Люций живой.
Он смеётся до икоты, рыдает навзрыд, бросается с кулаками и обнимает тепло — он горит, он пылает, он текучий, как ртуть, как подожжённая нефть, он сам по себе, по своей сути, и есть —
э м о ц и я.
И это Каина завораживает.
И это Каина околдовывает, похлеще гнилых гранатов в грудине и золочёных ошейников — его тянет, крепко, опасно, как за поводок; Каину хочется больше, ближе — пальцами в самую суть, впиться коротко остриженными ногтями в остатки души: сердце у Люция быстрое, неровное, бьёт маленьким молоточком — в самую ладонь, а кожа такая горячая, что почти больно; от запаха голову ведёт, разве что не кружит — костровый дым, сосновая смола, высокое ночное небо с влажным блеском звёзд — две звезды навсегда остаются у Люция в глазах, и смотрят с чем-то таким, от чего Каин почти дохнет.
Это безумие.
Это такое ебучее безумие.
От первого взгляда до финальной ноты; от первого боя — клыки впиваются в кожу с остервенением: рвать-рвать-рвать — на лице у Люция почти опьянение, почти откровение, и губы он облизывает по-блядски — Каин чувствует, как от них летят искры, но Каину тогда — ещё — всё равно; от первого прикосновения — полноправного, настоящего, Люций в его руках маленький, хрупкий, дрожит горячечно, как в лихорадке — Каину хочется его спрятать, укрыть, защитить — к чёрту Солона, к чёрту весь мир, он вывернется мясом наружу, впитает всю боль — Люцию ничего не достанется; от первого секса — Люций держит его за глотку — метафорически, взглядом — прижимает к постели за бёдра, контролирует от и до — а потом плывёт, марит, поддаётся — бушующее пламя в ладонях, бушующее пламя в грудной клетке — трахаться с Люцием выходит как-то не по-животному, на другом уровне, метафизическом.
Как трахаться чувствами.
Люций и есть — чувства.
Давно потерянные, ненужные, забытые чувства Каина — возвращаются с болью, со скрипом.
Каин ни за что на свете не готов их вновь потерять.
Каин трясётся над ним, над каждой царапиной — ярость бесами выгрызает нутро; полное уничтожение угрозы — на поражение; наслаждение от убийств давно пропало, кануло в воду, стёрлось в очередном цикличном заходе — Каину с виду слегка за тридцать, биологически сорок, разумом — хрен знает, исчисляется днями или тысячелетиями; отрывать головы казалось упоительным пару сотен жизней назад.
Сейчас кажется упоительным целовать Люция в губы — слаще амброзии, слаще ладана.
Чертить пальцами по свежим рубцам на мягком впалом животе, грызть собственные рёбра — Люций стоит, беззащитно сжимая ладонью рубаху, и кровь сочится сквозь пальцы — красная и жидкая, будто ненастоящая; Каину хочется пасть на колени и молить о прощении — выходит только захлопывать устрицей стенки раковины, прятать мягкое, чуткое за костяным щитом — у Люция взгляд такой, будто это больнее в сто крат.
Люций прощает его сразу, безоговорочно — за телесное; Люций прощает остыв и признавшись в обиде — за холод.
Каин делает выводы.
Выходит криво, поспешно, зато искренне до чёртиков: Каин признаётся — и себе, и ему, и всему миру разом — что хочет рядом, хочет вместе, хочет до дрожи; прижимает к себе, вымечивает круглое — сердечком — лицо отчаянными поцелуями; Люций жмётся судорожно, оплетает руками, ногами и хвостом — так крепко, будто боится, что Каин сейчас пропадёт, исчезнет, оставит его одного; Каин смеётся — глупость.
Он ведь всегда будет рядом.
Он ведь никогда не уйдёт.
Обещание трескается, как швырнутое об пол зеркало; Каин просыпается, засыпает и просыпается вновь — реальность вокруг него плоская, бумажная, как театральные декорации, и люди вокруг — тени с картонными масками. Он бродит меж ними, вглядывается, беспомощность гнёт к земле тонною на плечах; он ищет Люция — он должен его найти — а находит лишь кукол, из распоротых спин которых валится вата.
