Ненормальный

– Так-так, значит, Ихсан, Айгюль и Мехабад, – бубнит себе под нос Фарузан, глядя с недобрым прищуром в спины удаляющейся троице хихикающих студентов. – Все трое с Хараватата, и у всех троих завтра итоговый экзамен по моему предмету. Что ж, очень кстати. Позабочусь о том, чтобы они его завалили с треском.

– Как-то это слишком жестоко, мадам Фарузан, – нервно усмехается Кави, ковыряя заусенец на пальце.

– А то, что они наговорили сейчас о тебе – не жестоко? – резко отвечает учёная, но тут же смягчается и ласково треплет его волосы. – И сколько раз повторять, лапушка, для тебя я просто Фарузан.

– Да обо мне постоянно болтают всякое, я привык, – отмахивается Кави, и неизвестно, кого он этими словами пытается обмануть – наставницу или самого себя. Ведь сколько бы ни пытался делать вид, что все эти сплетни и издёвки его никак не трогают, что-то в глубине души они задевали, и ещё как.

– Привыкать нужно не к плохому, а к хорошему, – назидательно изрекает Фарузан. – А за плохое непременно должно следовать справедливое наказание. И я считаю, что заставить этих зубоскалов поунижаться разок-другой на пересдачах – вполне справедливо. В следующий раз, когда захотят навешать ярлыков на того, о ком совершенно ничего не знают, тысячу раз подумают.

– Вы как всегда мудры, мадам Фарузан, – Кави отводит взгляд к узорчатому окну, пытаясь отвлечь себя пересчитыванием разноцветных листочков на витраже.

– Просто Фарузан! И кстати, у меня для тебя кое-что есть, – поймав парня за руку, которую он уже бездумно потащил в рот, намереваясь вырвать бесячий заусенец зубами, и развернув её ладонью кверху, учёная вкладывает в неё фиджет-игрушку в виде миниатюрного гипостазиса. – Вот, мой тебе маленький подарок за то, что свой итоговый экзамен сдал на отлично. Сама сделала. Можешь вертеть его как хочешь в любых направлениях. Поможет отвлечься, когда это необходимо, и главное – сохранит твои золотые ручки в целости. Тебе ими ещё великие творения создавать!

Вернувшись из воспоминания в реальность, Кави грустно улыбается привычно лежащей в его ладони игрушке, которая спустя годы всё ещё с ним. Он давно уже не студент, а знаменитый архитектор – прославленный Кави, светоч Кшахревара, – окончивший Академию с отличием, несмотря на то, что каждый день его студенческих лет для него походил на пытку. Как из-за того, что ему было тяжело концентрироваться на учёбе в силу его особенностей, так и из-за его взглядов, диаметрально противоположных взглядам большинства преподавателей. С некоторыми он даже порой вступал в открытые конфликты, чем и заработал в своём даршане репутацию самого мерзкого студента. Слыханное ли дело – доказывать светлейшим умам Академии, что искусство не обязано всегда приносить интеллектуальную пользу, что ему достаточно просто быть и вызывать у зрителя эмоции, прислушиваться к которым порой гораздо важнее, чем к холодной логике и сухим фактам! Однокурсники считали его больным на голову и в открытую насмехались. Преподаватели в каждом споре старались унизить, «поставить на место», однако на экзаменах, скрипя зубами, всё же выставляли ему отличные оценки.

Как же ему всё-таки повезло познакомиться и подружиться с Фарузан – той, кто знала о механизмах всё, только вот преподавала отчего-то не на Кшахреваре, а на Хараватате. Кави не знал, почему она так решила, но с расспросами не лез никогда – слышал, что она этого не любит, – да и не его это дело, в конце концов. А Фарузан в благодарность за уважение учила Кави всему, что знала и умела, и натаскала его так, что даже самым придирчивым экзаменаторам придраться в его ответах в итоге было не к чему. Даже думать не хочется, где бы он был сейчас, если бы не она.

Маленький гипостазис удостаивается ещё одной нервной улыбки Кави, который уже добрых полчаса вертит его в руках, меняет местами грани, разворачивая их в линию, а затем снова собирая в куб, но до его слуха всё равно долетают обрывки сплетен. Он давно уже не студент, но ярлыки на него навешивают по-прежнему.

