Подпольный доктор

Отвратительный стук капель о мокрый асфальт режет слух как острое лезвие. Перед глазами даже дороги не видно – столп воды настолько плотный, что чудом может казаться уже возможность рассмотреть собственные руки. Среди пустующих улиц в такую погоду можно встретить только самых отчаянных людей, брошенных холодной, как октябрьский дождь, злосчастной судьбой или последних придурков, любящих мочиться на морозе до знобящей горячки и видящих романтику в том, чтобы болеть после этого гриппом.

Тяжёлый шаг на неглубокой луже грязными брызгами рассыпает воду по ровной дороге, а после смешивает её коричнево-серый цвет с ярко-бордовым. Шатаясь, высокий парень с накинутым на голову капюшоном несмело ступает вперёд, должно быть, сам не зная, куда идёт и зачем. Правая рука придерживает кровоточащую рану на левом боку, а равновесие постепенно покидает ослабевшее тело.

— С рождения Бобби пай-мальчиком был, — напевает он себе под нос, сняв чёрную медицинскую маску с лица в надежде вдохнуть поглубже, — имел Бобби хобби – он деньги любил… любил и копил…

Рюкзак с плеча грузно валится на землю, и свободная рука опирается на спасительную стену какого-то обветшалого дома. Брезгливость сейчас кажется такой смешной штукой. Чувствуя под ладонью сырой мох и труху развалившегося кирпича, едва ли можно поверить в то, что когда-то он боялся прикасаться к недоеденному куску мяса в собственной тарелке, одиноко лежащей на дне раковины. Кэйа долго моргает и неотрывно смотрит на носок своего ботинка, переводя сбитое тяжёлое дыхание.

— Здесь пенни, там шиллинг, а где-нибудь фунт… — продолжает хрипеть свою песню, прислонившись спиной к дому.

Под заглушённые шумом дождя звуки сирены вдали ноги теряют свою способность держать тело в вертикальном положении, и парень медленно съезжает по стенке на землю. Где-то на конце улицы по главной дороге проезжают три полицейских машины, отбрасывающие на окна заброшенных домов мигающие красные и синие цвета. Кэйа засматривается на них единственным видящим глазом, не скрытым съезжающей с головы повязкой на лопнутой белой резинке, и шумно вдыхает носом сырой воздух.

Красиво.

— Стал Бобби мошенник… — взгляд сам собой поднимается к небу, — мошенник и плут…

Кровь из раны хлещет с новой силой, заставляя болезненно поморщиться и туже прижать её ладонью, пачкая руки в багровые пятна. Пытаясь держать себя в сознании, он перебирает в памяти строки дурацкой песни, но глаза снова закрываются дольше, чем положено при моргании, и приходится продолжать говорить.

— Скопил целый пуд.

В искусственно созданной темноте обрывками проносятся воспоминания о том, что произошло пару минут назад. Вот парень, как обычно, осматривается в маленьком банковском филиале на окраине города, чтобы определить, куда направлены обзоры камер на потолке, достает из рюкзака необходимые инструменты для вскрытия самого дальнего и закрытого от чужих глаз банкомата, выгребает из нужных кассет купюры, озирается по сторонам в поисках посторонних… А дальше, как сквозь толщу воды, крики работниц и посетителей, звук бьющихся окон и резкая боль в левом боку. Какой-то псих ворвался в банк и устроил перестрелку, положив аккурат шестерых человек в главном зале и зацепив пулей скромного расхитителя денежных аппаратов в дальнем углу, где старая люстра с перегоревшей лампочкой не освещала коридор. Должно быть, его даже и не заметили, раз удалось так легко сбежать из здания и заплутать среди нежилых домов на заброшенной улице. Наверное, нужно позвонить в скорую, вот только он совсем не знает, где сейчас находится, а рядом лежит насквозь промокший рюкзак, до отказа наполненный украденными деньгами.

Ситуация… безвыходная.

Кэйа через силу снова открывает глаза. Серые тучи и сверкнувшая вдали молния. Такая глупая смерть, он бы рассмеялся, если бы физически мог это сделать. Холодные капли ласково омывают лицо, а мутная пелена перед взглядом то пропадает, то снова уносит во тьму, и становится вдруг как-то легко, свободно, будто и вовсе нет никакой пули в боку.

