У Химеко нет проблем с бессонницей. У Химеко, как ей кажется, вообще не слишком много проблем. Поэтому она вполне может позволить себе немного залезть в чужие.

Химеко из тех, кто пьёт кофе по ночам. Не столько потому, что как у главы экипажа звёздного экспресса у неё невероятно много дел, сколько из любви к искусству. И, возможно, из-за осуждающих взглядов Вельта, которому приятно улыбаться в ответ. Химеко хорошо работается по ночам, днём экспресс временами бывает уж слишком суматошным. Это приятно, но работать всё же лучше в тишине и одиночестве. Только вот в последнее время одиночество Химеко начинают то и дело нарушать.

Нарушителей спокойствия на экспрессе всего два — это Март и Келус. Но ночью Март, как все послушные дети, мирно спит в своей кровати. Зато вот на смену ей заступает Дань Хэн. Химеко наблюдает, как эти двое мучаются от бессонницы уже вторую неделю едва ли не каждую ночь. Украдкой видит, как они, случайно пересекаясь в коридорах, отводят глаза, что-то неловко говорят друг другу, и всё сразу понимает. Не то чтобы Химеко не понимала этого раньше, она не первый день живёт на свете. Но теперь-то всё становится чересчур очевидно. Но подходить к таким вопросам напрямую всё же не стоит. Здесь нужно действовать деликатнее и подходить издалека.

— Какой кофе ты любишь? — спрашивает Химеко, когда Келус, явно мающийся от бессонницы и безделья (опасные для целостности экспресса сочетания в его случае), забредает в общий вагон.

— Понятия не имею, — честно отвечает Келус. — Что-то послаще, наверное. А с чего вдруг такой вопрос?

— Просто пополняю картотеку предпочтений, — улыбается Химеко.

Она знает о вкусах членов экипажа многое. Пом-пом пьёт только какао с маршмеллоу. Март его же и бичерин. Вельт — трипио или корретто по настроению. Дань Хэн — макиато без сахара.

Келусу же хочется чего-то послаще. Чёрный шоколад, эспрессо, молоко и взбитые сливки. Когда Келус видит перед собой мокко, выглядит очень довольным и заинтересованным.

— Встреча с Кафкой, должно быть, выбила тебя из колеи? — спрашивает Химеко, прекрасно зная, что это далеко не единственное выбивающее событие, произошедшее на Лофу. Проще сказать, что там не могло вызвать бессонницу.

Келус делает глоток, довольно жмурится и кивает.

— Наверно, я устал от неопределённости, — говорит Келус, толкая ручку чашки то левым указательным пальцем, то правым. Этот юноша секунды не может просидеть без движения. — В случае с Кафкой устал задавать вопросы, на которые не получаю прямых ответов. В случае с… В любом случае устал теряться в догадках. И думать, не потерял ли чего-то важного из-за слишком поспешных действий. Не слишком обдуманных слов и… — Келус порывисто вздыхает, обрывая себя, словно втягивает слова уже готовые сорваться с губ.

— Если за годы жизни я чему-то и научилась, то тому, что иногда следует принять неопределённость как часть пути, как жизненный этап, — Химеко мешает сахар и корицу в своём капучино и смотрит на Келуса лишь украдкой. Он не смотрит на неё вообще. То изучает задумчивым и немного сонным, почти невидящим взглядом чашку с мокко, которую рассеянно двигает по столу, то прожигает глазами сам этот стол.

— А если всё, что осталось от жизни одна сплошная неопределённость?

— Это не так уж плохо, — Химеко улыбается, не широко, но мягко, одними уголками губ. — Ведь неопределённость не только пространство страха и разочарования, но и пространство возможностей. Зачем же сразу настраиваться на печальный исход?

Келус продолжает передвигать чашку по столу, словно играя с кему-то странную партию в сёги. Химеко уже давно заметила: по количеству мелких действий, которые совершает Келус, всегда понятно, насколько сильно он нервничает. Будь то нетерпеливое ёрзанье или тревожный перестук пальцев, язык тела Келуса зачастую честнее, чем он сам. И быстрее всех этот язык учится считывать и понимать Дань Хэн. На нетерпение он отвечает спокойным «можешь пока пройтись, заказа я и сам дождусь», на нервозность нарочито безмятежным «не драматизируй, мы куда сильнее, чем тебе кажется». Химеко в целом не видит в этом ничего необычного, наблюдательность Дань Хэна едва ли не превосходит её собственную. Только вот, подмечая мелочи в поведении окружающих, обычно он не делает с этим ничего. Разве что заносит в некую вымышленную картотеку. Но Келус… Келус — это особый случай.