«Истеричка»

«Больной»

«Ненормальный»

Маленький гипостазис чуть слышно скрипит в сжатом до побеления костяшек кулаке. Пойти бы сейчас к Фарузан и просто выговориться ей, как в студенческие годы, выплакать всё, что гложет, пока она, будто заботливая бабушка, будет подливать в его чашку ароматный чай с мятой и приговаривать, что он чудесный и замечательный, что бы он там о себе ни думал, и что бы ни болтали о нём другие. Но Фарузан нет в городе – уехала в какую-то очень важную и очень долгую экспедицию в пустыню. Тигнари тоже сейчас не до него – разрывается между зачисткой зон увядания в лесу и лечением Коллеи, которой снова стало хуже. А аль-Хайтам…

Из груди Кави вырывается беззвучный горький смешок.

А нужен ли он аль-Хайтаму?

***

– Кави, милый, ты не против, если я сегодня познакомлю тебя с одним первокурсником с моего даршана? Очень талантливый мальчик, но у него проблемы с социализацией, поэтому ему нужен кто-то, кто поможет влиться в коллектив, – Фарузан начинает издалека, осторожничает, но в её голосе всё равно слышится твёрдая уверенность в собственных помыслах.

– И почему же это должен быть именно я? – усмехается Кави, допивая кофе и переворачивая чашку на блюдце. Густой тёмно-коричневый осадок складываются в фигуру, похожую на какую-то хищную птицу вроде ястреба или сокола. И что бы это значило? Он забыл уже почти всё, что рассказывал ему о толковании судеб отец, когда он был ещё совсем маленьким. Надо будет спросить у той милой девочки, с которой он разговорился вчера ночью на набережной в Порт Ормосе. Странное вышло знакомство – он пришёл топиться, а она ходила во сне и, оступившись на мосту, свалилась в воду. И сердобольному Кави вместо того, чтобы расставаться со своей жизнью, пришлось спасать чужую. Престранное вышло знакомство… а впрочем, у ненормальных по-другому ведь и не бывает, верно? Но не суть. Лайла (так зовут его новую знакомую) обмолвилась, что в будущем собирается поступать в Академию на Ртавахист, и уже кое-что понимает в предсказаниях. Не то чтобы Кави всерьёз верил в гадания на кофейной гуще, ему просто любопытно…

– … лапушка, ты меня слушаешь? – голос наставницы, пробившийся сквозь размышления Кави, вытягивает его в реальность, прямо как он вытянул ночью Лайлу из воды.

– Простите, опять ушёл в свои мысли и потерял концентрацию, – неловко усмехнувшись, Кави трёт ладонями лицо. – О чём мы говорили?

– Об аль-Хайтаме, – Фарузан смотрит куда-то сквозь него, крепко задумавшись. – Мне кажется, вы похожи. Оба потеряли родителей, оба недооценённые гении, а ещё… он, как и ты, особенный. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ты присматривал за ним и помогал. Разумеется, я не настаиваю, но… кажется, только ты и сможешь его по-настоящему понять и не дать ему задавить себя и свой талант в одиночестве.