— Дождь… — в бреду шепчет парень, чувствуя, как со лба стекают морозные ручьи, спускающиеся по щекам к открытой шее и широкому вороту чёрной толстовки.

Голова обессиленно опирается на обшарпанный бетон позади, а лёгкие всё реже впускают в себя свежий воздух, хрипло освобождая его остатки через рот. И сердце. Кажется, Кэйа слышит, как оно бьётся. Так тихо-тихо, будто совсем устало и не хочет больше стучать. Порванная повязка окончательно слетает со слепого глаза, падая куда-то в лужу дождевой воды, перемешанной с кровью. До слуха доносятся фантомные шаги, но парень думает, что у него предсмертные галлюцинации, и совсем не обращает на них внимания, пока монотонный голос не обращается к нему:

— Господин, вы ранены?

Сил хватает на лёгкий смешок, а помутневшее зрение показывает нечеткий светлый силуэт, стоящий возле него под широким чёрным зонтом.

— Кажется, да.

— Если вам сейчас не помочь, вы умрёте от потери крови, — больше похоже, что человек говорит это для себя, нежели для сидящего на сырой земле парня.

Чёрт, даже лица не разглядеть. Но его голос… голос красивый, да. Как хорошо, что это последний звук, который он слышит перед смертью.

— Вот как… — лишь успевает ответить Кэйа, а затем сознание полностью покидает измученное болью тело.

***

Холодно.

Под спиной лежит что-то ледяное и металлическое. Голова идёт кругом, а светящий прямо в глаз хирургический светильник только сильнее распаляет жестокую, бьющую в висок мигрень, заставляя прищуриться и посмотреть в сторону.

Первое осознание – он жив. Второе – на нём нет толстовки. Мозг отчаянно пытается накинуть ещё фактов, но незнакомое помещение отнюдь не способствует мыслительному процессу. Почему-то предположение о том, что парень лежит на хирургическом столе, совершенно не укладывается в замутнённом разуме. Как он попал в больницу? К слову, комната и на больницу-то совсем не похожа: вдали виднеется куча шкафов с книгами, рабочий стол, стеклянные стеллажи с какими-то банками и флаконами, справа раскрыта белая тканевая ширма, отделяющая металлическую кушетку, на которой он лежит, от остальной части помещения, а рядом стоит тумба с алюминиевыми подносами, на одном из которых валяются окровавленные хирургические инструменты и завернутая в марлю пуля.

Кэйа тяжело выдыхает и морщится от тупой боли в боку, когда пытается подняться на локте. Хочется блевать. А ещё пить. Но в целом можно сказать, что почти здоров. В комнате без окон отвратительно воняет кровью.

Чёрт, где же он всё-таки находится?

Пристальный взгляд в потолок совсем не помогает найти ответ, но звуки чужих шагов снаружи вселяют надежду, перемешанную с каким-то неподдельным волнением. Дверь раскрывается, впуская в помещение невысокого парня в белоснежном медицинском халате. Он снимает с рук перепачканные кровью перчатки и проходит к одному из шкафов, полностью игнорируя вопросительный взгляд на себе. Что-то достаёт, встаёт возле хирургического стола, выключает лампу и светит Кэйе прямо в глаз ярким фонариком, придерживая веко пальцами.

— Реакции в норме, — резюмирует он, убирая свет и осматривая ранение на боку, — головокружение, тошнота, озноб, боль в горле, сухость во рту?

Сознание с трудом обрабатывает полученные вопросы, но сил хватает, чтобы уверенно ответить:

— Да.

— Хорошо. Ты уже отошёл от наркоза, постарайся не делать резких движений. Расскажи мне, как ты себя чувствуешь.

Парень надевает новые перчатки и снова включает круглый светильник над головой, опуская его ближе к телу на столе.

— Ну, я почти не чувствую ноги, живот болит… — перечисляет Кэйа, пытаясь следить за чужими движениями возле собственного левого бока, — в общем, нормально.

Доктор – судя по виду – одобрительно кивает и накладывает повязку на талию, с лёгкостью приподнимая немалых размеров смуглую тушу, чтобы перебросить через спину бинты. Немного больно, но…

Живой.

Он правда живой. И всё благодаря этому парню, да?

