Над лесами Горной долины догорал закат. Яркая Белая звезда грела своими лучами кроны деревьев и лицо Птичьего бога, усевшегося на последней ветке старого исполина-клёна. Тёрн смотрел на светило неотрывно. Внутри него, в груди, пылало сердце не менее горячее, чем Белая. И молодой бог не знал, что ему делать с этим. Ветреный пернатый был твёрдо уверен с самого рождения – он никогда не влюбится, это не для него. Ни он, ни его народ, свободно летающий в облаках и строящий воздушные замки, не видели смысла в клятвах и вечной верности, а любовь именно таковое подразумевала. Вот влюблённость – это можно, ничего не стоит пару мгновений ощутить себя окрылённым вдвойне, а после забыть и полететь дальше по своим делам. Потому вспыхнувшее вместе с сердцем чувство заставляло теряться и злиться. Да и не сердце было в груди Тёрна, так, уголёк, холодный и крепкий. Теперь он горел, вспыхнув от одной искры, одного взгляда, одного движения. И теперь каждый раз на семейных встречах взгляд юноши искал лишь одну фигуру, статную, словно вырезанную из белого дерева и кости.

– Ты красиво танцуешь в ветрах, – сказал Птичьему богу Кратис, когда они впервые встретились.

Тёрн тогда лишь усмехнулся на комплимент и изобразил поклон. Звериный бог ему нравился своей грацией и статью, пожалуй, в такого было бы неплохо влюбиться на какое-то время. И Птичий начал прилетать в гости, наблюдать за жизнью вверенной Кратису планеты и за ним самим. Иногда Тёрну становилось скучно просто смотреть, и он начинал упрашивать покататься на широкой спине звериной части старшего бога. Белые глаза гройра лишь насмешливо блестели в ответ, но отказа пернатый не знал. А когда они вот так прогуливались среди деревьев или вдоль одной из многочисленных рек, то находились и темы для разговоров. Кратис был удивительно мудр, пожалуй, даже мудрее, чем остальные боги его поколения. Он тонко чувствовал мир вокруг и делился этими ощущениями со своим единственным постоянным собеседником. И было так хорошо просто кататься на широкой волчьей спине, прижимаясь своими лопатками к лопаткам человеческой половины Кратиса, слушать его рассказы и спорить на разные темы.

Тёрн пропустил тот момент, когда уголь в груди отозвался на тембр глубокого спокойного голоса ярким язычком пламени.

Птичий бог испугался. Что делать со своей любовью, ему было не понятно. А сердце пылало, обжигая и причиняя боль, потому и не спутать было пылкую любовь с влюблённостью. Тёрн понимал, что это не заглушить, не перебить случайными связями, не утопить в вине. Дошло до того, что он просто перестал казать нос со вверенной ему территории, хотя знал, прекрасно понимал – не переболит, не перегорит. Любовь бессмертного будет сжигать его, пока не погубит, либо пока не будет ответа на неё. Рукокрылый думал, что сможет избежать подобной участи, потому что его чувства подобны ветру над степями. Но любовь не уходила. Лишь пламя в груди разгоралось с чудовищной скоростью. И даже Белая звезда, греющая вотчину Звериного бога, смиренно отступала, давая право бессмертному окутывать своим светом эту землю.

Он не смог с собой совладать, пронёсся над дикими степными просторами, разрезая воздух крыльями, прошиб тонкую пелену межпространства. И лишь тогда пришёл в себя, когда очутился под сводами спокойных тропических лесов, граничащих рядом с кленовым алым великолепием.

Но что-то было не так. Джунгли замерли. Птицы тревожно и редко передавали послания, осторожные, короткие. Тёрн почувствовал, как пёрышки в волосах встают дыбом. “Беда! Беда!”, – твердили пёстрые птахи, перепархивая с лианы на лиану. Будто звали за собой. Почему? Куда? Что случилось?

На лету трудно думать, полёт не для размышлений, он для пьянящей свободы и счастья. Вопреки собственным убеждениям и канонам, а ещё немного неудобному облику огромной птицы, Тёрн старался всё-таки понять, что происходит. Перебирал, словно мозаику из камушков, события перед его добровольным заточением. Хмурые брови Кратиса, его поджатые губы, настороженность к окружающему миру. Тихое “Сиди тихо, летай осторожно” перед тем, как Птичий угнездился у себя. А теперь на живой планете не было и капли живого бога. Словно он… Умер.

Пламя в глуди болезненно облизнуло птичьи рёбра.

Птицы привели бога в горы. Величественные холодные гиганты, копья, брошенные сюда кем-то из трёх Родителей в шутку. Красивые и опасные. Немногие сюда доходили, немногие залетали. Царство безвременья посреди постоянно меняющейся жизни. Смертным здесь наверняка ужасно холодно, особенно тем, кто подобен богам. Но не самим богам. Скалы вблизи показались Тёрну слоистыми, как кучевые облака, только вместо капелек лёд и камень. Дальше лететь птицы не захотели или не смогли, пришлось приземляться на узкий уступ и лезть в узкую щель. Продираясь через камень, Птичий тщетно искал ниточку жизни того, кто заставил его загореться, но тот не откликался. Ни мысленно, ни вслух.

