же правда?
Именно в этот момент он сорвался с места и ноги его ощутили под собой хрустящий снег. Столь приятное ощущение мороза по ногам дарило ему чувство безопасности, когда он перебежками передвигался от аравеля к аравелю.
— Куда ты уходишь, кроха моя?... — послышался тихий зов где-то впереди, ласковый голос который манил его за собой, стоило впервые его услышать. Где же ты? Дай мне услышать тебя ещё раз. Мальчишка заметался, стоило его ушам уловить что-то столь нежное, словно первый снег. Всё, что оставалось ему, это идти вперед только для того, чтобы заглянуть в одну из аравель, туда, откуда звучал прекрасный голос, напевающий мелодию, — …Правду искать в забытой стране, той что в сердца лежит глубине.
Перед ним эльфийка, чьё лицо озарял черный валласлин, по которому он точно знал - женщина эта охотница, а перед ней невинного вида кроха. Совсем ещё малый эльфенок, чьи кулачки сжимались почти так же, как кулаки Лероя, но не от гнева, а от любви, цепляясь за материнское платье, засыпая под неё пенье.
И горе вновь нахлынуло на него ещё сильнее. Мальчишка отвернулся, не желая чтобы его кто-то увидел, устремив свой путь в другое место. Отчего же ему так больно? От того, что колыбель устремлена совсем не на него? Что никто не может подарить ему то, чего он так хочет?
Не страшись ничего, кроха моя.
Его босые ноги передвигаются по снегу дальше, как можно дольше избегая кого-либо из соклановцев. Услышанная песня звучала в его голове без конца, нагоняя на него лишь большую тоску, пока в один момент, он не сорвался с места покидая стоянку.
Он бежит далеко, как только может, ощущая, как холодный воздух режет ему с непривычки легкие, но от этого он бежит лишь сильнее, а когда не может бежать, продолжает идти. Перед его глазами сотни картин.
Все они сливаются в одну, позволяя увидеть только замерший лес, где на пустых кронах вековых деревьев царят льдины и ягоды которые нельзя есть. Ветки хлещут порой его по лицу, подгоняя, а иногда резко выскочившая коряга заставляет перелезать через неё. Кустарники выглядят совсем обездоленными, словно эльфы у которых отняли всё и оставили умирать.
И всё это выглядело в его голове столь чудесно. Даже уханье совы, чья тень нависала над ним где-то там наверху, не заставляло его содрогаться, лишь напротив, очароваться жизнью леса, которую он почти никогда не видел из-за тьмы аравелей, откуда его не выпускали. Хотя казалось зачем? Разве другим не будет легче, если он умрёт?
Размышления о таком не вызывают отторжения, наоборот, он не знает, о чём ещё можно думать. В его голове сотни вопросов, и он не может ответить на них сам. Подняв голову к небу, он дернул ухом от странного шороха, раздавшегося где-то справа. Резко обернувшись, он ничего не увидел, но вдалеке сияющие огни не вверяли ему доверия. Неужто его клан был всё ещё близок? Нет. Нельзя было оставаться здесь!
И мальчишка вновь сорвался с места, лишь едва проваливаясь под снег, бежал сколько у него было сил. Всё что он знал, что где-то неподалеку должна быть дружелюбная деревня, о которой разговаривали между собой охотники. Именно там иногда, в более теплое время года, клан обменивает небольшой запас золота на бытовые припасы, на подобии того же мыла. Масла же они могли делать, несмотря на весь трудоемкий процесс, хотя, как помниться, на масляной основе клан делает в основном боевые припарки или странную защиту. Как же называется эта вещь? Бальзам? Лерой пытался распробовать это слово на вкус у себя в голове, но ощущал он лишь солоноватую воду, забивающуюся в рот и нос так, словно захлебываешься ею и тонешь. Ему бы хотелось прикоснуться к своему горлу, чтобы унять это неприятное чувство, возникающее в голове от этого слова, но он не должен был останавливаться. Он обязан был бежать дальше.
И неважно куда пройдёшь.
Его сердце неприятно загудело. Как долго он бежал? Закатное солнце успело смениться тьмой, но он этого не замечал, продолжая перебирать своими маленькими ногами, следуя за своей целью. Почему с каждым шагом ему всё сложнее идти? Его ступни проваливаются в снег, но он борется и гордо шагает дальше, прижимая руки к своей груди, обнимая себя самого в этот трудный час. Голые лодыжки его покраснели, как и кожа рук и лица от мороза, но он не ощущал его. По крайней мере не так, как должен был; как множество других вещей. Мальчишка не мог это объяснить, но он уже понял то, что всё что он делает и чувствует совсем не так, как у других.
Он странный.
Именно это слово использовали чтобы описать его, и это лишь одно из множества других которые звучит хоть как-то умолительно по отношению к нему. Эти слова разбивают ему сердце. А может я хочу быть как все? Может я не хочу быть странным?
Ведь если из-за странности меня не принимают, не лучше ли спрятаться? Сокрыть всё, то что приносит другим боль?
Следуй всегда ты на голос мой
Боль.