Кто же знал, что аль-Хайтам сам кого угодно задавит…

Они действительно поладили сначала. Пусть и были совершенно разными, но всё же нашли между собой что-то общее – у ненормальных по-другому ведь и не бывает, верно? Один был слишком умным, второй слишком упёртым на своём – и поэтому обоих недолюбливали преподаватели, и оба прогуливали занятия вместе. Один совершенно не умел выражать эмоции, второй наоборот, выражал их слишком ярко – и поэтому обоим было тяжело заводить друзей. Но Кави, кажется, кроме аль-Хайтама уже и не нужен был больше никто. Фарузан была права во всех своих предположениях, когда уговаривала Кави взять его под своё крыло. Не предвидела она только того, что их дружба перерастёт со временем в любовь. И того, что их отношения, столь яркие и трепетные, внезапно оборвутся на ровном месте, а после, спустя годы, так же внезапно возобновятся, она, конечно, не предвидела тоже. Но вот он нынешний Кави – живущий со своим ясным соколом под одной крышей, как они и мечтали в студенчестве, в их доме, который так не вовремя подарила им Академия, когда они уже порвали друг с другом, и который он с психу тогда переписал на аль-Хайтама, а теперь приглашённый аль-Хайтамом обратно на правах квартиранта. Комедия в трёх актах, хоть сейчас пиши сценарий и продавай какому-нибудь театралу из Фонтейна. Только Кави не смешно. Он вообще в последнее время смеётся только от нервов, у него гора долгов, творческое выгорание, нездоровая тяга к алкоголю и синдром самозванца, который регулярно подкармливают свежими сплетнями его недоброжелатели, а вишенку на этот уродливый слоёный торт из критики и насмешек всегда кладёт аль-Хайтам. Тот, кого он всё ещё любит так же сильно, как прежде. И кто всем своим существом регулярно напоминает ему, что как прежде в жизни ничего не бывает.

Они были похожи, но в какой-то момент между ними начала разверзаться пропасть. Возможно, в тот самый момент, когда аль-Хайтама перестали ругать преподаватели и задирать однокурсники, когда его начали уважать и ставить в пример всем студентам, включая Кави, и даже в их совместном проекте идеям аль-Хайтама уделяли гораздо больше внимания и всячески поощряли его, в то время как Кави с его не вписывающимся в стандарты Академии романтическим складом ума считали просто приложением к его гениальному и со всех сторон идеальному младшему товарищу. Одним словом, аль-Хайтам просто научился слишком хорошо мимикрировать под нормального. Так хорошо, что сам поверил в собственную правильность и откровенно зазнался.

В голову невольно лезет легенда о том, как когда-то давно одна прекрасная джинния полюбила смертного пастушка, вышла за него замуж и сделала его царём большого и красивого города. Но богатство, власть и почтение горожан ослепили мужчину, и на месте его любви осталась лишь гордыня. И тогда джинния, в наказание за то, что её возлюбленный муж предал их любовь, прокляла и обрекла на мучительную гибель и его, и их детей, и весь город, руины которого ныне затеряны где-то в песках пустыни Хадрамавет. Кави, конечно, не был джинном, но героиню легенды понимал прекрасно. У него тоже было чувство, что его любовь предали. Только убивать ему не хотелось никого (кроме себя, разумеется), поэтому, едва только выпустившись из Академии, он просто ушёл, оставив аль-Хайтама наедине с его оглушительным успехом. А спустя годы, сумев добиться успеха ещё оглушительнее, но при этом подчистую разорившись и оказавшись на улице, он снова встретил на этой самой улице свою любовь, которую так отчаянно пытался забыть, и вернулся, купившись на обещание помочь встать на ноги. И аль-Хайтам действительно очень сильно помогал ему материально, но вот морально…

Кави порой посещали мысли, что лучше бы он жил в лесу и питался кореньями. Потому что ощущение собственной неважности и ненужности всё равно его не покинуло.

***

– Выдающийся архитектор Кави? Слушайте, а что вообще выдающегося он сделал за свою карьеру, кроме Алькасар-сарая? Я вот больше ни одной его заслуги не припомню.

– Если хотите знать моё мнение, то я считаю, что и слава Алькасар-сарая вовсе не его заслуга. Если бы госпожа Сангема-бай не заказала у него этот проект и не сделала ему имя, никто бы о нём и не узнал никогда.

– Точно-точно! Он же полная бездарность. Только и может, что чуть ли ни каждый вечер напиваться в хлам и портить всем настроение своим нытьём о том, как ему плохо живётся на шее аль-Хайтама.

– Бедный аль-Хайтам. Как он вообще терпит эту истеричку? Почему до сих пор ещё не выгнал?

– Ох, ребята, а вы помните времена, когда аль-Хайтам ещё не был секретарём Академии и встречался с Сайно, который ещё не был генералом махаматрой? Вот это была пара! Аж завидки при взгляде на них пробирали – так они прекрасно смотрелись вместе…

– Да, я помню! А из-за чего они потом расстались?

– Я как-то попыталась осторожно их расспросить, но от обоих не получила в ответ ничего кроме «просто не сошлись взглядами и характерами».

