– Вообще-то, – шепчет Ху Тао заговорщицки, – владелица “Ваншэн” на самом деле я. В семьдесят седьмом поколении, представляешь?
Вид у неё при этом предельно гордый. Сяо не понимает, зачем ему эта информация. Обычно он сидел за партой один – а если кому и приходилось подсесть, заговаривать с Сяо обычно никто не решался.
С Ху Тао парту делить никто не хотел тоже. Их обоих сторонились – и так они в один прекрасный день оказались сидящими вместе.
– …но поскольку я ещё не достигла совершеннолетия, хозяином бюро юридически – только юридически! – считается мой опекун. На самом деле, он всего лишь консультант, и… Сяо!
Острый локоть пихает его в бок так больно, что Сяо вздрагивает от неожиданности.
– Охренела? – шипит он сердито, стараясь не создавать лишний шум. Подумать только, ведь до сих пор в его сторону посмотреть лишний раз боялись.
– Ну а что прикажешь делать с тобой? – Ху Тао смотрит на него недовольно и снисходительно. Сяо никогда не видел таких глаз – две капли запёкшейся крови. – Ты меня не слушаешь и не реагируешь. Больше жизни, Сяо.
Сяо фыркает. Ему бы смолчать, дождаться окончания занятия и никогда больше не садиться рядом, но он говорит зачем-то:
– С чего вообще ты взяла, что я хочу жить?
– Ууу, – ехидно тянет Ху Тао и подпирает щёку кулаком. Ногти у неё выкрашены чёрным – Сяо не раз слышал, как учителя за такое её ругали, – что такое, подростковая фаза и глубокие душевные переживания в комплекте? Напиши грустное стихотворение – полегчает, точно тебе говорю.
Сяо отворачивается с видимым равнодушием, хотя внутри всё кипит от злости. Последние дни, недели, месяцы – сплошное болотное марево, безликая масса, в которой Сяо зачем-то ещё барахтается из последних сил, иногда подумывая закончить всё самым радикальным образом. Он и не помнит уже, когда в последний раз чувствовал что-то настолько же ярко, как эту чистую, выкристаллизованную ярость. Она, словно пощёчина, ненадолго приводит его в чувство – и пощёчиной же захотелось ответить на такую абсолютно бестактную глупость, хотя бить Ху Тао он, конечно, никогда бы не стал.
– Извини, – кончики пальцев с глянцевыми чёрными ногтями осторожно касаются тыльной стороны его руки. Сяо отдёргивает руку, – я совсем не хотела тебя обидеть. Просто… – Ху Тао примолкает ненадолго, – не люблю, когда к жизни относятся легкомысленно. И к смерти. Для меня это как красная тряпка для быка, понимаешь?
– Да что ты знаешь о жизни и смерти, – сплёвывает Сяо.
– Кое-что знаю, получается, – Ху Тао пожимает плечами. – От тебя несёт той стороной. Загробным миром. Посмертием.
Сяо поворачивается к ней снова, пытаясь высмотреть в винного цвета радужках намёк на искры веселья – но Ху Тао посерьёзнела так сильно и так резко, что это невольно пугает.
– Что случилось? – внимательно и мягко. Так, словно ей не шестнадцать, а шестьдесят шесть.
– Все, кто были мне дороги, погибли, – Сяо говорит это с ничего не выражающим лицом на всякий случай: терпеть не может, когда люди угадывают на нём отпечаток печали и начинают жалеть. Жалость делала только хуже, но Ху Тао – отчего-то чувствуется – не будет размениваться на сантименты.
– И? – так же аккуратно, но вместе с тем настойчиво. Она действительно не жалеет.
– И я вижу иногда их во сне, – неохотно сознаётся Сяо. Эту часть истории он не рассказывал никогда – но сейчас кажется, что Ху Тао всё равно видит его насквозь и в недомолвках смысла нет. А ещё – глупо, но на подкорке откладывается стойкое ощущение, что в вопросах жизни и смерти ей можно доверять.
– И?
Сяо хочется взвыть.
– И они зовут меня. За собой.
Взгляд Ху Тао полнится не жалостью – безграничным сочувствием. Сяо под ним – распяленная иголками на холсте бабочка.
– Ты думаешь, по ту сторону лучше?
– Откуда мне знать, – странный вопрос, в самом деле. Впрочем, чего ещё от Ху Тао ожидать.
– Вообще-то, узнать очень даже можно, – непривычно серьёзное и строгое выражение лица отлетает, будто шелуха, и Ху Тао улыбается лукаво и беспечно. – Подожди меня за восточным углом после занятий.
Её не слишком заботит то, что Сяо не даёт никакого согласия, и это раздражает. Он почти было уходит домой, махнув рукой на эту чудачку, но в последний момент почему-то сворачивает за восточный угол здания.