— Я и сам не знаю, кого исхода больше жду и больше боюсь, — говорит он вдруг очень тихо, словно слова могут долететь до ушей кого-то незримого, кого-то третьего, будто присутствующего рядом. Разбудить спящий внутри Стелларон.

— Разве ты не хочешь, чтобы на чувства ответили чувствами? Теплом на тепло? — Химеко пробует наудачу, думая: вспугнёт или нет? Келус в реакциях непредсказуем, может уйти в отказ, а может выложить всё, как на исповеди.

Келус продолжает нервно крутить чашку, а потом замирает вдруг на секунду, две, три и залпом опрокидывает в себя остатки мокко. И наконец смотрит Химеко в глаза своими, всплывающими золотом Стелларона.

— А если я на самом деле не тот, кем всем вам кажусь? Если я не тот, кем кажусь сам себе? Если я опасен? Если в этом проклятом безумном сценарии моя роль в том, чтобы уничтожать? Вспыхнуть на мгновение и сгореть? Разве это не будет жестоко?

Химеко едва удерживается от вздоха. Думает лишь: «Так вот что тебя гложет». Не только неразделённая любовь, но и страх навредить, если окажется так, что любовь разделят.

— В последние годы я позволяю себе думать, что неплохо разбираюсь в тех существах, с которыми общаюсь, — говорит Химеко, отпивая из чашки и чувствуя приятный сладковато-горький и пряный от корицы вкус. — И неважно, кем ты был раньше, не думаю, что ты способен врать самому себе. Сейчас ты — это то, как ты думаешь, то, что ты делаешь, и то, чего ты желаешь. Ни больше, ни меньше. А с любой опасностью, что таится внутри тебя, мы сможем справиться, ведь каждый из нас, — Химеко улыбается, — по-своему опасен.

И мальчик с осколком хаоса внутри — ещё не худшее из того, что случалось с экспрессом.

***

Ненавязчиво и незаметно разговорить Дань Хэна так, чтобы вывести на откровенность — невозможно. В этом Химеко убедилась после пары бесплодных попыток. Он либо уйдёт от ответа в прямом смысле (то есть встанет и закроется в своей комнате), либо в переносном смысле сведёт разговор к общим фразам. Тут либо спрашивать напрямую и получать прямой же ответ или (не менее прямое и честное) «я не хочу об этом говорить», либо ждать. В этот раз Химеко выбирает второе. Ко второй же чашке маккиато начинает думать, что прогадала, но Дань Хэн всё же заговаривает сам:

— Я н знаю, как начать разговор.

— Вроде бы ты уже начал, — улыбается Химеко из-за чашки.

— Не с тобой, — качает головой Дань Хэн. — С другим человеком и по другой теме. Сделаешь вид, что не понимаешь, о ком я?

— Если тебе так будет легче.

— Не знаю, — Дань Хэн прикрывает глаза, — возможно.

— Тогда я понятия не имею, о ком ты, и не буду ничего о нём ни спрашивать, ни говорить, — обещает Химеко, бросая быстрый взгляд за плечо Дань Хэна, но быстро возвращаясь к нему самому.

Дань Хэн же задумчиво молчит ещё с минуту, изучает медленной текущий за окнами космос. Мириады звёзд тихо переливаются светом, прячутся за флёром туманностей. Сама Химеко видела уже сотни подобных картин, но никак не может налюбоваться.

— Один человек признался мне в чувствах, но я… — Дань Хэн не поворачивается, всё продолжает смотреть то ли на космос, то ли в глаза своему отражению в стекле. — Я не знаю, что чувствую сам. Это сбивает с толку. Не знаю, как себя вести и реагировать. Потому что мне… Мне вроде как страшно.

