Окраина молока миров, расширяющееся созвездие Летова.
Светлый храм, с возвышенными ликами святых, по совместительству давно мертвых людей, статуя божества, со сложенными в молитве руками и печальным лицом.
Одинокая девушка в старом саванне и глубоко мертвым взглядом, склонённой, когда-то гордой головой и пепельно-золотистыми неприбранными в косу волосами.
Тонкая тростинка среди холодного камня. Но не сказать, знающему, что она так хрупка как кажется на вид. Вот только… Знающих то нет! Вот это-то и было бы пиком веселья, если бы не было настолько печально.
Спина ровная, прямая, голова, скошена будто, склонена на грудь, слышно слабое бормотание. Притворство, — шепчут шелестом тени, — сильная, мы знаем, — и испуганно затыкаются, стоит поймать её взгляд.
Вечно недвижимые лики наблюдают с показным спокойствием и строгим напутствием: им неведомо — их напутствие, что жалкая потрепанная турецкая мумия, глупая ошибка многих европейских переводчиков, из-за чего мумий массово вывозили в Европу, где их употребляли целиком в виде порошка, по рецепту и дурной прихоти ради. никому уже не сдавшаяся за давностью веков и давно прошедшей на них моды.
Тысячу лет назад многие святые, что были похоронены здесь заживо, прославляли своего святого бога и являли миру его волю. Совершая чудеса своими силами только, но правду им знать не было дано.
Много тысяч лет, как этот мир повторяется снова и снова, собирая ужасающую жатву, в попытках вырваться из жестоких рук богов судьбы, теряя раз за разом свои силы. Сопротивление бессмысленно, ведь их план идеален, отыгран, отшлифован, и что характеризует все божественное аморален.
Мёртвые куклы раз за разом поднимаются играть в затертую до дыр историю с правками богов судьбы.
Может куклы и давно мертвы, но как же души?
Старая и хрупкая святая безразлично поднимает голову, всматриваясь в лицо своего бога ища изменения в этом таймлайне.
Их давно уж не наблюдается, да и не предвидится: мертвые боги уж тем более не могут говорить, но только не он.
«Ты был нашим Создателем, Нашим Спасителем, Нашим всем. Но ты предатель, скрылся в этой каменной оболочке, оставив нас без защиты и трусливо ожидая жалкой кончины труса.»
«Что, думаешь, они остановятся? Разрушив наш мир до основания, они возьмутся за тех немногих, кто хранит осознанье, чьё познанье мира настолько печально, насколько может быть отчаяние от безысходности. И когда и их не останется, ты умрёшь?»
В вопрошающем голосе слышна надежда. Она разбивается на тысячу осколков — ответ ясен.
«Не умрёшь, как и я. Мы обречены наблюдать неизбежный конец, не в силах ничего поделать.»:Вывод
Скоро главный герой придёт сюда. «Слышала от душ, он их ставленник, а вначале ты планировал сделать его своим.»
Со словами любви и одержимым взглядом: в нём лишь зверь обладания. «Ему меня завещали» — Да хоть, трижды! — хмык, горделивый и надменный, издевательский в отношении этих «божков»
К её ногам покатится голова её возлюбленного: когда-то живой взгляд мертвенно застыл — в нём отчаяние и одиночество. «Мой единственный защитник.» — Сдулся в очередной раз, а ведь обещал.
Наверно, в этот раз он опустеет окончательно. «Столб мира, который он защищал падёт.»
ОНИ ПОСТАРАЛИСЬ НАД ЭТИМ!!!!!
В душе зашипел гнев. Утих. «Знаешь, я думаю, что этот раз точно последний. Мой защитник был последним из осознающих и познающих, моим сыном.»
Мир дрогнул, там, на его концах, завеса рушилась. «Ты не дрогнул даже. Теперь ясно, что ты не хранил нас в душе не дорожил... И окончательно нас покинул.»
Тихое осыпание пыли внутри воздевающей руки к богу статуи. Маленькие трещины быстро разбегающиеся по атлетичному мраморному телу, не касающиеся фундамента.
Шелест ткани, грубого плаща из кожи, незнакомого звона тонких цепочек. Влажный шмяк, видимо, голова, она катится к статуе мертвого бога, стукается. Каштановые волосы и расширенные глаза главного героя — испачканная и растрепанная отрубленная голова героя.
Душа затлела, поджигая слоя пыли, искрами расходилось тепло, так обжигающе и живо, что она в неверии приложила узкую холодную ладонь в центр груди. Надрывные крики сердца утихли.
Удивление и надежда. Она скинула платок и белый плащ, встала плавно, чуть раскачиваясь, подошла и отпнула с размахом голову. Голова героя полетела к груди Святого Иоанна, шмякнулась и упала. У Иоанна разбрызганное пятно на груди.
Как достоверно. Именно так и умер этот предатель.
— Вижу никакой любви ты к нему не питаешь.
Она немного равнодушно прошлась по нему взглядом и отвернулась.
— Как знать. — святая деловито протерла пьедестал её бога головным платком. — Ни любви, ни ненависти, ничего…
Бумажная туфелька пропиталась кровью.
