Данте, наверное, можно назвать мазохистом. Или поехавшим больным ублюдком. Возможно, всё вместе. Он бы, по крайней мере, не стал бы отрицать ничего из этого. В голове приятный алкогольный дурман, появившийся, наконец, после нескольких бутылок, на языке привкус пиццы (и чёртовых оливок!), а перед ним, за неимением револьвера, на столе лежат его лучшие друзья Эбони и Айвори, и впереди их всех ждёт незабываемое времяпровождение.
Легендарный охотник на демонов думает, что Нелл бы не одобрила, что её лучшие пистолеты используют таким образом, но её давно уже нет. Младший сын Спарды салютует ей полупустой бутылкой, после приложившись к горлышку, и мысленно просит прощения, но без всякой доли раскаяния. Сегодня тот день, когда ему хочется опуститься на самое дно. Когда ему нужно это сделать. Ему нужно пасть в собственных глазах, чтобы позже сожалеть об этом. И убраться в офисе, смывая следы своего позора.
Но ничего, это останется в пределах безмолвных стен его агентства. Ни единая душа не узнает об этой маленькой постыдной тайне, поэтому и не сможет остановить его. Никого и нет…
Леди и Триш давно были сами по себе, лишь редкий попутный ветер заносил их в его забытый богом офис.
И оставили его одного.
Он не может их винить, они друг другу никто и никому ничего не должны.
Вергилий, наконец, взялся за ум и теперь налаживал контакт с Неро. Даже к нему в Фортуну переехал.
И оставил его одного.
Он не может винить брата, их пути разошлись давным-давно. А пацан… Они и раньше жили друг без друга и ничего. Его тоже не за что винить.
Пэтти живёт своей жизнью и названивает больше из вежливости, чем из желания вовлекать постаревшего охотника в свои дела.
Поэтому он снова один.
Он не винит её.
Моррисон в принципе появляется только тогда, когда есть работа (и он никогда не винил его за это), но в ближайшее время Данте знает точно, что никаких дел не предвидится.
А если и предвидится…
Он вырывает провод телефона с корнем.
…Всё равно! У него сегодня выходной! Вы-ход-ной, понятно?!
Легендарный охотник на демонов мог спокойно позволить себе полностью насладиться привычными одиночеством, скукой и тишиной, которую уже давно не перебивает работающий во всю мощь динамиков музыкальный аппарат.
У одиночества паршивый горький привкус, оседающий на нёбе, который не перебивается ни пиццей, ни виски, ни мороженным. Оно копится внутри и выходит наружу чернильной меланхолией, заменяющей алую живую кровь.
Но младший сын Спарды, прожив с ним бок о бок почти всю жизнь, давно привык к нему. Принял его как данность. Как лучшего друга и желанного гостя в своём доме. И радуется уже тому, что хотя бы холодный тяжёлый груз вины и горечи потерь больше не давит на его плечи, не давая дышать. Теперь с его семьёй всё в порядке. У них всё хорошо, а значит, и у него, у Данте, тоже. Ему не о чем больше переживать.
Он в порядке.
Допив жгучую жидкость, легендарный охотник на демонов небрежно отставляет бутылку в сторону, берёт пистолеты и приставляет их к своим вискам. Он блаженно улыбается.
Он в порядке.
Выстрел!
Сладкая тягучая боль отзывается оглушающим звоном в ушах, который перебивает, наконец, опостылевшую тишину. Прежде чем упасть в темноту, младший сын Спарды успевает представить, как две пули столкнулись в центре его головы. Он всегда находил это забавным.
Благословенное забвение обволакивает его мягким саваном тьмы и дарит ощущение тяжёлого, ледяного покоя. Никаких мыслей, никаких волнений — совершенное ничто, первозданная пустота. Иллюзия смерти длинной в маленькую вечность. Иллюзия конца.
Пробуждение сопровождается всё тем же звоном и дикой головной болью. Но Данте всё ещё блаженно улыбается, ощущая, глотая душный, пропитанный алкоголем воздух как страждущий путник вожделенную прохладную воду, отдающую на языке медовой сладостью. Он не хочет вставать, но поднимается, пошатывается. Мир всё ещё плывёт перед глазами, но это не мешает ему поднять с окровавленного пола испачканные пистолеты, поставить на место стул и плюхнуться на него.
