Учитель, поможете мне?

Чонина бы за такие мысли, наверное, убили. За школой где-нибудь, в кустике. Ну а что, вполне себе неплохое место для захоронения, ему же нравятся растения. Почему бы и нет. В ином случае омега не сможет объяснить ни себе, ни кому-либо ещё, почему ему так сильно хочется быть отодранным на этом чёртовом учительском столе, за которым Чан с таким спокойным видом вещает о важности английского языка. И Чонин либо извращенец последний, либо с уст альфы срываются какие-то невероятные сексуальные заклинания на латыни.

Чонин английский не понимает от слова совсем.

И он сидит вот так весь урок, бесстыдно залипая на мягкие линии сочных губ, шустрый язык, иногда выглядывающий из-за ряда белоснежных зубов, и смеющиеся глаза. Чан всегда почему-то весёлый был. Ну, или хотя бы незлой. Картина просто сногсшибательная в прямом смысле этого слова. Омегу даже одноклассник пару раз в плечо толкает, мол, просыпайся скорее. Но работает это, надо признать, не слишком сильно, скорее наоборот, так и тянет медленно, с упоением раздеть учителя взглядом. С чем, в принципе, Чонин прекрасно справляется, каждый раз возвращаясь к рассматриванию идеальной, слишком привлекательной внешности. В голову с завидной регулярностью прокрадывается осознание, что совсем скоро это всё будет его.

Вот за такое его бы точно убили. Наверняка у большинства в горле начинает крутиться отвращение, когда смотришь на какого-то странного школьника с фиолетовыми прядями в волосах, бусами из детского набора и узорчиками на ногтях. Ему, может, их вообще сестра нарисовала! И всё тут. Хотя сестры у него нет. Незадачка. Зато есть парень, старше его ровно на пять лет, сидящий прямо напротив, вечно поправляющий свои блядские очки на цепочке и рисующий ему те самые витиеватые закорючки. Омега сейчас действительно от перенапряжения задохнётся. Остаётся только благодарить господа Бога, что буквально сегодня он принимал блокаторы в связи с приближающейся течкой и запах его в данный момент не разносится по классу, как цветение вишни.

Нет, Чонин сейчас взвоет и сам распластается перед Чаном на любой горизонтальной поверхности. Ну, хотите, на вертикальной. Только, пожалуйста, несносный альфа, прекрати грызть дужку собственных очков и теребить несчастный галстук в полосочку. Его, кстати, Чонин подарил на их первую годовщину.

Звонок с последнего урока звучит, словно песня ангелов, не меньше. Чонин так не радовался даже любимым пирожкам мамы Чана из Австралии. Просто потому что главным пирожком на сегодня был сам альфа. Не с вишней, конечно, но не хуже.

— Чонин, ты домой не собираешься? — Чан выгибает вопросительно бровь, складывая все свои учительские прибамбасы в сумку. Разумеется, ты не знаешь, почему я всё ещё тут, в саркастичной форме думается Чонину, но он тактично молчит на эту тему.

— Я бы с радостью, но тут проблема маленькая нарисовалась, — омега делает невинные глазки по пять копеек и жалобно глядит, будто он сейчас не о намокшем белье говорит, а о двойке в дневнике.

Честно говоря, Чонина раньше до жути бесила это его «омежья» особенность течь, когда надо и не надо. Сидишь вот так вот на уроке и уже даже не понимаешь, это возбуждение или приближение течки, или, может, вообще какие-то неполадки с организмом. Однако же стоило появиться Чану в его жизни, как всё сразу встало на места. И периодические протекания, и озабоченность, свойственная школьникам помладше, и даже метка между лопаток. Кстати о ней, жжётся с каждой секундой всё сильнее и сильнее, требуя поскорее внимания и тёплых губ на отпечатке зубов. По телу бегут мурашки от представления, как приятно будет ощущать мягкие прикосновения на покрасневших следах.

— Какая? — Чан совершенно по-учительски усаживается обратно на своё место, снимает очки и с характерным щелчком сгибает дужки. Будто бы совсем не понимая, что только что вытворял своими невозможными пальцами и строгим видом, альфа внимательно наблюдает за своим учеником. Откровенно говоря, он пока что не очень похож на среднестатистического бойфренда, но зато вполне сойдёт за психолога.

Вообще, Чонин был из тех, кто сам себя доведёт до психолога, дойдёт до него да ещё и выведет самого психолога. Мальчик немаленький уже, самостоятельный. А к такому специалисту он бы наведывался регулярно.