– Ты как раз вовремя, – лицо Сяо окутывает облачко табачного дыма, и он брезгливо морщит нос. Ху Тао смеётся и тушит сигарету. – Пошли.
– Куда? – Сяо на волоске от того, чтобы разозлиться снова. Какая же она всё-таки взбалмошная.
– Туда, – Ху Тао машет рукой в сторону горного склона. На запястье тихим стуком бусиной о бусину перекликаются обмотанные в несколько рядов чётки. – Уван. Грань там так тонка, что можно за неё заглянуть. Если уметь.
– Ты, значит, умеешь? – скептично выгибает бровь Сяо.
– Сяо, ты что же, меня не слышал, – закат красит багрянцем её щёки и кончик носа. – Я никогда не шучу о таких вещах.
Больше вопросов Сяо не задаёт. Не сомневается, что Ху Тао действительно искренне верит во… что-то. В то, что на склоне Уван произойдёт нечто особенное. Сяо это видится глупой детской игрой, непонятно для чего затеянной. Зачем он позволил себя в это вовлечь – тоже вопрос; Сяо успевает от всей души пожалеть о своём решении минимум трижды, пока они добираются до подножия склона под болтовню Ху Тао, которая решила, видимо, общаться за двоих.
– Сюда, сюда, – она легко прыгает с кочки на кочку, пока Сяо едва удаётся поспевать следом. В конце концов, он позорно спотыкается о торчащий из-под земли узловатый корень и, чертыхнувшись, почти впечатывается носом Ху Тао между лопаток.
– Пришли, – сообщает она радостно – кажется, совсем даже не запыхалась, – пока у Сяо от увиденного перехватывает дыхание.
Солнце совсем уже угасло, и оттого в поляне, густо усеянной ликорисами, видится что-то в самом деле потустороннее. Мистическое. Не слышно ни шороха листьев, ни щебета птиц или пения цикад; тонкие киноварные лапки паучьих лилий безмолвно тянутся вверх, и ни одно дуновение ветра их не тревожит.
Когда сердце перестаёт стучать Сяо в виски после долгой ходьбы, он понимает окончательно, насколько оглушительна здесь тишина.
– Хорошее место, – Ху Тао любовно гладит ладонью шершавый ствол дерева. – Здесь ты сможешь поговорить с ними.
– С ними? – Сяо недоверчиво хмыкает и получает от Ху Тао укоризненный взгляд.
– С теми, кто приходит к тебе во сны.
– Да это же всего лишь сны, – Сяо облокачивается о тот же самый ствол, пока Ху Тао проходит вглубь поляны – ликорисы гладят лепестками её голые щиколотки – и разматывает чётки с запястья. Достаёт что-то из рюкзака и, прежде чем Сяо успевает заметить холодный блеск миниатюрного кинжала, проводит им по ладони так легко, так буднично, словно нарезает масло себе на хлеб.
– Ты что делаешь, – Сяо выдыхает совсем тихо, но в повисшем безмолвии слова звучат гулко. Не может оторвать взгляда от тонкой струйки крови, сбегающей из сжатой ладони в траву и окончательно уверившись в том, что его одноклассница чокнутая.
– Это наш старый семейный ритуал, – обрывает его Ху Тао, безмятежная и невозмутимая, и у Сяо вдруг резко пропадает желание предложить ей пластырь. – Не мешай, – таким тоном, что всякая охота вмешиваться исчезает окончательно.
Конечно, всё дело в том, что Ху Тао себя ведёт, мягко говоря, необычно – Сяо не слишком много общался со сверстниками, но готов был спорить, что обычно девушки в шестнадцать предпочитают проводить время как-нибудь по-другому. Как-нибудь не включая в список дел на сегодня кровопускание на поляне склона с дурной славой. И призраков здесь якобы встречали, и люди здесь пропадали.
Конечно, всё дело в этом и в том, что к ночи похолодало, но под толстовкой у Сяо по хребту ползут мурашки, а чужие глаза кажутся болотными огоньками в полумраке.
Ху Тао складывает пальцы в какой-то причудливый жест и подхватывает чётки. Тихо нараспев что-то произносит – и отщёлкивает бусину. Повторяет – и прижимает пальцем вторую. Третью, четвёртую, пятую, уверенно и сосредоточенно, пока её обычно звонкий голос плавно льётся медитативным речитативом. Это всё ещё выглядит странно и немного жутко, но Сяо готов себе признаться в том, что за семейными ритуалами наблюдать занятно, даже если проку от них никакого.
Он не следит за временем и не знает, сколько его ускользает под перестук бусин – пятнадцать, двадцать минут? Полчаса? Но хорошо помнит щелчок самой последней – спусковой крючок перед выстрелом в висок.