Мимолётная эйфория отступает. Легендарному охотнику кажется, что он немного протрезвел. Плохо. Слишком рано. Он ведь только начал. Он открывает новую бутылку и снова прикладывается к ней, ткнув пальцем себе в висок прямо в едва зажившую рану, чтобы с наслаждением расковырять её, будто желая выскрести всё дерьмо из своей башки.
Он позволяет совершенно человеческой тяге к саморазрушению утащить себя на самое дно. В который раз.
В ревущем шуме электрогитары и диком ритме барабанов, в тяжёлом гроуле вокалиста, воспевающего древних воителей, не слышно выстрелов, которые повторяются с одинаковой периодичностью снова и снова.
Данте — адреналиновый наркоман. Он смакует яркость жизни, отдающей по-человечески металлическим привкусом едкой демонической крови, текущей в его венах, лишь тогда, когда находится на волоске от гибели. Он смакует маленькую смерть, на какое-то время успокаивающую душевные кровоточащие раны, и блаженное забвение, зная, что всё равно вернётся. Потому что умирать вот так глупо и позорно. Совсем не достойно его.
Но ничто не может доставить ему сильнейший кайф, чем это. Ни алкоголь, ни наркотики, ни оргазм (даже если бы он подрочил прямо сейчас). Разве что схватка с достойным противником, заставляющая захлёбывающееся адреналином азартное сердце биться чаще. Но такое, увы, редкость. Даже периодические стычки с Вергилием давно приелись и отдают серостью с примесью светлой ностальгии.
Легендарный охотник глотает обжигающий горло веселящий Янтарь, любуясь брызгами и подтёками яростного алого Пурпура на полу точно авангардным искусством, и вновь стреляет, добавляя ещё больше Цвета из собственного Сердца на мрачный холст своей жизни. Он рисует собой с детским неудержимым восторгом и не хочет останавливаться.
Он не обращает внимания на текущую из его глаз по щекам горько-солёную ядовитую Лазурь.
Он улыбается искренне и весело, вновь и вновь падая в тёмную бесконечную Бездну, откуда вновь и вновь возносится, переполненный жизнью. Младший сын Спарды с азартом доводит себя до предела снова и снова, но выпивка кончается раньше, чем он сам.
И по негласным правилам, известным лишь ему одному, он с сожалением откладывает пистолеты в сторону, тяжело поднимается и, шатаясь, ползёт в душ оттирать от себя засохшую кровь, прихватив по дороге старые изношенные штаны, жившие в его шкафу именно для такого случая.
Ледяная вода смывает яркие краски, возвращая первозданную блеклость, но в то же время отрезвляет разум, плавающий в чувстве опустошённости.
Данте нужно привести себя в порядок. Он — живая легенда! Он — потрясающий охотник! Он — непревзойдённый боец! Он — главная примадонна собственного театра одного актёра имени себя! Он должен играть свою роль несмотря ни на что! Даже если в чужой истории он не более чем декорация, он должен быть самой красивой декорацией! Даже если он — второстепенный персонаж, который на следующей странице бесследно исчезнет, он должен быть самым запоминающимся и крутым второстепенным персонажем! Он — настоящая звезда на арене цирка под названием «Жизнь»! Он должен сиять, вызывать восторг и восхищение у поклонников и зависть и ужас у врагов! Он должен танцевать даже если ему оторвут ноги! И улыбаться ехидно и весело! Так, как может только он!
Он всегда должен быть в форме! Всегда должен быть невероятно красивым, стильным, крутым, сексуальным! Только так и никак иначе!
Только так и можно выжить, не показывать слабостей.
Нельзя чтобы кто-то увидел, что за ничтожество скрывается под этой прекрасной маской.