– Хах, серьёзно?! А с Кави, значит, сошлись? Странный всё-таки этот аль-Хайтам, и вкусы в партнёрах у него странные.

– Ну, Сайно тоже далеко не сахар. Но если уж сравнивать с Кави, то Сайно лучше него раз в тысячу. Так что, присоединяюсь к лагерю не понимающих аль-Хайтама.

– Да может он ещё одумается. Слышал, что Великий мудрец поручил ему и генералу какое-то сверхсекретное дело, поэтому они сейчас много времени проводят вместе. Глядишь, дойдёт, на что разменялся, и бросит наконец своего ненормального.

– Желательно с моста в реку, ах-ха-ха-ха!

Маленький гипостазис выскальзывает из внезапно переставших слушаться рук, падает на расписную плитку, гулко ударяясь о неё ребром, и Кави будто в замедленной съёмке наблюдает, как от него откалывается и отлетает куда-то в сторону мелкая деталь. К горлу подступает мерзкая назойливая тошнота. Вроде бы пустяк, починить можно без проблем, но сейчас даже такая мелочь кажется Кави катастрофой и поводом ненавидеть себя пуще прежнего. И в самом деле, на что он вообще годится, если даже подарок Фарузан не уберёг?

И какой смысл снова горбатиться над очередным проектом день и ночь, если он наверняка снова будет забракован заказчиком? Кави в этом более чем уверен, потому что, сколь бы потрясающей ему ни казалась собственная идея, ему снова скажут, что всё это, конечно, красиво и оригинально, но не то. Потому что все его работы всегда сравнивают с пиком его творчества – Алькасар-сараем, – и всегда ждут от него чего-то ещё более грандиозного. А он просто достиг своего потолка и не может прыгнуть выше головы, как бы ни старался – и ненавидит себя за это.

А ещё он опять поругался с аль-Хайтамом, не выдержав его нескончаемых придирок.

А ещё он только что вышел из дома Даэны, уже и забыв, зачем ему туда было нужно, потому что увидел там аль-Хайтама. С Сайно. Увидел, как аль-Хайтам ему улыбался, и услышал, как называл его.

«Мой махаматра».

Тошнота усиливается, а по внутренностям разливается мороз. Зубы стучат так, будто он сейчас не в жарком Сумеру, а в вечных снегах Драконьего Хребта. Даже подступившие слёзы, казалось, готовы превратиться в острые как иглы льдинки и выколоть ему глаза, если он не сдержится и заплачет.

Подобрав с пола маленький сломанный гипостазис и тихо извиняясь перед ним за то, что на поиски отлетевшей детали нет времени, Кави, надеясь, что его не заметили, выбегает из Академии настолько быстро, насколько это возможно на подкашивающихся ногах, которые стали вдруг такими ватными, будто он выпил по меньшей мере ящик вина из одуванчиков, которое старина Ламбад не так давно завёз в свою таверну из Мондштадта. Кстати, именно этим сейчас было бы очень неплохо заняться. Алкоголь, конечно, не сотрёт из памяти то, что уже было увидено и услышано, но поможет об этом забыть хотя бы на некоторое время.

Но, разумеется, злодейка-судьба распоряжается иначе, не давая ему забыть ни о чём. Ни на минуту.

***

– Какая муха его укусила? – Тигнари пялится круглыми как шарики пани-пури глазами в спину уходящего из таверны очень пьяного и очень подавленного Кави, который впервые в жизни отказался от посиделок с ним и Сайно. Да ещё и избегая встречи взглядом с последним с таким усердием, будто украл у него что-то очень важное и ценное прямо из-под носа…

– Я, кажется, догадываюсь, – Сайно тяжко вздыхает и трёт переносицу. Естественно, он заметил Кави в доме Даэны, как бы тот ни старался уйти незамеченным. Профдеформация генерала махаматры как она есть. Но уж чего он не ожидал, так это того, что Кави воспримет всерьёз их с аль-Хайтамом странные шутки оставшихся друзьями бывших. – Он сегодня просто… оказался не в том месте не в лучшее для него время.

