Автомойка

Так умела только она — опустить, поставить на место и уничтожить одним взглядом.

 — Я буду капучино, — тоном, не терпящим возражений; Суйгецу с легкой полуулыбкой пожал плечами, достав чашку для клиентов и включив кофемашину. Карин уже успела пройти в офис, положив маленькую сумку на стеклянный столик, и расположилась в массажном кресле, закинув ногу на ногу; источаемый ею пафос невозможно раздражал. Как всегда, впрочем.

Кофемашина громко гудела, изрыгая из себя тонкую струйку кофе, пока он взбивал молоко; четким движением влив пенку и поставив чашку рядом с ее сумкой, он молча вышел, перебарывая желание сказать что-то едкое — глухое разочарование в груди напрочь уничтожило все, что было связано с хорошим настроением.

Да, с возрастом ее понты остались прежними, выросла только их цена; заляпанный голубиным дерьмом ярко-красный Мазератти вызвал довольный грудной смешок. Вот удача-то — не могла приехать на час раньше, пока тут был Джуго, пока он не снял облитые кофе штаны, пока был шанс, что он свалит раньше, чем эта неожиданная встреча состоится, черт!

Давно не мыл машины сам, но навык остался — уверенно врубил Керхер, сбивая с машины пыль и грязь с колес; ошметки с громким чавканьем шлепались о бетонный пол, пар от горячей воды заставлял задыхаться еще больше, и он стянул одну перчатку, распахивая рубашку; жарко пиздец.

 — Сзади еще отбей, — голос Карин сверху, прокатившийся эхом по боксу, заставил дернуться; она стояла, опершись о перила, отведя зад назад, и свысока смотрела, как он обрабатывает ее машину, с противной улыбкой; прищурилась еще так, как будто на таракана смотрит. Он только крепче стиснул зубы, перебарывая желание заявить, что ей бы он с удовольствием отбил сзади, и перешел к багажнику. Где она умудрилась в такую жару вообще найти столько грязи? Машина выглядела относительно чистой, не считая пыли и пары голубиных меток, а вот колеса и подвеска все в дерьме.

Пока машина стояла под слоем пены, он сходил в раздевалку для персонала, выудил из рабочей куртки Джуго сигареты и прямо там прикурил. Плевать, что он не курит — сейчас курит, иначе его разорвет, слишком много эмоций. Негативных. Ему срочно надо успокоиться.

Карин со школы почти не изменилась. Все то же высокомерие, взгляд на всех сверху вниз… Хотя нет, некоторые изменения были — раньше поводом его оскорбить, желательно прилюдно, был сам факт его присутствия с ней в одном помещении; он в долгу никогда не оставался, она зверела, краснела в тон своей шевелюре, психовала, и их словесные перебранки часто собирали довольно большое количество зрителей. Да и она такая вся нелепая была — больная на красные шмотки, красные ногти, красные тетради — от нее в глазах рябило, и сколько учителя не пытались ее приструнить касательно внешнего вида, она все равно все делала по-своему; в итоге, ее оставили в покое. Ну разумеется — племянница Намикадзе, на чьи деньги последние годы делались все ремонты в школе, закупалась техника и устраивались различные экскурсии для учащихся не только их класса, но и всей параллели.

Суйгецу лаконично сформулировал это: «не трогай дерьмо, чтобы не воняло». Карин предсказуемо не понравилось.

В тот раз он впервые зажал эту сучку в кладовке, засосав так, что от ее красной помады остались только воспоминания. Помада. В девятом классе. Она тогда чуть ему не вырвала все волосы с башки, так сильно вцепившись, будто от этого зависела ее возможность дышать.

Сигарета кончилась быстрее, чем он вспомнил, что ему полагается кашлять; выйдя обратно в бокс, бросил короткий взгляд наверх, чтобы не увидеть Карин на крыльце и странно расстроиться; что ж, работа не ждет.

Залез в салон, вытащил маркированные коврики, прошелся по приборной панели, обходя кнопки мягкой тряпкой. На полу переднего пассажирского стояли кроссовки — странно, что не красные, видимо, в них она и приехала, переобувшись уже перед выходом из машины. Стоило подумать об этом, как услышал цоканье ее шпилек по металлическим ступеням — она спускалась. Вопрос — нахуя, если из офиса было отлично видно через стеклянную стену, что до конца мойки еще полно времени. Обернулся, встретившись с ней взглядом, и тут же отметил, что ногти на скрещенных у груди руках бесцветные, длинные, заостренные; почти вульгарно, почти перебор, но все — только почти. Четкое соблюдение грани дозволенного. Сверкнули часы на запястье — он в этой фигне не разбирался, но тоже явно что-то дорогое, как и этот серый костюм-двойка, плотно облепивший точеную фигуру.