Младший сын Спарды выходит из душа, лохматя и встряхивая мокрые волосы. В одних штанах он идёт босиком прямо по грязному полу, липкому от засохшей крови, и морщится. Он хозяйским взглядом оглядывает беспорядок: полуразрушенные башни коробок из-под пиццы, валяющиеся повсюду бутылки, кровь на столе и полу, испачканные пистолеты. Данте кривит презрительную ухмылку, театрально всплеснув руками:
— Ну и бардак я тут развёл!
Он тяжело вздыхает, но достаёт из неизвестной никому кроме него заначки чистящие средства. Да, он эту рулетку с полным магазином за неимением барабана устраивает далеко не впервые и умеет заметать следы своего декаданса настолько хорошо, что никто до сих пор ни о чём не догадался (а, может, и догадался, просто этому кому-то всё равно). Да даже при всей его удаче его ни разу не ловили ни за самой игрой, ни за уборкой последствий. Но охотник не хочет испытывать судьбу.
Он открывает скрипящие окна, чтобы выветрить запахи крови и алкоголя, а также перебивающую их хлорку. Он небрежно сгребает весь мусор в пакеты, тщательно оттирает кровь со стола и пола вместе со всей скопившейся грязью. И ему в какой-то момент и самому кажется, что он очищается от всего того, что долгое время копил.
Музыкальный аппарат продолжает горланить и разгорячённый младший сын Спарды, грязно ругаясь через фразу, ему охотно подпевал, улыбаясь во всю ширь.
Он чинит телефон. Но тот по-прежнему безмолвен.
Буквально вылизав своё агентство, Данте вновь идёт в душ, переодевается в чистую одежду, а после заказывает большое количество пицц. Сам же он уходит в магазин, вновь накупив алкоголя, а затем, вернувшись в офис, хорошенько топчется в грязных сапогах по ещё чистому полу, скрывая под слоем свежей грязи въевшиеся застарелые следы крови. Окна вновь закрываются. Впущенный свежий воздух снова наполняется стойким запахом Джек Дэниэлса и свежими горячими пиццами (и все опять с оливками!). Если не приглядываться, то со стороны сразу и не сказать, что тут была генеральная уборка. Разве что мусора ещё не было, но это временно.
Единственным напоминанием о недавнем падении были окровавленные пистолеты, но и ими Данте, довольный проделанной работой, занимается, бережно разбирая и с особой тщательностью прочищая все детали подарка Нелл и вновь испытывая приступ стыда из-за того, что так кощунственно относится к её работе. Она бы его за такое прибила бы на месте. Но её давно уже нет…
Если так подумать, то, когда именно младший сын Спарды встал на путь саморазрушения? Охотник бы ответил, что после Темен-Ни-Гру. Потеря едва обретённого брата сильно ударила по нему, хоть он и достаточно долго держался, прежде чем сорваться и пуститься во все тяжкие: сигареты (но он их быстро бросил, ибо в чем прикол так и не понял), алкоголь (тоже не взяло, но Джек Дэниэлс хотя бы на вкус приятен), наркотики (даже самые тяжёлые для него что слону дробина).
Ему так хотелось заглушить эти мысли, эти чувства, эту раз за разом возникающую перед глазами картину падающего брата. Но его образ был его тюрьмой. Он не имел право выражать то, что бушевало в его душе. И это было невыносимо. Это было настолько невыносимо, что тогда он впервые приставил пистолет (кажется, Эбони) к своему виску. Но на спусковой крючок так нажать и не решился. Не потому что боялся смерти — ха-ха-ха! — а потому что не хотел осквернять творение Нелл, её память. Вместо этого он стал вредить себе иначе. Бросался очертя голову в самую гущу врагов, собирая в себя все лезвия. Но это лишь приглушало то, что у него в голове.
Но со временем он успокоился, принял этот шум. Он смирился с тем, что он не может убежать от себя самого, отсечь болезненные участки сознания. Он научился жить со всем этим, не снимая маски. Он оплакал брата. Снова.
И одиночество, казалось, не тяготило его так сильно, как сейчас.
А потом…
Потом был остров Маллет. И снова Вергилий. Пленённый, сломленный, со стёртой памятью. Которого Данте убил собственными руками.