Кэйа аккуратно прокашливается, чтобы не потревожить швы, и впервые поднимает взгляд на лицо человека, спасшего ему жизнь. Блондинистые волосы, едва достающие до плеч, половина которых собрана в невысокий хвост, бледная кожа, миловидное лицо, не выражающее никаких эмоций, хрупкая фигура и невероятно чистые голубые глаза. Почти небесные.

Он… интересный, определённо.

Кэйа слегка усмехается, привлекая к себе чужое внимание.

— Спасибо, — нерешительно начинает он, повернув голову набок, — мне типа… нужно тебя как-то отблагодарить, да?

—Нет необходимости, — отзывается парень, закрепляя повязку и выключая хирургическую лампу, — пока я не смогу убедиться, что полностью выполнил свою работу.

Кэйа понимающе кивает и встречает глазами изучающий взгляд, но спрашивает первый:

— Кто ты?

— Меня зовут Альбедо. Я подпольный доктор. Провожу незаконные операции, вырезаю необходимые органы на продажу, латаю боевые раны людей, которые не могут посещать официальные больницы и всё в таком духе.

Парень так монотонно перечисляет список всех своих дел, за которые его могут посадить как минимум на всю жизнь, что становится даже смешно от воспоминаний, как Кэйа когда-то корил себя за мысли о банальном грабеже банкоматов.

— Хах, значит, я попал туда, куда нужно, — признаётся, всё же через силу приподнимаясь на локтях, — не слишком ли безрассудно вот так легко рассказывать первому встречному о том, чем ты тут занимаешься?

Альбедо бросает на него оценивающий взгляд с ног до головы и неопределённо пожимает плечами.

— Человек с пулевым ранением, скрывшийся среди заброшенных улиц с полным рюкзаком денег, действительно оказался добропорядочным гражданином и сообщит на меня в полицию? В таком случае я позову своих ребят, чтобы они показали, где здесь выход.

Кэйа приглушенно смеётся, поправляя сбившуюся чёлку на лбу, прикрывающую слепой глаз.

— Ааа, — игриво тянет он, наклоняя голову, — наверное, за дверью стоят очень дружелюбные парни в костюмах ростом с два метра и полные любезности, я прав?

Конечно, у подпольных врачей не может не быть охраны. Как же это всё интересно.

Альбедо согласно кивает и следит за чужим взглядом на двери, а затем вновь нарушает воцарившееся молчание.

— Как тебя подстрелили?

— Грабил банкомат, потом ворвался какой-то псих и начал шмалять из пистолета во все стороны. Меня задело.

Кэйа обиженно смотрит на перебинтованный живот и тяжело выдыхает, переваривая не слишком приятные воспоминания.

— Вот как. Значит, обычный воришка, — выдвигает заключение доктор, приводя в порядок своё рабочее место.

— Ох, прости, — лукаво улыбается Альберих, переворачиваясь на бок и подпирая щёку ладонью, чтобы наблюдать за парнем, — в следующий раз привезу на капоте обдолбанную проститутку для извлечения органов на продажу чёрному рынку.

Альбедо стоит почти спиной, но даже отсюда видно, как на статичном лице впервые расцветает еле заметная ухмылка, и отчего-то внутри всё ликует и радуется победе в неизвестно каком конкурсе.

— Сколько мне придётся заплатить за своё спасение, доктор? — Кэйа не скрывает в интонации флирта, засматриваясь на красивые худые руки, размеренно раскладывающие инструменты по своим местам.

— Мне не нужны краденые деньги, — отзывается Альбедо, поворачиваясь к своему пациенту, — тем более, они все промокшие и разорванные.

Комнату разрезает звук разочарованного цыканья языком. Альберих старательно делает вид, что вовсе не проклинает сейчас чёртову судьбу за потерянное состояние, из-за которого сегодня чуть не лишился жизни, но выходит, честно говоря, скудновато. Он снова роняет голову на хирургический стол и с непониманием смотрит на врача.

— Насколько я знаю, подпольная хирургия дело недешёвое. Как же мне тогда оплатить… — Кэйа на секунду задумывается, а затем пытается отшутиться, — я мог бы предложить натурой, но в таком состоянии вряд ли переживу подобный расчёт.

К горлу подступает ком, стоит встретиться с чужим взглядом после этих слов. Альбедо смотрит как-то… игриво, что ли. С озорством. Это не первый раз, когда шутка выходит из-под контроля, но после полученного плачевного опыта Альберих был уверен, что теперь выбирает правильных людей для своего юмора. Неужели он ошибся?