Она полетела в лицо надменному Гриогу II. Ему нравилось преклоняться перед богами судьбы и лизать их туфли.
Незнакомец подошёл близко и спросил немного озадаченно:
— Не боишься?
— Чтобы бояться нужно иметь элементарные нормы инстинкта самосохранения и огромного желания жить.
— Жить не хочешь? Странно.
Ну, она склонила голову, так то да. Вот только этот мир давно похож на потусторонний мир. В котором она провела свыше трёх тысяч лет.
— А ты хочешь умереть? — у него был вытянутый зрачок и адское пламя в них плясало, сливаясь с родным сиреневым цветом глаз. Девушка не выглядит удивленной, в ней нет страха и даже чуть запоздалого ужаса, что бывает обычно у храбрящихся людей перед ним. Голова её склонилась, немного по-птичьи, на бок, уголки губ приподнялись, немного грустно, в её глазах он не отражается.
Она говорит куда-то в сторону, поверх него, будто заканчивая разговор с кем-то иным:
— Впрочем, разницы уж нет, гниешь и там и там.
Так на странном, чуть певучем языке её внимание полностью устремилось к нему, золотые глаза внимательно наблюдали за ним, зрачки чуть расширились. Ему стало на миг неуютно.
— Ху-ху, это самое благоприятное время для Смерти. И место. Честно говоря это мой первый опыт, знаете, так волнительно. — святая немного театрально возвела руки к покрытому серебром потолку купола.
— Чокнутая. — он внимательно осмотрелся, чтобы не отвечать её актерской игре, всё равно должной реакции не получит, храм Создателя во всей красе, только мёртвыми и вином сладковато попахивает. — Действительно хочешь умереть здесь? —думается ему, это место намного лучше, чем дно живого мира, — Помочь усластить процесс? Кто слушает Андрея Фёдорова, тот поймёт.
Девушка на него удивленно посмотрела, чуть прищурилась и закусила губу подрагивая, лишь приложив к груди руку она смогла унять эту странную дрожь. Что в его словах было такого, на что случилась такая реакция?
Немного подумав сказал:
— Священнослужители обычно умирают по-официальному, как Христос.
— Не знаю никакого беднягу Христоса, ну и имечко, бедные фантазией родители, наверно жили в Утопии раз такое имя дали ребёнку… — бормотание.
Как ни странно, или может обычно, первое, на что она обратила внимание, это имя. Он вздрогнул, когда она ответила: поучительно, но будто делая ставку на то, что они останутся друзьями после этого.
— Оу… Нет, знаете это стало как-то банально. Возложить руки на грудь испустить свой последний выдох. А насильное прерывание посторонним жизни — всегда неприятно.
Звучало так, словно по опыту.
Он сложил руки на груди, пристально наблюдая за забавной и немного таинственной девушкой. Она суетилась вокруг статуи, сметая редкий слой пыли отколовшейся пыли и поправляя благовония, которыми и не пахнет. Жнеца заинтересовала главная статуя, на серебристой табличке выгравировано: Антий Вопрошающий.
— Знаете, здесь нет его тела. Ни духа, ни души, ни слепка. В отличии от них, — хоть она и не показывала, но он понял, кого имела ввиду.
— Это роднит его с Богом. Тут разные понятия, что она и выделяет. . Тот тоже, умер, без следа.
Вот это и было странно в её поведении — подумалось ему, — она знает о богах, но в её разуме им нет места.
Девушка достала откуда-то синеватые хлебцы и начала ими громко хрустеть, глядя на эту табличку.
Перед ним протянутый синий мешочек с серебристыми узорами и хлебцами, голубого цвета, светящиеся. Разве должны обычные хлебцы светится?
— Не хотите попробовать?
— Нет. Предпочитаю мясо.
Она сглотнула ком, вытерла рукавом рот и достала вино. Откупорила, ловко вынув тугую пробку, попила с горла.
— Фух, отличный вкус. — святая молча протянула ему вторую бутыль, не принимая отказа.
— Я тоже мясо предпочитаю. Жареное, соленое, на пару, вяленое, копченное. Только давно уж тут всё протухло. — поболтав в руке бутыль, допила и достала новый. — А людей есть, что нечисть употреблять. Мертвые давно уж. Точно хлебцы не будешь? Хорошо тогда, они прикольные, когда-то главный эльф делал лично. Насчет вина не волнуйся, трёхсотлетняя, выдержали в дубовых бочках, по особому рецепту кого-то там, лично спизженная у канцлера, императора, и верховного жреца. Тысячелетней нет, потому что не стало кому делать.
Девушка резко повернулась к нему:
— Видел красавчика, с которым сражался этот? Это мой несостоявшийся жених, триста лет его в живую не видела. Ну или нет? — она задумчиво прижала палец к бледным сероватым губам и посмотрела на него, почему-то расстроившись.
— Мёртв он.
Глаза святой потускнели, она поправила волосы и сделала большой глоток вина, закусывая хлебцом, хрустя на весь храм. Хоть это и очевидно… За более чем четырёхтысячное существование можно было понять, что до заката этого мира возлюбленный не доживёт.