Над ней не хватало ярко-красной неоновой вывески, моргающей в такт сердцебиению: «Дорого. Дорого. Дорого.»

Понтушка.

 — Долго еще? — она демонстративно постучала ногтем по циферблату часов, опять скрестив руки; подавив желание выдать нечто фееричное, он нарочито спокойно ответил:

 — Минут тридцать еще. Если уже допила кофе, можешь воспользоваться массажным креслом, я как раз закончу, — получилось даже вежливо; он взял небольшое ведерко и окунул туда губку, присев перед капотом и намывая фары, решетку радиатора и эмблему — чуть тщательнее, чем нужно было. Нервное.

Она осталась стоять над душой, закинув сумочку на заднее сиденье; он принуждал себя дышать ровно и спокойно, чтобы не выдать растущего раздражения.

 — Массажное кресло — глупость, — вдруг заявила она; закатила глаза так, что аж очки сползли с переносицы. — Тем более ваше — оно даже банальной анатомии не соответствует.

 — Ну уж извините, — процедил он; спокойствие. Только спокойствие.

 — Так и быть, — цокнула она; блядь, ее тон просто выбешивал.

Стараясь игнорировать ее, аккуратно смыл пену, врубив осмос, отошел подальше, отбивая коврики, но сука прошла за ним следом, как будто следя, чтобы он не сделал что-то не так; блять, это же коврики. Как можно неправильно помыть коврики?!

Как назло, один не удержался на перекладине и под струей воды отлетел, упав на пол; Суйгецу себе под нос выругался, перебарывая дрожь в руках из-за пристального взгляда. Он должен был сейчас быть на полпути к бассейну, а не мыть охуенно дорогую машину бывшей одноклассницы-суки. Ну правда. Судьба была беспощадна.

 — Ты бы как-нибудь поаккуратней, — усмехнулась она; волоски на загривке встали дыбом.

 — Не стеклянные, — буркнул он, и она, не расслышав, переспросила. — Говорю, извини, — аж зубы свело, как трудно было сдерживаться.

Вернулся к машине, зачем-то опять начав натирать фары; она процокала за ним следом, и даже походка выражала такое превосходство, что ему было бы смешно, если бы не было так тошно.

Второй раз она залепила ему пощечину, когда он довольно лестно отозвался об ее заднице, так слабо прикрытой юбкой; после этого он хорошенько облапал эту задницу в пустом актовом зале, пока она, матерясь, жалась к нему ягодицами и своим поганым грязным ртом ловила его язык, повернув голову до хруста в шее, успешно подражая сове. Старшая школа — он иногда вспоминал то время, но если под стакан виски с Саске воспоминания казались даже приятными, то сидя на корточках перед капотом машины Карин они отзывались тяжелым негодованием в груди.

Даже ответить ей нечем. Она, вся такая из себя, на крутой тачке, круто выглядит, как будто сзади нее врубили софит и вентилятор, небрежно разметавший ярко-красные волосы по плечам; а он — в плавках и обычной рубашке, даже без ебаных запонок, кроссовки из Дисконта и вообще — представитель всех тех, кого такие, как Карин, на пешеходном переходе брезгуют пропускать, намывающий эту самую тачку, потный и изнывающий от жары. А оправдываться и как-то показывать свой статус было совсем глупо и по-детски, так что приходилось терпеть.

 — Да, оказывается, не нужно платить больших денег, чтобы насладиться воистину потрясающим зрелищем.

Он опешил; нахмурился, повернувшись к ней, а она, ехидно приподняв уголок матовых губ — тоже не красных, неужели в ней проснулась адекватность? — пояснила:

 — Ну, ты был такой весь дерзкий в школе. А теперь… — она кивнула в сторону машины; губы разъехались сильнее: — кофе, извинения, тачку вот мою пидоришь, чтобы заработать. Наконец-то все встало на свои места.