Именно это он ощутил в тот самый момент, когда его ноги подкосились, стоило ему зацепиться ступней о корягу и полететь вниз с горки. Но боль эта была не такой, как от удара от падения, или когда кожа стирается от соприкосновения с землёй. В тот момент, когда его руки коснулись кристаллического снега неприятно режущего его нежную кожу, заостренная пика пронзила его тело, разрывая кожу и косые мышцы живота на боку прямо под ребрами. Оглушающий крик полный отчаяния сотряс лес, когда глаза ребенка наполнились горькими, обжигающими слезами. Шум в ушах вызывал конвульсию в теле. Лицо горело от влаги и лишь только колючий снег умиротворял его. Лерой не мог выдавить из себя и звука после крика, в один момент лишившись голоса, он громко и тяжело дышал, от чего ему было лишь больнее. Первая попытка подняться обернулась лишь большей болью – он ощутил, как ледяная пика разодрала его сильнее. От падения она разрезала даже кожу спины.
“Я умру?”
Кровь быстро растекалась по льду и снегу, окрашивая его в бордово-красный цвет. Стеклянные глаза смотрели в никуда, и только зрачки не переставали дрожать, упершись в одну точку, то расширяясь, то сжимаясь.
А что такое смерть по сути своей? Он слышал о ней, он видел её, он ощущал её каждый день где-то под кожей, словно она обнимала его желая увести за собой, но так ли это?
Слеза резала его лицо не хуже ледяной пики, что пронзила его тело. Пальцы пытались обхватить лёд. Он не мог понять, откуда это здесь взялось. Из легенд о древних временах он слышал о гномах и больших пещерах, на сводах которых росли остроконечные камни, напоминающие собой сосульки, а им на встречу росли точно такие же камни. Вот только пещеры здесь нигде не было, а пика не была похожа на обычный лёд лишь потому, что тот не рос снизу вверх, и тогда, сжав своими хрупкими руками кусок льда, он понял.
Это был магический лёд. Созданный с помощью магов, он представлял из себя нетающий лёд, способный возводить преграды и создавать ужасное по своему мощи оружие. Приподняв голову, чтобы осмотреть поляну последние силы покинули его, а во рту отозвался привычный металлический вкус вместе с мерзким комом в горле, из-за которого он не мог дышать. Вся поляна была усеяна подобным льдом. Здесь может день, а может и пару недель назад было сражение, но трупов не было. Или может их занесло снегом? Растащили животные?
Сердце с каждым ударом бьется всё медленнее, и страх обволакивает вся его тело, прямо как вьюга.
Стой. Вьюга? Когда она успела начаться? Перед глазами всё темнело и всё что он видел это…
Красный.
Да, красный цвет это цвет крови. Цвет долга которые у него был перед кланом.
Красный это её цвет.
Жизнь похожа на зияющую рану, когда мы рождаемся мы молоды и свежи, а со временем сморщиваемся и засыхаем, а в конечном итоге исчезнем.
Но хочет ли “заживать” Лерой?
Нет.
Уж лучше лелеять свои раны, чем отдать всё, лишь бы избавиться о них.
Снег подобен сейчас дождю, обрушиваясь на него и лес, но даже так, сквозь круговорот снежинок, чью красоту нельзя было никак передать, он видел в момент проявившегося сознания ночное небо. Звезды освещали ему путь. И Лерою хочется протянуть к ним руку из последних сил.
Боящийся боли и собственной крови, ребенок в этот момент не мог ничего, кроме того, как смотреть в небо, снег стелил на нём пуховое одеяло укрывая своей заботой в последний миг, прежде чем земля ушла из под его тела, а отвратительный шум в голове не оглушил его окончательно, не позволяя услышать хруст снега неподалеку.
И к дому дорогу найдешь.
***
Тело горит, а конечности выворачивает наизнанку от судорог. Этот жар внутри него словно пытается вырваться наружу, но вместо этого проникает лишь глубже, в каждый сантиметр его тела и внутренностей, заставляя его вариться заживо. Вкус крови преследовал его даже в бессознательности, заставляя тут же опустошать и без того пустой желудок вместе с кровью, как только он открывал глаза. Мальчишка мечется по кровати сутками, у него давно нет сил ни на что, а боль продолжает заставлять его дрожать и выгибаться делая себе лишь хуже.
Сколько слёз было им пролито во сне и бодрости, которой по ощущением не существовало? Дни ощущались одной долгой тьмой, в которой нет ничего кроме боли, жара и рвоты.
Раньше его кожа была белой от слабости, но чем дальше тем больше она становилась ярко красной, вместе со склерой его глаз. Слезы, текущие по его щекам, делали лишь хуже. Тьма была ему другом, она не позволяла ему видеть весь тот ужас, в который превратилось его маленькое тельце. Был ли в этом смысл?
Сквозь тьму прорезались голоса.
— Кровь у него слишком жидкая, даже несмотря на то, что мы очистили его рану от грязи - лихорадка не спадает.
— Лучше объясни мне Адра хотя бы сейчас, что он делал на улице? Почему ушёл?