Химеко едва удерживает себя от желания потянуться к нему и обнять. Дань Хэн такой открытой заботы тоже пугается, тоже не знает, как на неё реагировать. В Доме Кандалов его вряд ли кто-то часто обнимал, гладил по голове и говорил, что он умница. Химеко, словно старшей сестре, хочется его отогреть. И наверное, у неё получается раз он с такими вопросами к ней приходит.

— И чего ты боишься?

Дань Хэн опять прикрывает глаза, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями. Открыв, смотрит вновь не на Химеко, а в своё отражение. Смотрит сквозь него на бесконечность космоса. Видит эту холодную бездну в отражении собственных глаз.

— Того, что сделаю что-то ужасное. Снова.

Химеко всё же не удерживается, всё же кладёт руку поверх его ладони. Дань Хэн не отдёргивается, не напрягается даже. Привык всё-таки.

— Ты не сможешь запретить себе привязаться к кому-то. Чувства контролировать сложно. И почти невозможно делать это безболезненно. От ошибок же не застрахован никто. Но не стоит тащить груз вины за них с собой, если это уже дела минувшего. Всё что мы можем, сделать выводы и идти дальше. Тем более я слабо верю в то, что ты повторил бы ошибку Дань Фэна.

— Но, может, если я не позволю себе сближаться… — говорит Дань Хэн совсем тихо. Не договаривает, потому что, кажется, и сам не знает, что идёт после этого «если».

— Как я сказала, запретить себе любить не выйдет, — Химеко скользить по нему ласковым взглядом. Отмечает нахмуренные брови и упрямо сжатые губы. — Если что-то случится, и вам придётся расстаться, всё равно будет больно. Выбор лишь в том сожалеть об ушедшем или о несбывшемся.

— Я не знаю, что выбрать, — честно отвечает Дань Хэн, и печаль его разливается по зелени глаз.

— Тот, кто признался тебе в чувствах, хоть я и понятия не имею, кто это, всё равно не думаю, что он будет торопить тебя с ответом, если ты прямо скажешь ему всё так же, как сказал мне.

— Сказать это ему сложнее, — вздыхает Дань Хэн, и всё же будто отмирает, словно бы сбрасывая с себя оцепенение космического холода. — Я всё никак не могу придумать, как начать разговор. И мне кажется, он злиться на меня из-за этого и…

Дань Хэн сбивается. Химеко впервые видит, чтобы он говорил так быстро и нервно. Совсем так, как и подобает существам его возраста, находящимся в смятении чувств.

— Я уверена, что тебе не нужно что-то придумывать. Он уже прекрасно обо всём знает, — успокаивает его Химеко.

— Вроде уже настолько хорошо понимает или?..

— Или прячется за фикусом часть нашего разговора.

Дань Хэн резко оборачивается, скрипя ножками стула по полу. Келус активно пытается слиться с фикусом. Фикус не слишком ему в этом помогает. Химеко улыбается. И идёт делать мокко и маккиато без сахара.

***

— Мне очень жаль, — говорит Келус, когда Химеко уходит, оставив на столе две чашки с кофе, а Келуса наедине с Дань Хэном.

— Тебе жаль, что тебя заметили, — Дань Хэн сверлит его очень серьёзным взглядом. Тем самым нечитаемым Очень Серьёзным Взглядом, по которому вообще невозможно понять, что он на самом деле думает.

— Ну да, — Келус неловко улыбается и запускает руку в волосы. — Но не только.

— И о чём же ещё?

— О том, что не умею взламывать системы как Серебряный волк. Или о том случае, когда оставил десерт в холодильнике, решив съесть его попозже, а его съела Пом-пом.

— Вообще, это была Март.

— А свалила всё на Пом-пом. Никакой ей больше веры! — Келус скрещивает руки на груди, думая, что друзья так не поступают. Ещё он думает о том, что не собирался уходить от диалога: — И ещё я жалею о том, что подслушал ваш разговор. Я начал раскаиваться ещё в процессе подслушивания. Очень морально страдал.

— Ого, ты знаешь, что такое мораль, — если голос Дань Хэна станет ещё на градус холоднее, то дрейфовать по космосу в глыбе льда будет уже Келус. Потому что Дань Хэн не только заморозит его, но и выкинет за борт.

— В книжке про такое читал, — Келус обезоруживающе улыбается. Ну, он надеется. Но правда в том, что Дань Хэна не так-то просто обезоружить. — Зато тебе не пришлось придумывать, как сказать всё мне.