– Ох, он ведь говорил мне, что у него снова депрессивный эпизод на фоне выгорания, – уши Тигнари опускаются, а взгляд меняется, становясь из удивлённого сочувствующим. – А я говорил ему не налегать на спиртное, раз такое дело, но нет ведь…

– Боюсь, дело тут не только в выгорании, – снова вздыхает Сайно.

– Ты знаешь что-то, чего не знаю я? – Тигнари пытливо косится на своего спутника.

– Говорю же, только догадываюсь, – Сайно пожимает плечами.

– Я бы предложил догнать его сейчас и спросить прямо, но это плохая идея, верно? – Тигнари задумывается, тоже начиная догадываться.

– Совершенно верно, – кивает Сайно, взяв фенека под руку и ненавязчиво подталкивая его в сторону их любимого столика в углу. – Пусть идёт домой и проспится, поговорю с ним завтра. А сегодня у меня в планах побыть с тобой наедине и сказать тебе кое-что важное.

На следующий день Кави дома уже не было. Едва только проснувшись и даже завтрак не доев, он в спешке собрал вещи и убежал, сказав аль-Хайтаму, что едет в пустыню на какой-то очень большой и очень важный проект, о котором совсем забыл из-за того, что напился вечером, а утром, придя в себя, резко всё вспомнил. И пусть теперь сам разбирается, где здесь правда, а где ложь.

На самом деле, в пустыне действительно началось строительство одного из всё же одобренных заказчиком, пусть и не без многочисленных дотошных правок, проектов Кави. Постоянное присутствие самого архитектора на объекте было желательным, но необязательным, поэтому Кави изначально планировал, что будет наведываться туда лишь иногда, просто проверить, как нанятая заказчиком бригада справляется со стройкой. Но все планы имеют свойство меняться, верно? Главное, поставить в известность своё окружение, если они меняются слишком резко, а о причинах этому самому окружению знать необязательно. Пусть себе живёт спокойно, не заботясь о том, что творится на душе у какого-то ненормального.

Кави просто уйдёт, так же, как тогда. Кави абсолютно не сложно. И уж на этот раз Кави точно сумеет задушить свои глупые неважные и ненужные чувства.

У него всё получится.

Он не сломается.

Он не…

Он не находит себе места.

Когда Кави устраивается на ночлег под открытым звёздным небом после особенно загруженного работой дня, ему впервые за всю его взрослую жизнь снится сон. Сон, в котором он видит смерть того, от кого так упрямо бежит. Так ярко, так страшно, что, проснувшись, он ещё долго не может остановить поток слёз и унять бешено колотящееся сердце. Мучительный орган унимается, но лишь ненадолго, а после едва не проламывает рёбра, когда до чуткого слуха Кави долетают разговоры пустынников.

О том, что в городе произошёл государственный переворот, Азар и все мудрецы свергнуты, и теперь править Сумеру будет сама владычица Кусанали, освобождённая от пятисотлетнего заточения в храме Сурастаны. А возглавил революцию не кто иной, как секретарь Академии, рискнувший ради воплощения своего гениального плана собственной жизнью и рассудком.

Бросив всё, Кави пулей летит обратно в город, находит аль-Хайтама, – слава Семерым, живого и относительно невредимого, – как ни в чём ни бывало читающего свои нудные книжки в доме Даэны. Набрасывается на него с расспросами, требует объяснений, даже не пытаясь скрыть сквозящий в голосе страх, но всё, чего добивается в ответ – уже набивший оскомину холодный взгляд бирюзовых глаз, самодовольное «я теперь без пяти минут Великий мудрец» и больно режущее по его перманентному чувству вины «где ты был, когда все в Сумеру так в тебе нуждались?»

Аль-Хайтам не добавляет «когда я в тебе нуждался», но Кави умеет читать между строк.

Кави изо всех сил старается не думать о том, что было бы с аль-Хайтамом, не будь он таким везучим и живучим, но в памяти упорно всплывают увиденные во сне красочные картинки худшего развития событий. И внутренний голос едко комментирует каждую, шипя на ухо, что если бы не удача, то он снова потерял бы близкого человека, и снова по своей вине – не был рядом, не помог…

Сжав кулаки, Кави разворачивается и убегает, бросив на ходу, что поищет ответы у кого-нибудь другого, и надеясь, что аль-Хайтам не заметил, как его трясёт.