— И правда. Тогда поживёшь здесь, пока не восстановишься до состояния, когда сможешь оплатить натурой, — парирует доктор и уходит за ширму мыть руки.

Попытка выдавить смех почти увенчалась успехом, и не будь утомлённый рассудок настолько измучен преддверием собственной гибели, вышло бы действительно натурально. Кэйа садится на кушетке и искренне пытается понять, были ли слова Альбедо всего лишь шуткой или ему действительно придётся остаться здесь и латать раны для того, чтобы с ним переспать. Против последнего, конечно, он совсем ничего не имел против, но ситуация какая-то…

Многообещающая, – подсказывает захлопнувшаяся дверь, и хотя бы в этом парень может с ней согласиться.

***

Кэйа проводит в подпольной больнице Альбедо полмесяца, прежде чем обретает способность ровно стоять на ногах. Он старался не задаваться вопросом, отчего такой практичный и всегда осторожный в своих действиях доктор позволяет оставаться в собственном доме простому воришке банкоматов. Особенно вслух. Позволяет и позволяет, уж ему ли жаловаться. Кормят по расписанию, а дальше – вольная жизнь, лишь бы нос наружу не высовывал.

По началу было действительно тяжело. Из-за большой потери крови мозг наотрез отказывался запоминать расположение комнат в подвальных коридорах, и добраться хотя бы до туалета становилось невероятным испытанием. Спустя неделю, когда мучения прикованного к постели парня сменились скукой и нервозностью от затекших конечностей, Кэйа впервые решил основательно прогуляться по больнице. Альбедо не запрещал, но настоятельно рекомендовал быть осторожным и на всякий случай выписывал разрешение для охранников, если те внезапно на него натолкнутся. К слову, ребята эти действительно оказались полными любезности и добродушия мужиками. По прошествии второй недели они заимели традицию каждый вечер собираться в столовой и играть в карты на желание, пропуская заслуженный бокал вина или виски после насыщенного рабочего дня для расслабления. Загадывать было особо нечего, но смотреть, как двухметровый амбал танцует чечётку на беспомощной барной стойке, было поистине увлекательным зрелищем. Кэйа на удивление быстро с ними поладил, даже почти перестал мухлевать на третий день знакомства.

Вскоре запутанные и непонятные строения под землей наконец-то стали укладываться в голове, и Альберих с лёгкостью смог запомнить расположение комнат и нужных поворотов в своём временном укрытии. Больница располагалась как минимум под шестью домами и простиралась вплоть до главной дороги, выход к которой был доступен только через люк. Столовая, четыре жилые комнаты, общий зал, три хирургических кабинета, туалет, просторная ванная, лаборатория Альбедо, совмещенная с его же спальней. Здесь было очень много коридоров и тупиковых выходов, вероятно, сделанных для безопасности, но в остальном – шикарные хоромы по меркам простого обывателя общажной комнаты на окраине города.

Постепенное знакомство с подпольным врачом вносило свои правки в восприятие людей подобного рода профессии. Первое, что удалось узнать наверняка – Альбедо высоко ценится среди опасных жителей преступного мира, и поручиться за него могут как одиночные бандиты, занимающиеся наёмными убийствами или заказным грабежом, так и целые группировки, в подчинении которых находится добрая половина южного района города. По словам одного из телохранителей, охрану ему подарила некая женщина – глава самого влиятельного криминального сообщества в стране, изредка заглядывающая сюда время от времени. Неудивительно – за полмесяца наблюдения за работой доктора, Кэйа без труда мог определить, что вклад, вносимый Альбедо в тёмную сторону городской жизни, намного превышает то, что ему позволили узнать в первый день. Одна только его лаборатория уже чего стоит, а что происходит за дверьми хирургических кабинетов изо дня в день и подумать страшно.

Когда парень смог окончательно остепениться в больнице, ему позволили стать кем-то вроде ассистента для Альбедо, обязанности которого можно было описать вполне ясным и коротким предложением «принеси-подай, иди нахуй, не мешай». Если нужно было выписать кому-нибудь счёт – Кэйа всегда готов был оказать услугу. Убрать хирургический стол после операции – будет сделано. Подобрать внятные угрозы любителям торговаться – пожалуйста. Но ни в коем случае нельзя было заходить в лабораторию в то время, когда Альбедо там работает.