Слишком быстро. На уровне инстинкта. Рябящий жар окончательно уничтожил любые намеки на мышление, он не успел обдумать, что делает, осознав только тогда, когда вода из ведерка уже была на полпути к ней — все произошло в считанные секунды. Она коротко взвизгнула, тут же замолчав, чтобы выплеснутая вода не попала ей в рот.

Сам охерел от того, что сделал. Вода стекала с нее, падая на пол оглушающе громко в воцарившейся душной тишине, пока она, застыв, стояла, сдернув очки с себя и подслеповато вылупившись на него, всем своим видом выражая полное неверие в происходящее.

У нее потекла тушь, костюм спереди промок насквозь, небрежно уложенные волосы повисли темными унылыми сосульками, обрамляя охуевшее лицо, и черт, Суйгецу не смог справиться с собой — улыбка была прям искренней и счастливой:

 — Вот теперь все встало на свои места. — Сделано — сделано; мокрая курица должна быть мокрой, иначе…

 — Ты… ты… — она лихорадочно пыталась подобрать слова; кстати, о лихорадке: ему было просто невыносимо жарко. — Сука… — наконец, выдохнула она, но даже без злости, как будто все еще не могла осознать, что он облил ее, испортил укладку и макияж, намочил костюм, юбка еще сильнее облепила бедра, четко указывая, где именно располагаются тонкие лямки трусов под ней, когда она сдернула с себя мокрый пиджак, оставаясь в почти прозрачной из-за воды блузке на голое тело.

Суйгецу вздрогнул, сглатывая; она была без белья. Без лифчика, точнее. Она, кажется, часто так ходила, раз не заметила, как его взгляд приклеился к вздыбившимся соскам и темным ореолам, четко просвечивающим через мокрую ткань, облепившую круглые, полные груди — это она успела так вырасти или все же постарался хирург? Если хирург — то у него золотые руки. Если выросла — стоило отдать должное генетике, выглядело пиздец аппетитно. Жаль, что такой стерве досталось, а не нормальной женщине.

 — Ублюдок, бля, — зашипела она, наконец, приходя в себя, пройдясь пальцами под глазами и размазывая тушь сильнее, к вискам, — совсем охуел, каппа?!

 — Нехуй выебываться, — наконец-то в груди разлилось облегчение; прямо ощущал, как по телу, измученному и напряженному, растекается блаженное удовольствие, что можно перестать натянуто любезничать. — Сидела бы молча в офисе и цедила свой ебаный капучино, а не…

 — Да пошел ты нахер, кусок дерьма! — вот, это уже было больше на ту Карин, что он знал; а то вся такая на понтах, ёбнешься, приличная, типо. — Сука!..

Нелепая радость окончательно расплавила мозг; он поднял над головой губку, так и не выпущенную из рук, и выжал на себя всю воду, что в ней держалась; прохлада так классно остудила потное тело, что пришлось закусить губу, чтобы не застонать от удовольствия.

Боже, он так хотел в бассейн, где гребанный Джуго застрял!..

А поток ругательств резко смолк; он открыл глаза, зажмуренные, чтобы вода не попала, и непонимающе посмотрел на Карин, тут же ощутив, как поползли вверх брови: она вылупилась на него, ловя открытым ртом воздух, как рыба, и затравленно бегала глазами по его торсу, как будто первый раз видела.

Он замер, не отвлекая ее; этот взгляд был ему слишком хорошо знаком.

Третий раз у них был мини-поход с классом. Обнаружив два форта и интуитивно разделившись на парней и девок, они решили поиграть в войнушку, оккупировав каждый свой форт и скрываясь друг от друга по всей лесной чаще, пока взрослые жарили мясо и готовили для них стол; Карин попалась ему случайно, когда она и Ино вели взятого в плен Шикамару, не оказывающего сопротивления, что совсем не мешало им его подгонять и попинывать — чисто символически, разумеется. Никто никогда не хотел всерьез обижать Шикамару. Она вступила с ним в драку, Ино успела увести пленника подальше, а когда удалось прижать эту сучку мордой к земле, бежать следом уже не имело смысла, так что решив начать «пытки» на месте, сам не заметил, как уже посасывал ее нижнюю губу под несдержанные стоны, пока ее руки нервно шарили по его джинсам, залезая внутрь и отдрачивая так больно, что ему просто пришлось кончить ей в ладонь, чтобы не свихнуться.

Тогда она так же на него смотрела.