Когда омега встаёт со своего места, то только молчаливо радуется тому, что в штанах ничего не хлюпает, а на стуле ничего не остаётся. Уже что-то. Он медленным, практически неслышным шагом доходит до стола Чана и опирается на него руками. Браслеты на них коротко звенят, а многочисленные кольца стучат о деревянную поверхность. Напряжённость в кабинете потихоньку нарастает, но, видимо, пока только для Чонина, потому что Чан вопросительно вскидывает брови в своей привычной манере и не делает больше ничего. Омега облизывает пересохшие губы, следом облокачиваясь на ножку пахом. До альфы, кажется, начинает что-то такое доходить, но он всё ещё молчит, терпеливо ожидая действий со стороны своего омеги. Неужели в самом деле не понимает? Тот раздражённо закатывает глаза и чуть прицокивает, отворачиваясь к окну, на которое пытался заглядываться заместо Чана. Тёмные волосы колыхаются, красиво смешиваясь с ярким фиолетовым пигментом, а альфа завороженно за этим наблюдает и опасно сверкает глазами. Но Чонин этого не видит.

За окном распускаются белоснежные бутоны, сопровождаемые пением птиц на их ветвях. Вишня только начинает цвести, её запах густым туманом разносится повсюду, заполняя собой любое свободное пространство, будь то улица или помещение. Для аллергиков горе, конечно, но даже они признают то, насколько она совершенна эстетически. Красиво. Правда, Чонину хочется другого красиво. И желательно, чтобы раздавался не щебет птиц, а нечто поинтереснее. Он сам, например.

Прожигаемый пристальным взглядом, омега шустро подбегает к двери и щёлкает замком, выдавая своё нетерпение. Чан довольно хмыкает, но только складывает руки на груди, по-прежнему не выдавая ни слова. Чонину они, в принципе, не особо нужны. Раздражает немного, но он и так прекрасно понимает, что, если хочет исполнения своих грязных желаний, надо постараться. Омега, точно так же не произнося ни звука, перекидывает ногу через крепкие бёдра, обтянутые строгими брюками, и усаживается прямиком на стол позади альфы. Под восхищённый взгляд руками проводит по собственному телу и невыносимо медленно проходится пальцами по пуговицам, расстёгивая одну за другой. Чан шумно выдыхает, продолжая сидеть неподвижно, но омега цепким взглядом замечает небольшой бугорок аккурат на ширинке, что не может не радовать.

— Так какая всё-таки проблема, лисёнок? — Чан наконец двигается с места и укладывает ладони прямиком на изящную талию, с гордостью подмечая, что не все девушки такой могут похвастаться.

— Учитель, вы же всегда ищете к ученикам индивидуальный подход, — омега прерывается на шумный вздох, когда ощущает касания больших пальцев на своих сосках, — попробуйте узнать мою проблему, мне ведь не положено на такие темы разговаривать, — Чонин резко запрокидывает голову назад, стоит только Чану прикоснуться к одному из них языком принципиально через плотную ткань рубашки, хотя та давно покоится по обе стороны от груди. Пальцы другой руки скручивают вторую горошину, выбивая нетерпеливый выдох.

Альфа ухмыляется, отражая ухмылку на нежной коже горячим дыханием, грязно причмокивает, обводит языком по контуру, а затем резко переключается на другой, уже отодвинув вещь куда подальше. Рубашка молниеносно спадает с плеча, оставляя за собой будоражащее чувство прохлады. Омега вздрагивает, тут же выгибаясь в обратную сторону, тем самым прижимая голову Чана ближе к себе руками. Чонин зарывается в мягкие кудри пальцами, чуть надавливая на затылок, лишь бы только почувствовать ближе к себе, затем оттягивает их, чтобы получить щекотливый поцелуй где-то на солнечном сплетении. Альфа не сопротивляется — даёт своему омеге всё, что тот пожелает.

— Maybe…Может быть… — Чан периодически прерывается на короткие чмоки тут и там, оставляя еле заметные розоватые пятнышки на груди, животе, ключицах. Везде, где может дотянуться, но так, чтобы они потом не сыграли злую шутку где-нибудь на физкультуре, для которой потом обязательно напишется освобождение. — My little fox wants to play?Мой лисёнок хочет поиграть?

Чонин ни черта не понимает, но думается ему, что альфа как всегда угадал. Он растерянно кивает, жмурясь от того, как Чан прикусывает угловатое плечо, а затем причмокивает, касаясь выступающей косточки. Тот довольно улыбается, проводя носом вдоль изгиба шеи, вдыхает чуть ощутимый лёгкий аромат. К сожалению, сейчас прочувствовать его во всей красе не получится, но так даже лучше: никто ничего не заподозрит, проходя мимо по коридору. Потому что рецепторы у некоторых личностей удивительно чуткие. Чан готов поклясться, что иногда, к собственному разочарованию, замечает заинтересованные не в лучшем смысле взгляды учителей и учеников на его Чонине. Мог бы, глотку порвал. Пока что ограничивается воспитательными беседами, но это только пока. Пусть только кто-то попробует подойти ближе, чем на три шага, и он за себя не отвечает.