«Небезопасно», как гласит яркая красная табличка на бункерной двери.

Запах крови и её вид со временем вошел для Кэйи в категорию «привычно», и тот ужас, что он испытал, когда впервые увидел чьи-то внутренние органы на хирургическом столе, уже совсем и не вспоминается. За те недели, что он провёл в чужом доме, Альберих повстречал множество разных людей, столкновение с половиной из которых предпочел бы забыть навсегда. Он всё ещё не понимал, как Альбедо может спасать жизни тех, кто прибыл к нему прямиком с перестрелки, которую сам же и устроил, наверняка забрав жизни толпы невинных.

Это моя работа – отвечал доктор, пока зашивал ножевое ранение одного из подчинённых северной мафии – мне всё равно, что они совершают за пределами этого здания.

Крыть было нечем, и Кэйа предпочитал больше не думать об этом, старательно вытирая лужу крови на полу слишком низкой для его роста шваброй.

Однажды к ним в гости приехала женщина, при виде которой дежурные телохранители почти перестали дышать, выстраиваясь в ровный ряд, чтобы встретить гостью. Она была добра и красива, но аура от неё шла какая-то… давящая. Кэйа умел чувствовать людей, и всё нутро от её улыбки набатом кричало «опасно», заставляя цеплять на лицо покорное почтение и опускать взгляд в пол, чтобы не смотреть в глаза. Альбедо лишь единожды назвал её по имени, когда вышел поздороваться, и в голове пазлом сошлись воспоминания о подаренной охране и главе какой-то там наикрутейшей мафии в стране. Алиса – именно так звали эту женщину – в тот день привела с собой свою дочку, чтобы оставить её погостить на время, пока будет в отъезде для посещения важных собраний с главами автономных группировок. Девочка была вполне обычным жизнерадостным ребёнком, с пометкой лишь на то, что очень сильно любила взрывы и часто норовила подарить охранникам свои самодельные бомбы, которые её научила делать мама. Она называла Альбедо братцем и бесконечно мило смущалась, когда Кэйа предложил ей вместе поиграть, пока Алиса поговорит с доктором наедине о дальнейших делах. Кли очень быстро с ним сдружилась. Под конец своих каникул в подпольной больнице даже расплакалась, когда узнала, что скоро придётся уезжать.

«Мама, Кэйа самый лучший! » – кричала она, когда радостно бежала встречать Алису, которая приехала за ней через неделю.

Женщина лишь звонко рассмеялась, поднимая дочь на руки, и мимолётно бросила многозначительный взгляд на Альбедо, что стоял у входа, подпирая плечом косяк металлической двери. Кэйа готов был покляться единственным зрячим глазом, что увидел тогда на его лице смущение. Должно быть, Алиса действительно страшный человек, раз смогла вывести даже такого безэмоционального врача из душевного равновесия.

Спустя два месяца Альбедо впервые позволил присутствовать во время операции. Зрелище для морально неподготовленного человека, честно говоря, было просто ужасающее. Смотря на разрезанную на столе девушку, которая добровольно пришла вырезать свою почку для продажи, Кэйа неожиданно для себя понял, что совершенно не чувствует неприязни. Наверное, привык. Почему-то его больше интересовали тонкие запястья и методичные уверенные движения чужих рук, держащих хирургические инструменты, нежели то, что эти самые руки сейчас оперировали. Такие худые, умелые, искусные, красивые, почти аристократичные. Не будь они по локоть в крови, Кэйа бы поцеловал каждый длинный палец холодной ладони, а затем и её тыльную сторону, как истинный джентльмен своей прекрасной даме.

С каждым днём, смотря на спокойное выражение лица и небесно-голубые глаза, следящие за буквами в каких-то медицинских журналах с верхней полки старинного шкафа в чужой комнате, в груди теплилось что-то совсем незнакомое и приятное, как лёгкий летний ветер после жаркого ясного дня. Должно быть, это была благодарность, но Кэйа вовсе не дурак и точно знал, что приправлена она взаимной симпатией. Повседневное общение приобретало всё больше оттенков шутливости и игривости, и в какой-то момент флиртовать с Альбедо для него стало чем-то вроде жизненного кредо, без которого существование дальше не имело никакого смысла. Доктор был вовсе не против, порой даже парировал словесные приставания Альбериха своими, кидая парня в ступор и откровенный нокаут от таких уверенных подкатов со стороны человека, по виду которого можно ошибочно предположить, что он вообще не знает, как это делается.