Дьяволы никогда не плачут.
Но в Данте было слишком много человеческого. Болезненно много человеческого.
Вскрылись старые раны, всколыхнулась вина. Оставшись один на один с этим, с самим собой, сын Спарды больше не мог этого выносить. Он хотел вырвать это. Выключить. И в этот раз его рука, порывисто прижавшая Айвори к виску, не дрогнула.
И тогда он ощутил это. Благословенная тьма. Забвение. Холод и тишина. И больше ничего.
И с тех пор его начало накрывать. Он не усмирял себя алкоголем, а просто ловил пули головой. И смеялся. Негромко, но болезненно, безумно, сквозь текущие слёзы. Потом он всячески извращался, придумывая, как бы поинтереснее убить себя? Пристрелить, стоя на руке? Во время сальто? А если дробовиком?..
Это, конечно, было весело и забавно. Но отскребать собственные мозги со стен удовольствие малоприятное. Так что со временем его игра в «рулетку» стала гораздо спокойнее, в итоге придя к конечному виду. Хотя ощущения тоже начинали притупляться и были уже «не теми». Но это всё ещё лучше, чем ничего, так что охотник был согласен довольствоваться малым. Как и всегда, впрочем.
Данте подозревал, что с ним происходит что-то нездоровое. Но останавливать его было некому, ведь своим новым пристрастием он не спешил делиться ни с кем. А сам он «завязывать» не хотел. Зачем? Ради чего? А так эта хрень хоть и нездоровая, но ему нравится! Это всяко лучше давящей серой поглощающей рутины…
Вздох…
Он пытался. Он, правда, пытался быть лучше, снисходительнее, добрее. Пытался тянуться к другим. Но он никогда не умел подбирать правильные — нужные — слова, а его маска намертво приросла к его лицу. Он не был удивлён, что остался в итоге на задворках. Это было закономерно. Неизбежно даже. Может, поэтому он в один момент просто перестал пытаться? Может, поэтому он добровольно отошёл на задний план? И даже новообретённый родственник в лице Неро вряд ли смог бы вытащить своего дядю из его собственной бездны, в которой он варился в собственном соку не одно десятилетие. Он уже к этому как-то привык. Хотя в глубине души всё равно умудрялся на что-то обижаться как маленький ребёнок и чего-то с надеждой ждать, сидя в своём тёмном (безопасном) шкафу.
Идиот…
Когда над легендарным охотником вновь нависло бремя убить брата (который всё-таки не сдох, но в итоге опять учудил какую-то дичь), он чувствовал себя смертельно уставшим. Выгоревшим. Он злился на придурка Вергилия, но в глубине его души скреблась слабая надежда, что всё ещё можно исправить. Хотя про себя Данте мрачно подумал, что это будет последним его делом. И если брата всё же придётся убить (опять, только уже окончательно), он не сможет с этим жить.
Охотник был искренне рад, что этого не произошло. И что они в итоге даже помирились. Уж кто-кто, а тот, с кем младший сын Спарды делил одно лицо, должен был понять его. Для Данте это должно было стать началом светлой полосы в жизни после десятков лет тьмы. И в голове, наконец, перестала пульсировать воспалённой раной вина.
Только почему-то жить с этой тишиной оказалось даже сложнее, чем с кровоточащей горечью.
Он думал, что, наконец, распрощается со своим вечным спутником-одиночеством…
Глупый-глупый Данте. Безнадежно глупый и наивный.
Вергилию давно пора, наконец, начать жить. И его брат не должен быть тем якорем, что потянет его за собой на дно. Поэтому он всеми силами старался сблизить старшего с его сыном. И охотник действительно рад, что у него это получилось. Он снова добровольно отступил на задний план. Отпустил...
Он правда рад. Так и должно быть.
Он в порядке.
На нёбе снова оседает привычная чернильная горечь. Её не сглотнуть и не перебить ничем. Она просто есть. Это просто данность. Он должен был давно привыкнуть к этому.
Но это неважно. Ведь он в порядке.
Он в порядке.
В полном порядке.