Это был рефлекс на уровне Павлова; рот наполнился слюной, он сглотнул, Карин как-то испуганно посмотрела на него — снизу-вверх, наконец-то это ебучее превосходство исчезло с ее лица, — и вдруг сделала шаг к нему, замахиваясь, но почему-то удара не последовало; зато там, где ее пальцы вцепились в волосы, прошла дрожь. Дернула к себе, врезаясь в его рот, и тут уже, пардоньте, ни о каких приличиях говорить не было времени.

Жадно засосал ее дерзкий рот в себя, отвечая с бешенством, что она в нем вызывала — у нее подкосились ноги, подвернулся каблук, и он придержал ее за жопу, сминая сухую сзади ткань в кулак под жалобный треск швов юбки, прижимая ее к себе; мокрая блузка приятно холодила кожу, что-то хрустнуло под кроссовкой — кажется, ее очки, — но не было, совсем не было времени, вот просто сука ни на что его не было.

Джуго, солнышко, только въебись в какую-нибудь пробку, пожалуйста, ну пожалуйста, только не вернись прямо сейчас.

Почти швырнул ее на капот, накрывая своим телом, торопясь, прикусывая бархатную кожу на шее — от нее пахло так охуенно, что он несколько раз провел носом от ключицы до уха и обратно, впитывая в себя этот запах, а она царапала ногтями его спину, успев залезть своими сучьими руками под полы мокрой рубашки и сильнее дернув ее в стороны, сковывая рукавами плечи; раздраженный тем, что пришлось оторваться от нее, стащил с себя мокрую, сопротивляющуюся ткань под ее озверевшим взглядом, пока она также, с трудом, откинувшись спиной на капот, пыталась задрать прилипающую к ногам юбку, слишком узкую, убойно обтягивающую плотные ляжки и выпуклую задницу, будто созданную, чтобы по ней чем-нибудь хлестали, от ладони до ремня.

Опять стало жарко, и вовсе не раскаленный воздух в боксе был причиной. Ему давно не было так плевать на все остальное, что происходит вокруг, наверное, его сейчас вряд ли бы остановили распахнутые ворота или еще одна машина, заехавшая на мойку; Карин перед ним наконец-то справилась с юбкой, елозя голой жопой по капоту, закатав серую ткань до талии, и он тут же припал ртом к соску, игнорируя тонкий барьер влажной блузки, почти, кстати, высохшей местами, до того полыхала ее кожа.

Член встал просто мгновенно, тяжело отозвавшись в мокрых плавках и требуя свободы; Карин несдержанно застонала, когда он обхватил сосок зубами — он знал, что ей не нравится, что она вообще не любит, когда трогают грудь, но это заводило еще больше: когда она злилась, становилась похожа на демона, полыхая глазами, и волосы эти красные, как кровь, почти сливающиеся цветом с капотом ее распиздатой машины, и ноги со следами сходящего загара с каких-то морей.

«Дорого. Дорого. Дорого.»

Зато стонала она, когда пальцы беспардонно, без цели подготовить и нежничать, влезли в ее трусы, очень дешево. У него задергался глаз, когда она похабно раскинула свои длиннющие загорелые ноги, перекинув одну прямо через него, задев щеку каблуком своей красной туфли — единственная вульгарная деталь ее одежды, когда она приехала, и жалкая пародия на вульгарщину теперь, когда она откинулась на локти на капоте своей же машины, почти разрывая ткань блузки крупными налитыми сосками, смотря на него мутным, невидящим взглядом, пока он пальцами трогал ее гладкий лобок и нежные, темные губы, отодвинув ластовицу трусов в сторону.

 — Не томи, — она дернулась, сама насаживаясь на пальцы, бесстыдно застонав, совершенно не сдерживая ни громкость, ни длительность; дышала открытым ртом, как собака, только что не вывалила язык — дьявол, она выглядела слишком охрененно, развратно и пошло, Суйгецу бы многое отдал, чтобы у него был с собой фотик. Никакое порно не сравнится вот с такой Карин.

 — А где же весь пафос, — прижимая ее грудью, перехватывая ее запястья, пачкая ее же выделениями, оставшимися на пальцах, — отгламуренной стервы?

 — Или ты меня сейчас трахнешь, или я закрою эту поганую автомойку навсегда, — прорычала она, пытаясь освободить руки и ногами притягивая его бедра вплотную к себе, едва не расцарапав его каблуками, когда попробовала стянуть с него плавки.