Кэйа никогда не мог подумать о том, что время, поведённое в подпольной больнице, будет самым лучшим периодом в его жизни. Спроси кто-нибудь, помнит ли он то, что было до того, как Альбедо приютил его в своём доме, Кэйа бы точно соврал, что нет. Потому что вспоминать об этом совсем не хочется. И если однажды ему придется покинуть это место, вероятно, он сам устроит перестрелку в чёртовом банке и обязательно шмальнёт одну пулю себе прямо в сердце, лишь бы не продолжать жить без небесных глаз, встречающих его по утрам с тёплым приветствием и чашкой горячего чая в прекрасных руках.

***

Альберих закидывает ноги на журнальный столик, развалившись на новом кожаном диване в комнате Альбедо – ещё один подарок от Алисы, которая отправила его из какой-то глуши, когда посещала соседние страны по делам сотрудничества. Мягкие подушки под спиной идеально проминаются, укрывая в своих нежных объятиях уставшее после долго насыщенного дня тело. Кэйа почти мурлычет, откидывая голову назад и прикрывая глаза, кажется, даже успевает задремать, пока доктор роется в каких-то документах на рабочем столе. Альберих часто заходит к нему перед сном, чтобы поговорить о чём-то отвлечённом от хирургии и прочих кровавых аспектов их повседневной жизни. Им обоим это было необходимо. Со временем можно привыкнуть ко всему, кроме мерзких отвратительных снов, изредка преследующих от особенно впечатляющих зрелищ или напряженных ситуаций, когда в больницу приходят неадекватные вооруженные люди. Просто нервы шалят, ничего более.

Рядом с ногами чувствуется чужое движение, и глаза против воли открываются, встречая обеспокоенный взгляд лазурного неба. Альбедо сидит на столике, такой же уставший и сонный, смотрит с еле заметной улыбкой, так прекрасно выглядящей на его красивом лице, что сердце автоматически подхватывает быстрый темп, будто предлагало станцевать вальс прямо в центре маленькой комнаты.

— Как думаешь, стоит ли мне упрашивать тебя отдать этот диван мне, или ты сдашься без боя? — шутливо бросает Кэйа и придвигается ближе, упирая локти в мягкие подушки позади себя.

— Я бы предпочёл оставить его себе.

— Хаха, значит, всё же придётся упрашивать.

Альбедо пропускает тихий смешок, а затем тянет руку к краю чужой толстовки, приподнимая её, чтобы осмотреть шрам, оставшийся от пули. Он проводит пальцами вдоль рубца, любовно оглаживая особенно широкий след на коже и немного давит, проверяя крепкость заживших мышц.

— Ох, надо же. Неужели пришёл час расплаты? — смеётся Кэйа, следя за чужими движениями на своём боку.

У Альбедо холодные руки, но теплота во взгляде топит любой лёд, который дарят его прикосновения.

— Ты сделал для меня больше, чем стоила та операция. Платить мне уже вовсе необязательно, — слишком серьёзно отзывается он, нервно облизывая пересохшие губы.

Альберих слишком долго задерживает на них взгляд и как-то упускает момент, когда наклоняется ещё ближе, чтобы коснуться их своими. Мимолётно, всего лишь чтобы убедиться, что Альбедо не против, а затем хищно улыбнуться, не встречая в чужом взгляде отказа.

— Доктора принимают чаевые? — лукаво шепчет ему в губы и утягивает в настоящий жаркий поцелуй.

Холодная ладонь на талии сжимается сильнее и немного отрезвляет напор действий, но Альбедо и сам тянется вперёд, кладя вторую руку на плечо, сминая пальцами ткань кофты. Поплывший разум уже во всю празднует свой триумф, и сознание держится только благодаря мысли о том, что момент упускать ни в коем случае нельзя. Нечасто доктор вот так честен в своих желаниях.

— Иди сюда, — зовёт Кэйа и тянет хирурга за запястье на себя, вновь откидываясь спиной на подушки.