— Печально. — она положила голову ему на колени и спросила. — За чем пришёл тогда?
— За душами. Это твоего жениха, — показал глубоко-красный рубин с искорками внутри и увидел нехороший блеск — э, нет, его чуть мастерски не лишили сильной души, воистину, мир пронырливых людей.
— Я уже убедился, что душами здесь не пахнет и твою забрать не могу.
— А, ты жнец. — констанция факта, ничуть она не удивлена, и Алкейн, не меняет позы.
— Ну здравствуй. Здесь их нет, потому что они у меня, — хруст хлебца, — точнее, то, что от них осталось. — снова хруст и громкий глоток вина — Давай обменяемся? Ты мне душу моего жениха, я тебе их. — не заботят её души, понял он, как и воплощение смерти, на чьих коленях она и сидит.
Немыслимая! —в мыслях он повторял это на разный лад, оглушаясь эхом, ошарашиваясь с каждым разом.
Вялый, непослушный язык и буйные мысли не лучший попутчик. Однако, он вспоминает: тридцать первое и причину, почему он пришёл именно сюда.
— В этот день близкие люди дарят друг другу подарки.
Златоглазая заинтересованно на него посмотрела и достала, непонятно откуда, вино в дутой, самодельной с узорами таре, с белой пробкой и кокетливым бантиком красного цвета на горле.
— Хорошо, ещё вина?
Допили трёхсотлетнее вино, юноша-жнец даже попробовал хлебцы, признав достойными.
Завеса продолжала разрушаться. Мир становился темнее.
— Тебе не хочется его спасти? — задумчиво спросил он.
— А есть что спасать? Мертвому мертвое. Пусть упокоится с миром. — добавила с грустью, — иногда лучше прекратить агонию смертью, чем слепо продолжать её мучительной жизнью.
Так и сидели друг к другу спиной, пока не настало время дарить подарки.
Подарили, не глядя и чуть розовея ушами.
— Давай, — он сглотнул, стало как-то сухо, — Давай повременим с открытием подарков?
— Воля твоя, — необычная девушка, еле коснулась бока коробки, в яркой оранжевой ткани.
Сердце чуть подрагивало и сбоило, но юноша даже не поморщился, прижав к груди подарок, мешочек из фиолетовой ткани с голубой вышивкой.
Так и просидели до конца.
Белая тень с едва уловимыми человеческими очертаниями бродила неприкаянным духом среди межмирья, разные частички энергии собирались ею и поглощались чудо-птицей у неё на плече. Бродила она тут давно, присматриваясь.
Остановилась возле небольшой красной сферы, с угрожающей силой.
—То что надо.
И приложила руку к верхней границе незримо отправив небольшой конверт. Ушла, усмехаясь про себя. Так просто мистер жнец от неё не уйдет.
Письмо дрожало в ослабевших руках. Его напарник скосил взгляд и тут же отвёл: уж слишком Хорёк был собственником на информацию, такой крайне быстро расправлялся со всем неугодным при удобном случае. Так что он рьяно принялся начищать свою Хеви, осторожно и нежно — что, естественно, выглядело подозрительно.
Что ж, сегодня злой рок премного озадачен и уж упустит одну жизнь из своей власти.
Адресат бережно сложил письмо и убрал за броник: слишком дорого ему и читать при этих любопытных мордах невозможно.
После окончания миссии и получения второй части оплаты, Адресат сел читать письмо, иногда поглаживая грубыми пальцами сильный, тонкий, лихорадочный почерк Молнии.
«Мне сложно писать сейчас, поэтому пишу, когда остановлюсь. Было очень романтично распивать с тобой Божественный Лиамоль двухтысячной выдержки, изготовленным язвой Амолем из Луарра.
Кстати, заметила что хлебцы тебе понравились, что ты аж схомячил себе половину, нет, даже больше. Заметь, их готовил Ле А Поль, который тоже мне нравился.
Ты так много обо мне знаешь. Но не думай, что ты один играешь в эту игру! — предложение выдавлено особо сильно.
Мы явно в прошлом были тесно знакомы, и ты был моим возлюбленным, впрочем, может даже это было не в одну сторону. Мы явно были активно знакомы до, но ты избегаешь нас после. Не волнуйся, чтобы преодолеть твою трусливую застенчивость я кой чему научилась.
Подарок, это то, о чём я мечтала и грезила, пугая местных монстров — ещё одна Айвазская монета в копилку Хавании, что ты меня очень хорошо знаешь и мы были тесно знакомы. И я даже знаю, зачем ты его подарил, фенкью вери матч.
Надеюсь, тебе понравился мой Убигодний, как-то так, подарок. Шучу, новогодний. Я над ним серьёзно постаралась, даже лис Кьювель одобрил.
Прилагаю к письму ещё один.
Когда закончишь яйца мять, отправь ответ по адресу: %*-754&&₽#@™®§°¿|{¥}<^>¶
Пы. Эс. Я всё вспомнила.< ^¿^ > Твоё имя Ойалепамебек. Я верно же написала?
Кокетливый поцелуйчик в ядовито зеленой помаде.»