Она его смешила. Будоражила. Злила. Возбуждала до мушек перед глазами.

Ебанутая. Потрясающая. Высекающая искры цокающими шпильками прямо из его сердца.

Уже сам не мог терпеть; она была мокрой, но недостаточно. Стоило отпустить одну ее руку, чтобы приспустить с себя плавки, как она тут же впилась пальцами в его челюсть, притягивая к себе, остервенело целуя, сама практически трахая его рот языком, так властно и уверенно, будто заявляя свои права и показывая его место; будто это не она сейчас под ним, зажатая между его телом и капотом Мазератти, а наоборот.

Да к черту.

Если Джуго сегодня опоздает, он завтра даст ему выходной и оплатит, как продуктивный рабочий день. И следующую машину, если она приедет после, помоет бесплатно.

Да, со школы ничего не изменилось — Карин все такая же громкая. И орала, и стонала всегда громко — от ее рычащего, вибрирующего стона, вырвавшегося из тут же напрягшегося тела, стоило ему войти сразу и целиком, по спине побежали возбужденные мурашки. Черт, он же не школьник, кончать только от пошлых звуков. Пришлось замереть, привыкая к тесноте и душа оргазм, и решительно зажать ей рот — еще пара таких стонов, и он точно не выдержит и спустит.

Когда удалось немного унять трепетную судорогу в паху, задвигался — безжалостно и грубо, сильно перехватив одну ногу под коленом и задрав, почти рефлекторно целуя ближе к щиколотке — у нее кожа была, как шелк, гладкая, нежная, тоже пахла слабыми отголосками духов, перетянутая ремешком туфли, и черт, только не думать: она задрала и вторую ногу, закинув на его плечо, зажимая его голову между этими идеальными ногами в ярко-красных туфлях на шпильке, зарождая острую любовь к красному и вульгарному. Навсегда, наверное.

У нее закатывались глаза, в такт шлепкам бедрами о бедра покачивалась грудь, разметавшиеся по капоту мокрые волосы обрамляли перекошенное удовольствием лицо, язык прошелся по внутренней стороне его ладони, зажимавшей ей рот — и, блять, все. Все. Все-е-е-е.

Это было слишком.

Передоз порнографии в его жизни. Так бывает только в фильмах, серьезно — он кончил так сильно, что даже не понял, как резко его скрутило судорогой оргазма, а ведь он совершенно точно не собирался кончать так быстро.

Блять.

Тошное разочарование пополам с растекающейся по телу негой накрыло с головой — еще и это. Перевозбудился. Не справился — она до того заводила своей откровенной развратностью, что да — как школьник.

Ощутив, как он замер, она приоткрыла глаза, из-под ресниц, склеенных тушью, взглянув на него; он отвел глаза в сторону, не зная, как теперь вообще справиться с охватившим его стыдным жаром, ведь сам все испортил — выебать бы ее до искр из глаз, тогда и совесть не мучала бы, и можно было выпроводить ее с чувством собственного превосходства.

Она убрала его руку со своего лица и с абсолютно чужеродным для ее высокомерия беспокойством свела брови:

 — Все в порядке?

 — Нет, — честно выдохнул он, найдя в себе силы виновато улыбнулся. — Все не в порядке.

И она сделала то, что он меньше всего мог ожидать от Карин в подобной ситуации: осторожно села, не выпуская его из себя, опустив ноги с его плеч и поставив каблуки на решетку радиатора, ни капли не беспокоясь за сохранность ни того, ни другого, и притянула к себе, целуя — не зло и остервенело, а сладко, медленно, практически робко, будто боясь, что он оттолкнет ее. А ведь мог бы. Если бы ему было все равно — и правда, что еще? Он свое получил. На нее — похуй.

Но ему было не все равно.

Обнять ее, обхватить покрепче, тело к телу, оказалось просто. Грудью ощущал ее грудь, как под тонкой блузкой, близко-близко к нему, колотилось ее сердце, почти в такт. Обнимая, провел руками вверх, к лопаткам, по узкой спине, еще выше, к плечам — она откровенно нежилась, подаваясь навстречу нехитрой ласке, и жалась к нему еще ближе. Карин и нежность? Понятия из разных Вселенных. Нежной она могла бы быть… никогда. И никогда не была.

