– Роза, – тянет Кэйя. Он пьян и почти висит на шее у придерживающей его Розарии, обнимая её за плечи, – Сыграем в "я никогда не"?
Она тоже пила этим вечером, но совсем не выглядит пьяной – ну, не то чтобы Кэйя видел её лицо, но звучит она откуда-то сверху – "глас божий", хихикает он про себя, – вполне уверенно, да и шагает ровно.
Кэйя лениво катает в голове удивительный в своей бредовости вопрос о том, можно ли по фонтейнским законам подать в суд на человека, который пьёт вместе с тобой, но не пьянеет.
– Я выиграю, Альберих.
Когти перчатки колют ребра; не слишком приятно, но Кэйе всё равно. Он вздыхает со смешком.
– Пожалуй, только ты и выиграешь. – Кэйя не уверен, сказал он это вслух или только подумал, но судя по тому, как хмыкает Розария, всё-таки сказал.
Она поудобнее перехватывает его за талию, чтоб не сползал. Они всегда понимали друг друга – порой не с полуслова даже, вообще без слов.
И всё-таки Розария пьяна, ничем другим Кэйя не может объяснить её следующие слова.
– На что будем играть?
На дворе поздний вечер, почти ночь, так что за этим столиком им никто не помешает. Играть решено на деньги, выкладывая монетки на проигрыш; Кэйя долго пытается заставить свой затуманенный алкоголем разум определить, кто должен забирать их в конце игры, победитель – в качестве выигрыша или побежденный – в качестве моральной компенсации.
Придумать то, чего они в своей жизни не делали, и остаться при этом в рамках игры – та ещё задачка даже для трезвого рассудка. Слишком много в их жизни случилось всего, слишком мало из этого всего было счастливым.
– Я никогда... не была кавалеристкой.
– Ай-я, Роза, это же нечестно! Да я и сам скоро забуду, каково это... – Кэйя чересчур театрально изображает негодование. Розария слегка улыбается.
– Раскошеливайся, Альберих.
Сказать, что их руки по локоть в крови, будет преуменьшением – количеством убитых ими людей можно населить как минимум немалых размеров деревню. Им, разумеется, не жаль.
– Я никогда не пел в хоре.
Розария закатывает глаза на глумливую ухмылку и бросает медяк в общую кучку. Хотя они играют уже часа полтора, в ней всего семь или восемь монет.
– У меня никогда не было лучшего друга, – Розария поймёт, что он имеет в виду.
Она понимает. Вылавливает монету из кошеля двумя коготками, кладёт на стол.
"А что Дилюк?", спрашивает изгиб её брови.
"Это... другое", болезненно улыбается Кэйя. У них с Дилюком всё сложно, всегда было и, кажется, всегда будет.
"Я никогда не влюблялась в своего самого близкого человека", могла бы сказать Розария, и она бы, конечно, выиграла. Но она этого, конечно, не говорит – в играх принято веселиться, удары в спину стоит оставить для работы.
Кэйя смотрит в её лицо – оно распадается под его взглядом на осколки образов. Не туманных, вопреки всё ещё не до конца выветрившемуся из головы алкоголю, чётких, но совершенно раздельных, не желающих складываться в цельную картинку – Альбедо когда-то пробовал рисовать в таком стиле, вспоминается ему. Вчерашние тени, осыпавшиеся на тонкую, прозрачно-фиолетовую кожу нижних век, как пыльца с крыльев мёртвых мотыльков, жёсткая, никогда не разглаживающаяся до конца складка в уголке рта, неровно обрезанная ножом чёлка. Странный, слишком мягкий взгляд льдистых глаз.
– У меня никогда не было лучшей подруги.
Кэйя усмехается и бросает монетку на столешницу.
– Ничья в этом раунде.