Альфа гуляет руками по всему тонкому телу, ладонями ощущая мелкую дрожь, которая бьёт омегу от прикосновений к чувствительным точкам. Хотя, пожалуй, самые чувствительные всё ещё остаются внизу. Чонин в какой-то момент толкает Чана за плечи, чтобы тот рухнул обратно на спинку стула, отчего альфа непонимающе хмурится. Руками он переходит на Чониновы коленки, потому что до талии или хотя бы до бёдер в таком положении достать нереально.

Омега только хитро улыбается и медленно сползает вниз, опускаясь тем самым коленями на пол. Совершенно по-сучьи те расползаются в стороны, да так, что школьные шорты натягиваются на стройных ногах, очерчивая каждую выступающую мышцу. Учитель тяжело сглатывает, а взгляд его затуманивается. Чонин смотрит на Чана из-под густых ресниц, облизывает в очередной раз губы, где-то на задворках сознания понимая, что тинт с них уже давно съелся, и вопрошающе смотрит снизу вверх. Альфа против воли давит в себе восхищённый возглас и приглашающе укладывает руку на чернявую макушку. Омега носом почти упирается в ширинку, быстро соображая, что к чему. Проворные пальчики вжикают молнией, тут же следом спуская и штаны, и нижнее бельё.

— Могу я?..

— In English please, my little foxy,На английском, пожалуйста, мой лисёнок— Чан удивительно ласково для такой ситуации гладит омегу по щеке, пока у того спирает дыхание от восхитительного австралийского акцента.

— I can…Я могу… — Чонин лихорадочно начинает ковыряться в памяти, стараясь выгрести оттуда хоть что-нибудь. — Can I…Могу я… бля, — это всё, что может выдать омега.

— Of course, you can,Конечно, ты можешь — в голосе альфы слышатся смешинки, что Чонина сейчас начинает немного подбешивать.

Поэтому он быстро находит выход из ситуации, сжимая чужой возбуждённый член чуть сильнее, чем требуется. Чан шипит, оттягивая тёмные пряди чуть назад, но веселье из его голоса пропадает, чему омега радуется безмерно.

Чонин ещё с полсекунды глядит на багровую крупную головку, потом всё-таки коротко проходясь по ней языком. Чан откидывает голову назад, едва не ударяясь о злосчастную доску, но тут же возвращает себе своё самообладание и продолжает смотреть. Потому что смотреть на то, как красиво растягивает его член Чонинову щёку, как бесстыдно омега поскуливает и как смотрит ему в глаза с вожделением, приносит невыносимое удовольствие. Больше, чем мог бы обычный минет. Но всё меняет только один фактор: Чонин, это Чонин. Он насаживается как можно глубже, прекрасно зная, что никогда не сможет дойти до конца, но зато так хорошо помогает себе пальцами, оттягивая немного кожу. Именно так, как надо альфе. То, как омега обводит языком щёлочку, толкаясь в уретру или иногда чуть надавливая языком, то, как нежно касается поддатых яичек, а ещё проходится тонкими пальчиками по косым мышцам живота, вырисовывая непонятные узоры — всё в Чонине идеально. С головы до пят.

Чана так сильно кроет от этих мыслей, что он едва успевает отдёрнуть Чонина от себя, чуть не кончая омеге в рот. Тот удовлетворённо щурится, явно намереваясь ляпнуть какую-нибудь глупость, но альфа быстро его останавливает простым:

— In English.На английском.

Всё. Чонин могила.

Чан скрывает рвущийся наружу смешок в тёмных волосах своего омеги, резво подхватывая того под бёдрами и возвращая на прежнее место — стол. Чонину безумно хочется рассказать о всех тех фантазиях, что посещали его голову на уроке, но он понимает, что и слова из себя выдавить не сможет. Причём совсем скоро ещё и на корейском.

Альфа надавливает пятернёй прямо вокруг своей метки, между острыми лопатками, и Чонина со страшной силой выгибает навстречу нетерпеливым ласкам. Кажется, что вот-вот будет возможным услышать хруст позвоночника. Метку прожигает огнём с каждым мягким прикосновением к ней любимым человеком. От спины до самых кончиков пальцев растекается разряд тока, заставляя плавиться подобно воску свечи. Омега цепляется за уголки учительского стола в попытках прийти в себя, но понимает, что скоро потеряет равновесие, — нехотя он уходит от мокрых губ и падает спиной на поверхность, чуть съезжая вниз. Обгоняет вероятность, так сказать. Побрякушки на его руках звякают, а стройные ноги решительно обхватывают чужую талию, притягивая Чана к себе ближе. Где-то за дверью слышатся чьи-то шаги, но им плевать. Плевать настолько, что зайди сюда сам директор школы, они не оторвутся друг от друга. Потому что просто не имеют права лишать любимого удовольствия.