Но резкий контраст внезапно подстегнул; не успевший до конца обмякнуть, член в ней заинтересованно дернулся, подсказывая, что в целом, не прочь пока не умирать и продолжить увлекательное занятие, только вот теперь страсть была совсем другая; возбуждавший его разврат сменился на нежный запах ее припухших губ и волос, на мягкую кожу, на короткие, разогревающие толчки в нее — она вся была нежной, тающей, сладкой до одури, и это не могло оставить равнодушным.

Из-за потеков туши казалось, будто она плакала, оттого нежность, разливавшаяся в груди, стала невыносимой; продолжая прижимать ее к себе, одной рукой скользнул между их телами, очень мягко и осторожно касаясь ее между губ, раскрывая пальцами себе навстречу еще больше, немного усиливая толчки уже снова отвердевшим членом, задыхаясь в ее рот от узости и притупленного оргазмом удовольствия, ловя и ее вздохи, когда правильные ритмичные движения бедер заставили ее откинуться назад, упереться затылком в капот и прогнуться в спине до хруста. Блять.

Эта нежная сука что-то делала с ним, потому что кончить два раза подряд он не мог. Так не бывает. Должно пройти время, сильно больше времени — но яйца упорно поджимались, когда она своими руками трогала свой голый живот, задрав юбку вообще под ребра и очерчивая длинными ногтями полосы возле пупка, а он наблюдал за этим так, будто от этого зависела его жизнь — да, от этого зависела его жизнь.

Невыносимо и мучительно в паху все сопротивлялось, член неприятно ломило, он ускорился, выбивая из нее короткий крик, когда вошел еще глубже, смачно облизав пальцы и опять опустив их к распухшим губам, к клитору, в ритме своих толчков касаясь его, едва-едва, не давя, стараясь не сбить ее. Она опять открыла рот, судорожно хватая воздух, вдруг замотала головой из стороны в сторону, громко выдохнув:

 — Да, блять, вот так, да…

 — Богиня, — вырвалось у него; все в нем требовало ускориться, но он не смел, уже более осознанно держа ритм, подводя ее к краю, за которым успел побывать сам, — совершенство, сука…

Она так резко сократилась вокруг него, что под веками вспыхнули звезды; член сжало почти до боли, судороги прошлись по всей длине, и в это дрожание он ускорился, погружаясь глубоко и сильно, не контролируя, что слетает с его губ.

Карин, сука.

Что она с ним делала вообще.

Он навалился сверху, загнанно дыша куда-то между ее грудей; она обмякла и расслабилась, зарывшись обеими руками в его волосы и мягко поглаживая по голове, приводя его в чувство.

Как-то все странно.

Отдышавшись, он поднялся, выходя из нее; она села, не сводя ног, и с нее тут же побежало струйкой их совместное творчество, пачкая капот и решетку радиатора. Заебись, такое с тачек он еще не отмывал. Во всяком случае, зная об этом. Она брезгливо поморщилась, не глядя на него, поправила трусики прям так и спросила:

 — Где тут туалет?

 — Там душевая есть, если что, — махнул он рукой в сторону раздевалки, и она, покачнувшись на каблуках, встала, опираясь на машину, и одной рукой оправила юбку — та отказывалась раскатываться по ногам до конца, и Карин тихо матернулась, опуская ее просто чтоб прикрыть задницу, сильно покрасневшую, пока они ею елозили по капоту; прошла к багажнику, выудив оттуда какой-то пакет и все так же, не глядя в его сторону, скрылась за дверью раздевалки.

Неловко. Все еще странно, но еще и неловко.

Привести себя в порядок было проще: просто натянул плавки на место, накинул брошенную на пол рубашку, отряхнул ее больше для проформы, нежели реально — переоденется, когда она уедет. Почему-то стало как-то погано, хотя казалось бы — два раза кончил, жизнь прекрасна, но блять, времени слишком мало. Наверное, он бы хотел продлить случившееся на подольше — процесс-то классный был.

Пока Карин была в раздевалке, он смыл все следы их… близости с капота, а еще отполировал ее тачку воском — в подарок, так сказать. Смятение не позволяло думать рационально, хотелось выть, под одеялко и вискаря — не обязательно в таком порядке, но в душе был полнейший раздрай. А все — чертова Карин. Она всегда так делала, еще со школы — сначала вытворит, а потом оставит в одиночестве кусать локти и осознавать.

Совсем не изменилась.