Дань Хэн молчит. И пьёт кофе. По-мнению Келуса, это довольно угрожающее сочетание. Поэтому в ответ он тоже решает молчать и пить кофе, но виновато. С выражением вселенского раскаяния на лице. Раскаяние это не является только лишь показным, потому что Келусу правда стыдно. Он понимает, что подслушивать чужие разговоры — это отстой. Это некрасиво. Это никогда так не делай. И то, что Келус волновался, не находя себе места и думал, что своим признанием загубил все отношения с Дань Хэном, — не оправдание. Его вообще ничего не оправдывает. Вот сейчас именно это Дань Хэн ему и скажет, окончательно в нём разочаровавшись.

Раскаяние Келуса достигает такого масштаба, что если бы существовал Эон Раскаяния, то он тут же сделал бы Келуса своим эманатором. Или сам Келус вот-вот сделается Эоном. Возможно, Отчаяния или Гей-паники. На его путь смогут ступить все, кто успевает подумать сотню тревожных мыслей, за то время, пока их краш делает лишь пару глотков кофе.

— У тебя на лице… — неожиданно начинает Дань Хэн.

— Это отчаяние. И раскаяние, — трагично вздывает Келус.

— Нет, около рта, — Дань Хэн хмурится, а потом тянется и стирает что-то у Келуса с щеки, едва задев пальцем краешек губ. — Пенка от мокко.

Келус замирает. Где-то в шаге от того, чтобы стать Эоном Гей-паники. Сердце в груди колотится быстро и неритмично. Возможно, это знак того, что он преисполнился космической мудростью. Возможно, того, что Стелларон внутри вот-вот рванёт. А возможно, того, что он очень-очень влюблён.

— Ты не желаешь мне мучительной смерти на безлюдной планете, на которую выкинешь меня, потому что глубоко разочарован и больше не желаешь видеть? — выпаливает Келус на одном дыхании, потому что второе дыхание у него так и не открылось. А лучше бы не открывался рот, потому что теперь Дань Хэн смотрит на него с выражением полного замешательства.

— Я… нет. Как тебе это в голову пришло?

— Как и все мои мысли.

— Я по поводу почти каждой твоей мысли задаюсь подобным вопросом.

— Я тоже.

Они молчат некоторое время.

— Я правда немного злюсь на тебя, — говорит Дань Хэн ещё пару глотков маккиато спустя. — Но отчасти мне стало легче. Правда не придётся придумывать, как всё это тебе сказать.

— Значит, ты меня не бросаешь? — Келус помохал бы хвостом от счастья, если бы у него был хвост. А так он может помахать только битой, но вряд ли эффект будет тот же.

— В смысле на безлюдной планете?

— Ну и там тоже.

— Круто, — Келус готов от облегчения растечься счастливой лужей по столешнице.

— И это ничего, что я пока не даю тебе никакого ответа? — голос Дань Хэна становится неожиданно неуверенным. Спрашивая, он отводит взгляд. Смотрит не на Келуса, а на его отражение. Келус тоже смотрит на своё отражение, на то, как сквозь него просвечивает космос.

Ему на самом деле не стоило влюбляться в Дань Хэна и так отчаянно тянуться к нему, располагать к себе. У него ведь внутри Стелларон. Он мальчик-бомба, мальчик-апокалипсис. Никто не знает, в какой момент невидимый таймер внутри него покажет отметку ноль. Привязать Дань Хэна к себе, чтобы в скором будущем распасться волной убивающего света прямо у него на глазах. Да, ничего лучше и придумать нельзя.

Лучше бы Дань Хэн вообще никогда не давал ему никакого ответа.

— Ничего, — честно говорить Келус, — я подожду.

А потом добавляет ещё честнее:

— Я по тебе соскучился. В смысле просто по тому, чтобы проводить с тобой время.

И заканчивает тоже совсем-совсем честно:

— И после кофе я теперь точно не усну. Может в приставку поиграем?

Дань Хэн ещё пару мгновений смотрит на космос сквозь отражение Келуса. Потом на уже третью за ночь чашку кофе. Потом на Келуса. Едва заметно улыбается. И кивает.