Чувство вины не уходит, прогрызает червоточины в мозгу, и Кави начинает думать, что, может, правда зря сбежал, может, правда был нужен аль-Хайтаму, но причина его поступка вновь даёт о себе знать спустя два дня.

Аль-Хайтам идёт на вечеринку в честь – ну кто бы сомневался – Сайно, который – ну разумеется – действовал с аль-Хайтамом бок-о-бок в их операции по спасению владычицы Кусанали, ради которой ушёл с поста генерала махаматры, а теперь возвращается на него снова. Кави аль-Хайтам естественно с собой не зовёт (вход на сие мероприятие строго для непосредственных участников революции и строго по приглашениям), но зато забирает с собой второй ключ от дома. Кави обнаруживает это, возвращаясь домой из Гандхарвы – навещал выздоровевшую Коллеи. Тигнари дома не было, но Коллеи сказала, что он не пошёл на вечеринку, хотя был в списке приглашённых. И это было очень странно. И Кави уверен, что это всё – тоже чей-то хитрый план. Он абсолютно точно уверен, что аль-Хайтам забрал его ключ намеренно и прямо сейчас ждёт где-нибудь в кустах, когда уже его ненавистному соседу надоест топтаться на пороге, и он уйдёт искать ночлега в другом месте, чтобы можно было спокойно привести в дом своего махаматру и совокупляться с ним на всех горизонтальных поверхностях во всех мыслимых и немыслимых позах, пока солнце не взойдёт.

Кави хрипло смеётся сквозь злые слёзы, тщетно пытаясь утереть их рукавом, и плюхается на крыльцо, намереваясь обломать голубкам удовольствие. Никуда он отсюда не уйдёт, будет назло сидеть так всю ночь, даже если замёрзнет насмерть.

Аль-Хайтам нарисовывается на горизонте ровно в тот момент, когда у Кави уже пальцы начинают деревенеть от холода. Один.

– Ты чего это на улице сидишь? Знал же, что я буду поздно, пошёл бы к Ламбаду, – фыркает он в своей привычной манере. Ни извинений за то, что утащил оба ключа, ни беспокойства о том, что Кави мог замёрзнуть и заболеть – как-никак, ночи этой осенью в Сумеру аномально холодные. Ничего.

Кави тоже не говорит в ответ ничего. Молча ждёт, когда аль-Хайтам отопрёт дверь, так же молча проходит мимо него прямиком к своему шкафу, не отзываясь на его попытки спросить ещё что-то, и так же молча закидывает вещи, которые едва успел распаковать после возвращения из пустыни, обратно в сумку.

– Кави? Да что с тобой сегодня? – всё ещё пытается дозваться до него аль-Хайтам, стоящий в дверном проёме.

– Почему ты не с Сайно? – вопросом на вопрос, холодно, резко, не узнавая собственный голос. Так же, как всегда говорили с ним, и как нужно было научиться держать ответ уже давно.

Аль-Хайтам на мгновение впадает в ступор, потом задумывается, а после, видимо, сложив в своей умной голове два и два, лишь устало вздыхает.

– Как минимум потому, что Сайно счастлив в отношениях с Тигнари, которые они, к слову, собираются узаконить, чтобы потом официально удочерить Коллеи, и я не собираюсь разрушать их семью. Странно, кстати, что я об этом знаю, а ты нет, хотя они, вроде как, твои лучшие друзья, и…

– А, то есть, если бы не это, то ты был бы рад бросить меня и уйти к нему?! – Кави взрывается, не дав аль-Хайтаму договорить. – Знаешь, Хайтам, я всё понимаю. Я прекрасно знаю, какой я больной, ненормальный и далее по списку, и прекрасно понимаю, что недостаточно хорош для идеального тебя. Что Сайно лучше меня, что вообще кто угодно лучше меня, но у всего есть предел, и подобного отношения не заслужил даже такой, как я!