Альбедо с готовностью седлает его колени, утягивая за подбородок в новый глубокий поцелуй, и Кэйа на секунду даже теряется от этой настойчивости, без сопротивления пуская чужой язык в свой рот. Руки тянутся к полам мешающего белого халата, распахивая его и снимая с худых плеч, пока доктор ёрзает на нём, притираясь пахом о пах, давит на затылок ладонью, перебирая темные длинные пряди, кусает за губы и зализывает их, нежно оглаживая пальцем кадык на смуглой шее. Альбедо нетерпеливый и любит покомандовать, это Кэйа понял ещё за своё недолгое проживание в подпольном доме, но чтобы эта его черта проявлялась и в сексе, парень действительно не ожидал.

Завораживает.

Тонкая талия в собственных ладонях кажется почти хрустальной. Альберих старается не сжимать её сильно, но давящие движения распалённого тела на возбуждённой плоти яростно вышибают остатки самообладания, заставляя впервые шумно выдохнуть в тёплые губы. Кэйа перемещает руки на мягкие ягодицы – для безопасности, как утешает его здравый смысл – и вжимает за них парня в себя, притираясь носом к бледной открытой шее. Зубы сводит от желания прикусить фарфоровую кожу, вцепиться несильно, играючи, но ощутимо, так, чтобы точно пришлось извиняться и зацеловывать покрасневшие следы.

Но это всё потом. Не здесь и не сейчас. Потому что доверие у Альбедо такое хрупкое и недосягаемое, что даже сделанный невовремя вдох может спугнуть его, словно маленького крольчонка упавшая ветка в глуби темного леса. Кэйа знает это, потому что сам ни за что бы не стал себе доверять.

Ледяные ладони юрко заползают под края серой толстовки, напрочь вышибая разом все мысли из головы острым контрастом холода и жара возбуждённого тела. Руки путаются в рукавах, но кофта вскоре слетает к подножию дивана, приобретая вид жалкой половой тряпки, одиноко брошенной после плановой уборки. Кэйа бы ей посочувствовал, но Альбедо так приятно об него трётся и жмется к груди всем телом, что жалеть здесь приходится только его стремительно съезжающую в бездну крышу.

Бледная ладонь на смуглой груди выглядит безобразно неправильно и одновременно с этим кажется великим произведением искусства. С Альбедо всегда так – сплошь контрасты и противоречия. Порой Кэйе думается, что он даже не в его вкусе, но отчего-то при одном только виде, как доктор надевает на руки нитриловые перчатки перед операцией, сердце в груди будто с ума сходит и то колотится в бешеном ритме, словно вот-вот разорвётся от тахикардии, то выжидающе замирает, мучая уставший организм оглушающей паузой в пульсе. Альберих никогда не учил слова о высших чувствах и прочих сентиментальных вещах, но если говорить о простой любви, первый бы в списке определённо стоял Альбедо.

Чужие бёдра медленно разъезжаются в стороны, и в голове возникают абсурдные вопросы и неверие в то, что у врачей действительно может быть такая поразительно сексуальная растяжка. Их лица почти на одном уровне, и от взгляда глаза в глаза становится как-то неуверенно.

Насколько далеко ему позволено зайти?

Кэйа хочет заклеить скотчем свой поганый рот, из которого так и рвутся грязные шутки про безобидный петтинг, и хвала всем известным богам, что губы его вовремя затыкают новым поцелуем. У Альбедо почему-то не возникают мысли о рамках дозволенности. Он уверенно перемещает ладонь на натянутую ширинку чужих штанов, спешно расстегивает её и без тени сомнения высвобождает из-под плотной ткани твёрдый возбужденный член, вызывая судорожный облегченный выдох, сорвавшийся по ощущениям прямо из самой груди. Кэйа до этого момента даже не задумывался о том, как ему всё это время было тяжело. Бёдра неконтролируемо подаются навстречу ласкающей руке, подкидывая парня на себе вверх, толчками призывая двигать быстрее.

Да, вот так. Вверх и вниз, сильнее и грубее. Так правильно и приятно, что если бы он сейчас умер, то точно ни о чем бы не пожалел.

