Медленно открывает глаза, почему-то поочерёдно, отворачивается, утыкается лицом в подушку, через несколько минут встаёт, тяжёлыми шагами идёт на кухню, старательно не поворачиваясь к зеркалу, вглядывается в лиловые сумерки за окном, выдыхает на восемь и поворачивается, чтобы убедиться, что в доме никого больше нет. Убеждает себя, что вот это и есть радость, именно так она у тебя и выглядит, он не влип сюда же, никто из них, так радуйся, черт тебя дери, хотя бы притворись, что радуешься. Трёт ладонями лицо, ерошит волосы, но не преуспевает, отросшие пряди ложатся мягко, безжизненно.
Мечется между явью и сном, дыхание царапает горло, от крови больно сосудам, словно вместо кислорода она вдруг стала переносить алмазную крошку.
Распахивает глаза — не видит, вообще ни черта не видит, кроме белого тумана. Белого. Тумана.
Не лиловых сумерек, никаких больше гостеприимных домов и цветных мостовых тоже никогда больше, ещё бы боли стало поменьше, чтобы хоть соображать, хоть что-то, хоть…
Всё-таки проваливается в сон.
Идёт по песку — была такая сказка, про русалку, которая стала человеком и до конца недолгой человеческой жизни ходила как по кинжальным лезвиям. Заходит в воду, сначала по щиколотку, потом по колено, даже ткань не намокает — почему лоохи, откуда ещё лоохи, разглядывает воду почти с обидой — какого черта, эй? Для тебя меня тоже — нет?
Слышит шаги. То есть, конечно, не слышит, а чувствует, то же чувство, поверив которому однажды шагнул именно в этот мир — и не ошибся.
Не оглядывается.
Мокрая ткань облепляет ноги, хлопает на ветру, да, вот уж в чьём присутствии любая реальность становится на место…
Просыпается.
Ложится уже утром, не на рассвете даже — нормальным, человеческим утром, вернее, жаворонковым утром, так получается? Ложится только чтобы через полчаса вскочить, запутаться ногой в простыни, пытаясь выбраться, порвать ткань ко всем чертям,, споткнуться, расшибить об пол локоть, приглушённо ругаясь добрести до противоположной стены, нашарить пальцами стекло — конечно, окно закрыто, а ты чего ждал, и никаких птиц, и никаких девушек-птиц тоже.
С ненавистью разглядывает телефон, потом с удивлением, потом понимает, что, вероятно, эта штука издаёт такие громкие трели не просто так. Не сразу вспоминает, что вообще делают, когда собираются принять звонок, мысленно ещё — песок у воды, белое лоохи, сидеть, привалившись к чужой спине, смотреть в небо, рассвет, как хорошо, что рассвет, как хорошо, что можно чувствовать мерные выдохи и вдохи, как…
— Рукопись? — тупо повторяет. Какая ещё, к драным вурдалакам, рукопись.
На том конце провода терпеливо поясняют. Осторожно заговаривают о гонораре.
— Да. Конечно. Да. Разумеется. Нет, шесть вечера — это просто отлично. Его? О да, понимаю как никто другой, – тело, кажется, само вспоминает навык телефонных разговоров, выцепляет из прошлой жизни, то есть, не совсем его жизни, конечно. Но выцепляет, большое ему за это спасибо.
Накрывается с головой, пытаясь поймать ускользающий сон, хмурится, почти незаметно вздрагивает от раската грома за окном — а на самом деле не от грома, от грозовых сумерек, кажущихся из комнаты ненавистно-лиловыми, высовывает руку, чтобы безошибочно найти чужое лоохи — аккуратно сложенное, казалось бы, едва ли не в другом конце комнаты — и завернуться в него поверх одеяла, придвигается ближе, утыкается лбом в спину, тихо фыркает, убирая чужие волосы от лица, продолжает возиться, пока лежащий рядом человек не повернётся и не притянет его к себе, обнимая одной рукой и продолжая размеренно дышать. Пробегает взглядом тёмные руны, закрывает глаза.
Вскакивает, путается ногами в одеяле, вместо кофе вытягивает из Щели между Мирами искрящуюся на конце металлическую палочку, «бенгальский огонь», «Бенгаль — это кто-то из ваших Великих Магистров?» — «Нет, это… Бенгалия, такая провинция в одной стране», рассматривает на вытянутой руке, смеётся, когда искры обжигают запястье, щурит глаза — светло-зелёные, яркие, заставляет искры исчезнуть, отпивает из бумажного стакана со странным зелёным рисунком, распахивает окно, впуская тёплый ветер, пахнущий морем. Улыбается.
«Нет, ну ты видел?», спрашивает, не поворачиваясь, но ухитряясь выражать чистый детский восторг от заката второго синего солнца даже лопатками.