– Кави, я не знаю, что ты там уже успел себе надумать…

– Хватит, Хайтам! – Кави не собирается останавливаться, несмотря на то, что слёзы начинают душить с новой силой. Чаша его терпения уже не просто переполнена – она бурлит, закипая на раскалённых углях, с шипением разбрызгивая вокруг всё содержимое, подобно вулкану. – Я не понимаю, почему ты просто не можешь сказать прямо, если я тебе не нужен, и ты так сильно хочешь вышвырнуть меня из дома? Или твоё желание самоутвердиться за счёт кого-нибудь, кто хуже тебя, всё-таки победило в неравной схватке с желанием избавиться от меня, потому что я идеально подхожу на роль груши для битья? Я… Задери тебя Бездна, Хайтам, я не понимаю, за что…

Договорить Кави уже не может, потому что рыдания, кажется, сейчас задушат его в буквальном смысле. Голова идёт кругом, вещи валятся из рук, и он оседает на пол, задыхаясь, не видя и не слыша больше ничего вокруг себя. Будто его действительно сбросили с моста в реку, как желали те кумушки из Академии, перемывавшие ему косточки за спиной, думая, что он не слышит. И сейчас он наконец-то утонет, как должен был ещё много лет назад, и больше не будет никого раздражать своим существованием.

Не будет больше мешать аль-Хайтаму жить спокойно, не будет больше надоедать ему своей глупой любовью.

Как там говорили первые мудрецы – если любишь, отпусти?

Но только его, кажется, отпускать не собираются.

Сквозь толщу иллюзорной воды прорывается чей-то голос, фразы обрывками, но всё же доходят до его слуха.

«Кави, дыши», – просит он, и Кави внезапно становится страшно вдохнуть, ведь тогда он точно захлебнётся.

«Кави, ты мне нужен, слышишь? Пожалуйста, дыши», – продолжает упрашивать голос, звучит так ласково, что невольно заставляет поверить. И Кави делает вдох, чувствует, как лёгкие наполняются воздухом, а не водой, и вдыхает глубже. Выдыхает и вдыхает снова, слушая диктуемый ему заботливым голосом ритм. Сознание медленно проясняется, и вот он снова в комнате, окружённый не мутной водой, а лишь своими валяющимися на полу вещами. И ещё своим спасителем, в котором он так же медленно, но верно, узнаёт аль-Хайтама.

Аль-Хайтама, который сидит на полу вместе с ним, прижимает его к себе, набросив на плечи свой плащ, и всё ещё зовёт его по имени и просит дышать ровно.

– Я всё-таки умер? – заплетающимся языком бормочет Кави, расслабляясь в тёплых объятиях, прижимаясь теснее, обнимая в ответ, и тщетно силясь вспомнить, когда в последний раз с ним было так спокойно.

– От панических атак не умирают, – тихо хмыкает аль-Хайтам, но уже без привычной холодности. – Хотя ты меня здорово напугал.

Кави снова глубоко вдыхает, окончательно выравнивая дыхание и восстанавливая связь с мозгом, в котором крутится всего один вопрос.

– Хайтам… – осторожно зовёт он. – Я… правда тебе нужен?

– Конечно нужен, – отвечают ему после секундного замешательства. – Что в моём поведении заставило тебя думать об обратном?

– Ну, я даже не знаю… Всё? – с губ Кави слетает нервный смешок. – То, как ты постоянно забираешь мой ключ, то, как ты с Сайно любезничаешь, а на меня при любом удобном и неудобном случае вываливаешь тонны критики и придирок, будто… будто жалеешь, что предложил мне вернуться, и теперь хочешь вытравить меня из дома и своей жизни, как какое-то назойливое насекомое.

– Я… – аль-Хайтам вновь впадает в замешательство, но, сделав глубокий вдох, быстро берёт себя в руки. – Так, погоди, давай обо всём по порядку. Твой ключ я забираю не специально, он просто всё время цепляется за мой, который я часто беру не глядя, когда читаю на ходу. Сайно не собирался уводить меня у тебя, и если что-то в нашем с ним общении ты вдруг принял за флирт, то это точно был не он. Ты ведь знаешь, как он любит сомнительные шутки, я просто поддержал одну из них. А что до того, как я говорю с тобой… тут ты меня озадачил. Ты ведь сам говорил, что ненавидишь, когда тебя жалеют, вот я и не жалею…

– Так… – настаёт очередь Кави глубоко выдыхать и собираться с мыслями после услышанного. – Ладно, признаю, что с ключами и Сайно я действительно надумал лишнего, и извиняюсь за это. Но то, что ты мне говоришь… Ты действительно думаешь, что если я не терплю жалости, то это значит, что мне не нужна никакая поддержка вовсе? Что я не заслужил хотя бы пары добрых слов? Серьёзно, Хайтам?