Больше Сяо не слышит ни голоса Ху Тао, ни её чёток. Мир слегка расплывается, выходит из берегов за мгновение до того, как его прибивает к земле оглушительной какофонией: вой, плач, крики, хрип. Всё, что он слышал во снах, – стократ сильнее, пробирая до костей, переполняя чужой болью и отчаянием. Громовой рёв загнанного в угол быка – это, конечно, Босациус. Судорожные рыдания в попытках сказать хоть слово, ломающиеся на самых высоких нотах – это Бонанас.
Это безумие, от которого весь склон Уван ходит ходуном, дрожит и стонет, словно раненый зверь. Сяо трясёт, он хватает воздух ртом, впивается пальцами в холодную перепрелую землю и ищет глазами Ху Тао. На её бледном до синевы лице – абсолютное недоумение и страх; она, кажется, ищет ответов в Сяо так же, как он в ней. Алая дорожка крови влажно тянется от её носа до подбородка вниз, а потом глаза Ху Тао закатываются, длинные ноги подкашиваются, и она падает.
В эту же секунду всё умолкает.
Тело не хочет слушаться, сгибаться и разгибаться в обычных траекториях, но Сяо себя пересиливает – шагает на ватных ногах к распластавшейся Ху Тао, лихорадочно щупает пульс там, где он должен, по его мнению, быть – и тот в самом деле находится, бьётся жилкой на шее тихо и размеренно. Это уже повод выдохнуть с облегчением. Потрясти за плечи, позвать по имени, попытаться даже шлёпнуть по щеке ничем не помогает: владелица похоронного бюро в семьдесят седьмом поколении всё ещё выглядит так, словно спит глубоким, мирным, беспробудным сном прямо на сырой земле, с лицом, измазанным буроватыми подтёками. Сяо хлопает по карманам в поисках телефона, ещё не зная, как будет объяснять эту картину скорой, – и вздрагивает всем телом, когда в его запястье цепко впиваются пальцы.
– Это лишнее, – глаза-угольки прожигают Сяо насквозь, и он выдыхает с облегчением – снова. Ху Тао хмурится и сжимает хватку на его запястье сильнее.
– Ты не говорил мне, как они умерли!
– А ты не говорила, что в самом деле можешь разговаривать с мёртвыми!
Глаза Ху Тао грозно округляются, и Сяо начинает казаться, что его вот-вот придушат чёрной низкой чёток, мирно дожидающихся свою хозяйку в траве.
– Вообще-то, именно это я тебе и говорила! – она лезет в карман жилета и суёт что-то Сяо в руки. – На, вытри мне лицо. Первый же встречный решит, что ты пытался меня прикончить.
Сяо делает что велено молча – подсыхающая кровавая корка остаётся ярко-алой полосой на влажной салфетке.
– Несчастный случай… – он всё же чувствует себя должным как-то объясниться, – …вроде того. Вот как они умерли. Они…
– Агонизируют, – Ху Тао садится, обхватывая руками колени. – Всё ещё думаешь, что на той стороне лучше? Спокойней?
– Не им, – в памяти наливается гематома, стоит только позволить себе мимолётно задуматься о нечеловеческих криках. – Но почему?
– Насильственная смерть и незаконченные дела, – Ху Тао уставшая и совсем больше не дурашливая. – Может, разговор с тобой и был одним из таких дел.
– Я думал, они зовут меня за собой, – помолчав ещё немного, делится Сяо. – Теперь понял – прогоняют. Просят не ходить следом раньше времени, – Ху Тао кивает. – Ты… знаешь, как им помочь?
– Я знаю только то, что у нас на ужин сегодня миндальный тофу, – витки чёток занимают своё обычное место на запястье, а Ху Тао, оперевшись о чужое плечо, поднимается на ноги. – Зайдёшь? Мой опекун бывает занудным и чудаковатым, но иногда травит интересные байки. А уж готовит – закачаешься.
Уходя со склона Уван, Сяо что-то оставляет там насовсем. Частичку души, которая соприкоснулась с невозможной болью тех, кто был для неё всем, – и не смогла этого выдержать. Нельзя сказать, чтобы после этой встречи Сяо полегчало, – и всё же он что-то унёс с собой взамен.
Чуда не произошло. Произошёл миндальный тофу, сладкий и шелковистый. Рассказ об истории самой старой улицы их города, когда и улицы-то ещё толком не было. Смех Ху Тао, выкладывающей надгробия из печенья и её же шиканье, когда кто-то укрывает Сяо, задремавшего на диване, тёплым тяжёлым пледом.
Жизнь не становится лёгкой – но она становится выносимой.
Иногда этого достаточно.