Он знал эти голоса, но что они делали здесь во тьме? Нежный голос хранительницы убаюкивал, давал надежду. Она добрая, она же поможет мне?
— Хранительница вы…вы же знаете его. Он хотел выйти погулять, но я сказала ему сидеть дома. Он же ни слова не понимает, поэтому и ушёл, не смотря на просьбу оставаться в аравели!
Он уходил гулять? Поэтому ему больно?
Глухой стон раздался по маленькому помещению, привлекая к себе чужое внимание, от чего голоса сразу утихли. Голова металась на шкурах из стороны в сторону, без возможности сбросить с себя эти ужасные оковы тьмы. Он пытался вспомнить, что было перед этой всепоглощающей тьмой, и не мог вспомнить ничего, кроме боли и крови.
Если Милландрия говорит, что он ушёл гулять - значит так и было, верно же?
Скрип дерева, был для него оглушительным, вызывая дрожь в теле. Скрип ощущался так, словно этот звук сотнями ледяными пиками вонзается в его тело вновь раздирая его. Затем была пустота и что-то мокрое и холодное коснулось его лба, позволяя расслабиться и выдохнуть.
Мальчишка всхлипнул от этого жеста, тут же захныкав от того, как хорошо ему стало сразу после этого. Тяжесть уходила, и впервые за долгое время он смог открыть веки, подставляя свои аметистовые глаза под чужой взгляд. Двойные зрачки расширились и снова сузились от того, как слабый магический огонь разожженный хранительницей для освящения заставил его поморщиться. Перед глазами всё плыло, но даже так он мог видеть этот темно алый цвет волос, что был подобен реке спускающейся с плеч девушки сидящей подле него. Он не мог видеть, выражения её лица или то, во что она была одета. Ему было достаточно просто знать, что это она.
Рот приоткрылся, хоть ни звука не было произнесено. Голосовые связки это сложно, а язык еле ворочается даже для того, чтобы облизать пересохшие губы. Ему было больно и от этого на уме были детские стишки, которые рассказывали им воспитатели. Собрав силы слова сорвались с его губ, отзываясь хрипотцой.
— С жилками зелеными лиcтья, как сердечки - Эльфийский корень, чтобы стихла боль.
И эльфийка рядом с ним испуганно вздрогнула, словно не веря своим же ушам, тихо пробормотав себе нос что-то вроде “Разговариваешь? Но как?”. Склонившись над ним, она коснулась холодной ладонью его виска, медленно оглядывая его голову на предмет ран, поглаживая по щеке. Не уж то, мальчишка поранился головой и вдруг начал говорить, хотя до этого за многие годы так и не произнес и слова? Её ладонь не причиняла ему боли, наоборот, облегчала его боль, точно так же, как ткань на его лице. Лерой сказал бы, что она скорее…нежная? Он ластился к её прикосновениям, когда она убирала волосы с его лица, поправляла холодную ткань на лбу. Он ощущал себя таким неожиданно счастливым. В мыслях не было даже вопроса, а почему она именно сейчас так относиться к нему? Сама Милландрия повернула голову к выходу, проверяя есть ли кто-то рядом. Тихое хмыканье, которое она тут же подавила.
— Хочешь чтобы я принесла тебе припарку из корня?
Лерою нечего было ей ответить, кроме как печально-тоскующем взглядом обратиться к ней. Ему так больно.
Пожалуйста помоги мне. Избавь меня от этих ощущений.
Мягкое прикосновение. Она потрепала его по щеке снимая с него повязку, от чего он мучительно всхлипнул, не желая расставаться с прохладой, что помогала ему справиться с жаром. Плеск воды.
О, Лерой понял. Она смачивала в холодной воде тряпку, чтобы вновь положить её ему на лоб, перед этим хорошенько выжав. В эти мгновение маленькое сердце в груди трепетало от ощущения, хм, заботы? Да, именно. Это была забота и ласка, которую он так желал когда-то ощутить. И ему хотелось больше, но стоило холодной ладони уйти, он нервно дёрнул головой в её сторону, ощущая как голова сразу пошло кругом, а к горлу приближался тошнотворный комок.
Эльфийка встала с места, разворачиваясь к выходу, и, лишь уходя, проронила:
— Я рада, что ты теперь снова дома.
Нет.
Стой!
Пожалуйста не уходи! Не оставляй меня здесь одного!
Но она ушла, больше ничего не сказав. Скрипнуло дерево, и горячие слезы брызнули из его глаз, разжигая и без того разгоряченное тело своей тоской. Пытаясь приподняться, он ощутил резкую боль в боку, которая сразу же распространялась дальше во все стороны, явно желая напомнить о себе.
Почему ему больно? Как он мог пораниться?
Казалось, что это было совсем не важно. Он ведь…теперь дома, неправда ли? Всё будет хорошо, никто больше не причинит ему боль, никто не тронет его.
Вот только почему его не оставляет это бесконечное чувство одиночества, словно в груди его черная дыра?
Словно он забыл что-то столь важное.
Так, словно на самом деле его не должно было здесь быть.