Узкая пещерка закончилась внезапно длинным каменным языком. Он воткнутой стрелой нависал над раскинувшейся далеко внизу долиной. Проморгавшись от внезапного света, Тёрн смог открыть глаза и остолбенел. Близко к краю “стрелы” стояла ледяная статуя. Мощное звериное тело плавно переходило в крепкий человеческий торс, полупрозрачные густые волосы застыли, словно их обладатель только что подскочил к краю опасной скалы. Одна рука сжимала копьё и была протянута вперёд. Груди не было видно, но Белая светила здесь так ярко, ещё не ушла за горизонт, что невозможно было не увидеть, как тонок лёд, как он легко пропускает лучи света.

На ослабевших ногах Птичий бог подошёл к ледяной статуе возлюбленного, обогнул его и не смог сдержать крика. Там, где раньше билось храброе сердце, зияла дыра. 

Его прекрасный Звериный бог и правда умер.

Где-то наверняка хрипло гоготал Время, знавший, что так и будет. А Тёрн всё гладил и гладил ледяные черты Кратиса, целовал его прозрачные глаза и ронял замерзающие слёзы. 

Сердце обжигало Птичьего. Сердце пылало и рвалось наружу. Сердце рыдало по его угасшей жизни. Тёрн не почувствовал боли, когда его когтистые пальцы раздвинули собственные рёбра и достали из груди горящее факелом сердце. Оно идеально вошло в зияющую ледяную дыру. Дрожащие руки скользнули по оплавляющимся краям. Птичий бог безвольно упал перед ледяной статуей. Он сделал всё, что в его силах. Пусть это поможет. Пусть он оживёт. Пусть только живёт.

Следующий вдох дался с трудом. Тёрн с трудом потянулся к живительному сладкому воздуху. По лицу скользнуло то ли пёрышко, то ли ветер, и дышать стало легче. Постепенно чувствительность возвращалась в конечности, и Тёрн осознал, как же он замёрз. Он заворочался и зарылся поглубже в ощущаемый ныне мех. Над головой послышался тихий смех.

Разум окончательно прояснился, сонный морок спал. Птичий бог встрепенулся и подскочил. Под ещё не зажившими пальцами был белый густой мех. Обернувшись, Тёрн встретился со взглядом белых глаз. Они сияли теплом.

– Ты меня напугал, когда я тебя обнаружил лежащим без дыхания на самом краю скалы, – голос Кратиса звучал всё так же сладко, как и прежде.

Или всему виной была его хитрая улыбка? Тёрн опустил взгляд ниже, не в силах видеть её и не чувствовать жар на щеках. И замер, во все глаза смотря на равномерно пульсирующее сияние, пробивающееся с левой стороны. Только его взгляд коснулся этого света, как в груди, прямо на месте сердца, которого там быть не должно, Птичий бог ощутил частый стук. Свет напротив запульсировал в такт ему. Тут же тонкокостное тело сгребли в объятия крепкие сильные руки, Тёрн даже пикнуть не успел, лишь ощутил, что краснеет, уткнувшись в эту великолепную грудь.

– Тише, мой хороший, тише, чего так волнуешься? Неужели думаешь, что я не понял ничего ещё тогда, до? – Звериный бог нежно проговорил, поглаживая своего спасителя по спине. – И ты ещё так самоотверженно спас меня. Я надеялся, что не придётся представать перед тобой в таком виде, но… Что ж поделать, на всё воля Матери.

– Ты совсем мёртвый был, – пробормотал Тёрн. – А меня ещё даже не попытался остановить тогда, до всего. Что случилось? И почему я ещё жив?

Кратис печально вздохнул и заворочался, устраиваясь поудобнее. Только сейчас Тёрн заметил, что они в его логове, доме, обустроенной в одной из пещер в джунглях, а до него ещё надо дойти. Неужели он так долго пробыл бездыханным?

– Всегда говорил, что не стоит пускать этого мальчишку, Рисоу, в другие миры. Сначала оружие, потом ритуальные войны, а теперь он поднял восстание. Благо его сумели остановить Родители. 

Ворчание оказалось уютным, а звериное тело – тёплым. Тёрн пристроился поудобнее в объятиях и зевнул. Рука на спине пощекотала острые лопатки.

– А мы с тобой теперь делим сердце пополам. Не дело это, жить за чужой счёт. Только равными долями, – лба коснулись горячие губы. – Спи, мой крылатый. Теперь я буду тебя оберегать, как ты уберёг меня от забвения.

Тёрн не стал сопротивляться нахлынувшей сонливости, спокойно сомкнул веки. Тихий голос над ним запел колыбельную, и Пернатый бог заснул. На время, лишь для того, чтобы восстановить силы. Ведь там, за пределами грёз его теперь ждал тот, кто разделил с ним его сердце.