Чан, недолго думая, склоняется над Чонином. У того в глазах черти водят хороводы, а в компанию к ним на губах расползается наглая улыбка, оголяющая острые клычки.

— Fuck me, stupid teacher,Трахни меня, глупый учитель — выпаливает прежде, чем больно укусить Чана за нижнюю губу в глубоком поцелуе. Омега обожает кусаться, особенно, когда дело касается губ. Он по ним с ума сходит, и альфе об этом прекрасно известно.

Во рту ощущается металлический привкус крови, но они не обращают на него никакого внимания.

Признаться, Чан даже теряется: не может выбрать между «похвалить» за полноценное предложение и «отодрать» за нехорошие слова. Судя по тому, как Чонина выгибает, всё-таки второе. Альфа решение принимает быстро, ведь учитель всегда должен помогать ученику, верно?

Он припечатывает чужие тонкие запястья к столу над головой омеги одной своей рукой, второй, — проникая меж половинок и очерчивая сжимающееся колечко мышц. Чонин протяжно стонет, поднимая бёдра рваным движением чуть выше в попытках насадиться на пальцы самостоятельно. Авантюра не удаётся: альфа крепко фиксирует его тело на месте, а сам не менее чётко следует собственному плану. Два пальца одновременно проникают внутрь на две фаланги, раздвигая горячие стеночки с невероятной лёгкостью. Чан как никто другой знает своего омегу, знает, как обильно он течёт, и как податлив бывает только для него одного. Возможно, можно было бы обойтись и без подготовки, ведь Чонин бы принял его превосходно, без каких-либо трудностей, но Чан ещё не настолько обезумел. Он в противовес действиям снизу ласково касается всё ещё растянутых в улыбке губ, а сам погружает пальцы до конца, одной из подушечек ощущая знакомый бугорок. Чонин содрогается, передавая дрожь и самому Чану. У альфы брови складываются в причудливую линию, по которой омега обязательно бы провёл, если бы не сцепленные руки.

Чонин тяжело дышит, грудью практически касаясь лица Чана, нависшего сверху. Альфа обводит её голодным взглядом, не отказывая себе в удовольствии оставить ещё пару следов, ускоряет рукой темп, издевательски обходит стороной простату, вынуждая омегу скулить и в нетерпении прижимать любимого за бедра всё ближе к себе. Чан против воли практически вжимается в сочные ягодицы Чонина, но собственная рука в чужой заднице ему мешает.

Альфа в то же мгновение активно шуршит разорванной упаковкой презервативов над Чонином, пока тот помутнённым рассудком силится понять, откуда они вообще взялись. Мысли в кучку собраться не успевают, потому что низ резко обжигает чужим теплом. Кажется, в классе всё же раздается хруст чей-то спины, перемешанный с протяжным громким стоном. Тут Чан благодарит всех за хорошую звуконепроницаемость, иначе весь педсостав бы уже давно сбежался на симфонию, исполняемую лично для него. Омега стонет красиво, протяжно, уходя в высокие ноты с каждым толчком. Музыканты бы заценили, думается Чану. Он наконец отпускает Чониновы руки и тут же пролезает своими ладонями под неширокую спину. Пальцы обводят края метки наугад, удивительно точно попадая по ней. Чонин в беспамятстве цепляется за Чановы плечи и на ломаном английском молит ускориться. Как можно образовать неправильно форму глагола «быстрее», альфа не знает, но беспрекословно повинуется, глуша звонкие завывания на своих губах. Стены не стены, а Чонина вполне могут услышать.

Чан в какой-то момент впивается пальцами под коленями Чонина и почти сгибает того пополам, меняя угол проникновения и замедляя ненадолго толчки. Омега зажимает рот ребром ладони, чтобы хоть капельку, но быть потише, глотает солёные слёзы, которые катятся по его щекам от удовольствия. Альфа еле слышно рычит и вновь ускоряется.

Стол ходит ходуном, класс наполняется пошлыми шлепками кожи о кожу, но как же потрясающе. Чонин тихонько воет от переполняющих эмоций, держится ещё немного и в конце концов кончает. Чан немногим дольше выходит из податливого тела, изливаясь в презерватив, который потом успешно выбрасывает в мусорку в углу класса.

— О, попал… — устало хихикает, опираясь двумя руками по обе стороны от головы Чонина. Омега поворачивает голову на звук шуршащего пакета в ведре и чуть не заливается громким хохотом, сдерживаясь лишь потому, что сил у него не осталось.

— Десять очков Гриффиндору!

А на недовольный взгляд выдает:

— На английском не шпрехаю, прошу меня простить. В заводских настройках только корейский.

Странно, наверное, говорить это полураздетым, лежащим на столе под своим учителем, но оттого не менее смешно. Поэтому в конечном счёте они смеются оба, периодически прерываясь на ленивые счастливые поцелуи.