Она вышла полностью переодетая: все еще в тех самых красных туфлях, но уже в джинсах и вполне простой футболке, на его взгляд пояснив:

 — Запасная. Иногда с работы не успеваю домой заехать. Держу вот, на случай.

Он ведь не знал о ней ничего, кроме ее очевидного материального положения, но так всегда было — она была из очень зажиточной семьи, и вполне может быть, что та же тачка — подарок ее дяди. А может быть — подарок любовника. Или мужа. Нихуя он не знал. Но стоило ей опять первой полезть на него — без суда и следствия, сдался, и почему-то, даже если она там с кем-то в отношениях и изменила с ним, шлюхой он ощущал именно себя.

Глупо все это.

 — Может, выпьем кофе вечером? — сорвалось. Доводя ситуацию до абсурда.

 — Нет.

Хах, а чего он ожидал. Что внезапно Карин из зазнавшейся суки превратится в кроткую кошечку? Ладно бы еще секс был охуенен, так нет же — для него, безусловно, а вот для нее — средненько. Чуть выше средненького, пожалуй, совсем себя загонять тоже не хотелось. Но не круто.

Он улыбнулся куда-то в пол, отходя от ее машины и совсем забыв, что она, по идее, должна заплатить за мойку, но это совсем бы довело до абсурда космического масштаба, сделав ситуацию еще более неловкой — куда больше то, блять.

 — Поужинаем?

Ему показалось, что он ослышался; Карин села за руль, достав из бардачка вторые очки и посмотрев на него совершенно спокойно.

 — Что?

 — Поужинаем. Ужин. — Она раздраженно закатила глаза, медленно превращаясь в ту же суку, которая приехала час назад. — Совместный прием пищи вечером. Рекомендую. Ну так? — она нетерпеливо цокнула ногтем по часам, то ли торопя, то ли нервничая. Хотя о чем это он — Карин нервничала, только когда ей этого хотелось, чтобы был повод поорать.

 — Суйгецу! Прости, шеф, я… — в бокс почти бегом вбежал Джуго, виновато опустив глаза, замолчав, увидев тачку Карин.

А Карин только коротко вздернула одну бровь, больше ничем не выразив удивления.

 — Во сколько тебе будет удобно? — наконец, разродился он, вообще теряя связь с реальностью. Ужинать с Карин. Типо, как нормальные люди? Это ж пиздец. Сюр.

 — Заедешь за мной в восемь. Адрес скину сообщением, — она завела машину, тут же заиграла какая-то ненавязчивая, спокойная музыка, в очередной раз ломая Суйгецу картину мира — он был уверен, что Карин никогда не слезет с иглы тяжелого рока, горячо любимого в школе.

Наверное, все-таки немножко она изменилась.

 — У тебя нет моего номера, — вспомнил он, когда она уже сдавала назад, к открытым Джуго воротам. Может, она и не хотела с ним ужинать, так сказала, чтобы отвлечься? Ей ведь тоже может быть неловко.

 — Есть, — она немного высунулась в открытое окно, затормозив, — и номер твой есть, и адрес. Передавай привет Саске. Жду в восемь.

Она нацепила темную накладку на очки и выехала прямо под палящее солнце. Машина красиво сверкнула на прощание, и на всю улицу раздался бешеный рев мотора, когда она ударила по газам.

Учиха, сукин ты сын…

 — Этот… — начал Суйгецу, на корню пресекая открывшего рот, чтобы оправдаться, Джуго, — все нормально. Завтра, если меня не будет — у тебя двойная ставка.

Джуго как-то странно на него покосился, но Суйгецу было откровенно похер; утомленный эмоциональными качелями, с затаенным страхом предвкушая, как пройдет человеческий ужин с воплощением Дьявола на земле, он не сразу понял, что ему говорит Джуго:

 — В бассейн из-за меня опоздал, — вроде бы извинялся, но взгляд у него был совсем не сочувствующий; скорее, озадаченный.

 — И хуй с этим бассейном, — вводя его окончательно в ступор, улыбнулся Суйгецу, поднимаясь в офис. Ему срочно нужен кофе.

И только увидев свое отражение в зеркальном фасаде навесного шкафа, он понял причину взгляда Джуго и короткую усмешку Карин, когда она уезжала.

По его губам была размазана матово-розовая помада Карин.

Нет, эта сука никогда не изменится. Он искренне на это надеялся.