Ей приходилось видеть зрелища гораздо хуже, но никогда в горле не стоял комок и пальцы нервно не перебирали ткань у входа в палатку. У Рен самой тело — запачканный холст; шрамы любой длины и размера, совсем старые, на кожи практически незаметные, или полученные не так давно. Есть те, чью историю она может рассказать тихой ночью за костром, а некоторые и для нее загадка.

Рен замирает не потому, что боится, это нечто другое. Оно искрится внутри, как магия на кончиках пальцев Морриган, сверкает и бьется, как молния в особенно дождливые дни. Шрамы на спине Зеврана беспорядочно разбросаны, пересекают едва заметную в темноте татуировку на ребре; они такие же переменчивые, как и у самой Рен и у каждого из них, думает она, тоже есть своя история. Она шумно тянет воздух носом, разбирая свежий запах мази, заполняющий всю палатку.

Рен ругает себя — все это безграничное множество искр совсем не по плану. Она не собиралась сближаться с Зевраном, не собиралась чувствовать чего-то кроме дружеской теплоты.

— Ты еще не решила, что собираешься делать?

Рен вздрагивает от его слегка хриплого голоса. Зевран поворачивается полубоком, ухмыляется странно, словно прячет за ухмылкой нечто, что Рен рассмотреть не может. Бинт опоясывает его живот, она замечает едва различимую в темноте багровую тень, расползающуюся у самого края.

— У тебя столько шрамов, но ты так и не научился нормально обрабатывать раны.

Рен оказывается рядом, садится на колени и на мгновение взгляды встречаются. В янтарных глазах — предвкушение, от которого Рен обжигается как от огня. Быстро опустив взгляд, пальцами она проводит по кровавому пятну, слышит шипение, а затем усмешку.

— Я думал, ты пришла ко мне за кое-чем другим.

Рен случайно надавливает чуть сильнее.

— Воронов не учат основам медицины? — спрашивает она, скорее для отвлечения внимания, пока развязывает полоску бинта.

— Яды тоже часть медицины, — начинает Зевран. — Некоторые из них прекрасно действуют как противоядие. Подобное может нейтрализовать подобное. А как перевязывать себя мы учимся на практики. Конечно, лучше действовать так, чтобы потом никому не пришлось зашивать твои раны.

Рен хвалит себя, никак не реагируя, когда Зевран чуть наклоняется, чтобы говорить ей на самое ухо. Она забирает из его рук мазь, пахнущую чем-то ей незнакомым, чем-то, что она до сих пор не встретила на поверхности и никогда не имела удовольствие почувствовать за время жизни в Орзаммаре. Могла ли эта мазь быть из Антивы, о которой Зевран рассказывает с такой невероятной любовью?

— Тебе надо было попросить Винн о помощи, — говорит Рен, хмурясь из-за состояния раны. Она не была слишком глубокой, подобные ранения не редкость, и Рен давно научилась справляться с ними.

— Неужели в Хартии тебя учили основам медицины? — издевательски спрашивает Зевран и сразу же кривится, пока Рен медленно обрабатывает рану.

В другой день и при других обстоятельствах она бы, наверное, посмеялась, по-дружески толкнула бы Зеврана в плечо и закатила глаза. Но не сейчас. Беспокойство, которое раньше Рен чувствовала только по отношению к Рике, прочно сковывает все ее внутренности.

— Рика, моя сестра, часто латала меня. Особенно в детстве. Когда она поняла, что не сможет все время быть рядом, научила меня справляться самой. У тебя был кто-то… — Рен сглатывает, не может подобрать правильное слово. Тот, кто касался каждого твоего шрама, знал историю хотя бы нескольких из них?

Рен медленно поднимает на него глаза, и что-то внутри звонко надламывается. У Зеврана в глазах невысказанная боль и всего-лишь одна нерассказанная история, оставившая шрам гораздо больнее, чем те, что на его теле. Рен не может объяснить, но в этот момент она видит в янтаре его глаз себя. И в груди начинает клокотать громче. Эти странные отношения с Зевраном должны быть построены на схожих желаниях, потребности удалить напряжение. Как и всегда, у Рен все идет совершенно не так, как она изначально задумывает.

— Трудно доставать до ран на спине, — уклончиво отвечает Зевран, — мы помогали друг другу.

Рен цепляет зубами язык и кивает. Скорее сама себе. Пока что он не хочет рассказывать эту историю, она понимает. Некоторые истории просто требуют времени, как и шрамы, чтобы они прекратили болеть.

Рен заново обвязывает бинт вокруг него, пальцы подрагивают, невзначай касаясь теплой кожи, но она стойко выдерживает это испытание. Когда все пошло наперекосяк? Может быть, в момент ее рождения, но Рен не очень уверена. В любом случае, сегодня точно не подходящая ночь, чтобы разделить палатку и удалить не вовремя достигнувшее желание, но она и приходила ведь для совсем другого. И даже не для помощи с раной.

Рен отставляет коробочку с мазью и оставшиеся бинты. Она делает глубокий вдох. Они оба сидят на подогнутых коленях, поэтому Рен не составляет большого труда притянуть Зеврана за шею, обнимая. Наверное, у Зеврана широко раскрыты глаза от удивления. Она бы хотела это видеть, но продолжает обнимать, касаясь пальцами золотых волос.

— Твои волосы приятно пахнут, — шепчет Рен.

— А ты думала…

Рен перебивает:

— Не знаю, мне казалось, что они будут пахнут кровью.

Рен аккуратно подбирается поближе, чтобы не задеть рану и удобней устроиться. Зевран тычется ей лбом в плечо, пока она поглаживает его по голове. Становится спокойно, тихо, даже ветра не слышно и хочется вот так и остаться: прижатыми к друг другу и делящими нерассказанные истории.

Рано или поздно они будут готовы открыть все свои шрамы, но сегодняшняя ночь предназначена не для этого.