Каину страшно.
Каину пиздец как страшно.
Это эгоистичный страх, он честен с собой; он скучает по тонкой ладони в своей, по звёздам в глазах, по чему-то такому, от чего он почти дохнет — паскудное такое чувство, любовью кличут; любовь лижет шершавым кошачьим языком по чёрному сердцу, обдирает плоть — чёрное сердце не умеет любить, и страдает, и трескается, и скоро перестанет от этого существовать — Каину всё равно. Каин идёт, и идёт, и идёт — и всё для того, чтобы вновь подхватит на руки, уткнуться носом в макушку, огладить, как смешного зверёныша — Люций мурлычет и ластится, и в щёку целует так, что — впервые за сотни жизней — взаправду хочется жить.
За что боролся, Каин. За что боролся.
Солону нравятся его страдания — страдания в принципе — иначе не объяснить; декорации идут рябью, помехами, выдают прореху — в реальность, в настоящее, в трёхмерное; Каин вываливается в неё кубарем, никем не замеченный, призрачный, ненастоящий.
Чужой.
Мимолётный гость.
В Люцие — неочевидный надлом; храбрится, улыбается, куда-то идёт — бесцельно, пусто; глаза мёртвые — Каин вздрагивает, Каин хочет сбежать от этого взгляда, Каин хочет убрать его, выгнать, вытравить — Люций говорит тихо, свистящим полушёпотом, и в голосе его звериный, надрывный вой. Резонирует на грани сознания, лопает перепонки; он говорит, говорит, говорит, вжимаясь лбом в плечо Натаниэля, комкая на спине хламиду — хотя бы одну историю, хотя бы одну секунду — Каину каждое слово как болт арбалетный в межреберье: умирать-то никогда ему не было страшно.
А теперь? Оставляя других — его — за собой?
Один порыв ветра, одно неосторожное движение — и Люций рухнет, рассыплется пеплом; Люций — чувства, в сути в своей, в природе своей, и теперь — выходит — кувшин опустевший, болванка — ничего не ощущая; он холодный, как лёд, неподвижный, застывший, и точно так же — хрупкий. Возьми в руки — растает, потом — испарится.
Бедный, бедный его Люций.
И ведь не прикоснуться, не обнять, не укрыть — Каин тянет к нему руки, касается скул, гладит большими пальцами уголки губ — отчего только раньше не делал так? А ведь знал, как приятно, ластился к Люцию сам — а теперь всё, не узнать, не ощутить; ладони проходят насквозь, и Люций насквозь — через грудную клетку, навылет, чеканным шагом; к пустой, несуществующей цели.
Солон шепчет на ухо — эхом отдаётся внутри головы: как тебе, Каин? Нравится зрелище? Хочешь себе — такого?
Каин хочет.
Хочет вместе. Хочет рядом. Хочет до дрожи.
Хочет согреть в руках, зажечь вновь — подпалить фитилёк; Люций сильный, Люций справится — Каин будет рядом, будет держать на краю, чтоб не сорвался; не подпускать кошмары, выдёргивать из забытья, гладить, и тискать, и вытирать слёзы, и ловить смех губами — всё что угодно. Сколько угодно.
Вечность — и даже немножко дольше.
Солон смеётся и показывает ему шиш.
Люций перед Каином — настоящий, без сомнений; потухший даже больше, чем в видении — седой, остывший уголь; Каин тянет к нему руки — и Люций отшатывается. В глазах его — недоумение; в глазах его — неузнавание.
Люций — э м о ц и я, и эмоция эта —
страх.
Животный, затравленный, почти панический ужас — отражается на лице так ярко, так живо; он ёжится, гнётся, будто боится удара, отступает назад, держа ладонь на эфесе рапиры; Каин отшатывается тоже, растерянность бьёт пощёчину — жёсткую, разбивая губы костяшками.
Ведь сколько не выворачивайся мясом наружу —
Люцию
всё равно
достанется.