– Но… я ведь просто говорю тебе правду и указываю на твои ошибки, чтобы ты впредь их не совершал. Чтобы ты понял, что отравляет тебе жизнь, разобрался с этим и больше не страдал. Разве это не поддержка? Мне нужно было солгать и сказать, что ты всё делаешь правильно? Я не понимаю…

– Архонты, ну конечно… Конечно же, ты не понимаешь! – паззл в голове складывается, и Кави рвано смеётся, то ли от нервов, то ли от резко нахлынувшего облегчения от понимания ситуации, то ли от всего вместе. – Хайтам, я, конечно, ценю твоё стремление помочь, но… знаешь, у тебя тоже есть огромная проблема. Ты никак не можешь понять, что говорить близкому человеку правду – не значит втаптывать в грязь его идеалы, а сглаживание углов в конфликтных ситуациях – это не ложь и не жалость. Это и есть та забота и поддержка, которая нужна оступившимся людям. Которая нужна мне. Ты никак мне не поможешь, если будешь в самой грубой форме, на какую только способен, постоянно тыкать меня носом в мои ошибки, о которых я прекрасно знаю и сам. Ты лишь причиняешь мне ещё больше боли, Хайтам. Уж поверь, я всю свою жизнь только и делаю, что пытаюсь стать лучшей версией себя, но… у меня не получается. И мне всегда казалось, что ты понимаешь, в чём причина. Но, похоже, любить меня таким, какой я есть, оказалось для тебя слишком тяжело. Я тебя за это не осуждаю, но и измениться по волшебству я тоже не могу.

– Нет, совсем не тяжело, – аль-Хайтам отвечает тихо-тихо, с такой непривычной для него растерянностью в голосе, что Кави аж сам от такого поворота теряется. – Я люблю тебя, всегда любил. Именно за то, что ты – это ты. И вовсе не хотел давить на тебя, или требовать стать идеальным. Знаю, что это невозможно, потому что далеко не идеален и сам. Я… кажется, понял свою ошибку. Прости меня, измениться я, конечно, тоже не могу, но я хотя бы постараюсь впредь быть аккуратнее в словах. Только давай договоримся, что и ты больше не будешь молчать, если тебя в моих действиях что-то не устраивает?

– Хорошо, не буду, – Кави слабо улыбается, успокаиваясь окончательно. – Прости меня и ты. Знаешь, ты настолько мастерски прикидываешься нейротипичным, что я даже как-то и забыл совсем, как тебе сложно о некоторых вещах догадываться самому…

Иллюзорная вода понемногу перестаёт шуметь в ушах, в мозгах и на душе наконец-то воцаряется штиль, и даже как-то не хочется подниматься с пола, и хорошо бы было просидеть так ещё ближайшую вечность.

– Кави… – тихо зовёт аль-Хайтам, и, убедившись, что его слышат, выдыхает над самым ухом. – Я по тебе скучал.

Кави не знает, что Хайтам имел в виду: сегодняшний вечер, или неделю, когда он был на проекте в пустыне, или годы, когда они были в ссоре, – а может и вообще всё это вместе. Но одно Кави знает точно – теперь уже действительно точно, – Хайтам его правда любит.

И Кави клянётся себе, что больше не будет сбегать. Даже если будут новые ссоры (Кави уверен, что они ещё будут) – теперь он знает другой выход. Пусть они с Хайтамом и не могут измениться, но хотя бы постараться перестать друг друга ранить они могут. Они пообещали друг другу, что, пусть и не сразу, но они обязательно научатся, и обязательно однажды наступит прекрасный день, когда они поймут друг друга без лишних слов. Кави в это верит.

У ненормальных ведь по-другому и не бывает, верно?