Кэйа не остаётся в долгу: забирается ладонями под его рубашку, оглаживает податливые бока и впалый живот, едва задевает твёрдые соски на груди, а затем одна рука снова опускается к ягодице, прижимая за неё ближе к своему телу, а пальцами второй очерчивает через ткань чёрных брюк выступающую вставшую плоть. Несмотря на то что Альбедо впервые подаёт голос, он с лихвой компенсирует всё то молчание, которое держал до этого. Тихий стон прямо в подставленное ухо, одновременно благодарный и просящий, что отказать ему практически невозможно.

На то, чтобы оголить белоснежные бёдра уходят считанные мгновения, и вот они вдвоём без преград: кожа к коже, глаза в глаза и губы в губы. Близко, так, чёрт возьми, близко, что не лишиться рассудка точно не получится. Только не тогда, когда Альбедо так красиво стонет от медленных движений на своём члене и чувственно притирается ближе, не когда изящно выгибает спину и льнёт к груди в поисках опоры, не когда ускоряет свою ладонь и с напором оглаживает напряжённые смуглые мышцы живота, водя своими невероятно прекрасными руками по разгоряченной коже.

Ох, блять, да, это просто невозможно.

Честно говоря, Кэйа сейчас настолько возбуждён, что для него любое касание подобно хлёстким ударам плети по оголённым нервам. Наверное, можно считать чудом, что он всё ещё остаётся в сознании, но Альбедо не оставляет ему и шанса: резко сжимает у основания, жестоким образом отбивая нахлынувшую волну предоргазменной судороги, а сам изливается в чужую ладонь, издавая поистине завораживающие пленяющие звуки.

— Без ножа меня режешь, док, — хрипло признаётся Кэйа, стараясь податься вперёд, чтобы хоть немного почувствовать трение, — можешь… чуть-чуть…

Альбедо ловит его губы своими, затыкая вырывающийся поток просьб, и возобновляет движения рукой. Грубые, властные, так, как надо, как правильно, чтобы до низких стонов, до сбитого дыхания, почти болезненного исступления и ослепляющих искр в единственном зрячем глазу. Кажется, что он на мгновение даже глохнет, но сказать наверняка очень трудно – они оба молчат и еле слышно переводят сбитое дыхание.

Желание говорить почти нулевое, да и слова здесь явно излишне. Кэйа точно не из тех, кому нужно всё разъяснять на пальцах, а уж Альбедо вообще нечасто снисходит до обсуждения человеческих чувств. Не по его это части.

— Ты… — зовёт Альберих, но его резко обрывает громкий стук в дверь и радостный девичий голос.

— Братец Альбедо! Братец Кэйа у тебя? Я приехала к вам в гости!

— Блять, — в панике шепчет Альбедо, спрыгивая с чужих колен и спешно приводя в порядок комнату.

В лицо Кэйе прилетает его же недавно упавшая на пол кофта, и, стараясь не запутаться в ней и сдержать порыв смеха, он встает со своего места и вытирает её внутренней стороной остатки спермы, попавшей на диван. Альбедо подбегает к нему, предусмотрительно застегивает ширинку на штанах, мимолётно целует напоследок в губы и наконец открывает дверь, впуская в комнату безудержный ярко-красный ураган юной подрывницы в очаровательном, съезжающем набок берете. Кэйа сразу же подхватывает Кли на руки, и та крепко обнимает его за шею, как обычно держалась только за Алису.

— Мамуля уехала по своим важным делам и попросила передать вам спасибо, что согласились за мной присмотреть, — радостно сообщает девочка, покачивая в воздухе ножками.

— Ах, Алиса, как всегда, не спрашивает, есть ли у меня возможность, — тихо сетует Альбедо, укладывая рюкзак Кли на свой рабочий стол.

— Кэйа, представляешь, я сделала коктейль молока… моло…

— Молотова?

— Ага! Меня мама научила. Он почти не взрывается, но я случайно кинула его в свой ящик с бомбочками, и теперь моя комната на ремонте.

Она виновато дует губы и смотрит с тихой надеждой, что ругаться на неё точно никто не будет, но Альбедо не удерживает наставления:

— Будь осторожна в следующий раз. Ты могла пострадать от взрыва.

— Прости, Альбедо, я больше не буду.

— Хаха, наверное, ты перепугала всю охрану в доме, — смеётся Кэйа, наблюдая за вновь появившейся задорной улыбкой на детском лице.

— Да! Они думали, что на меня напали, и боялись, что мамуля придёт на них ругаться.

Трудно представить, какой ужас переживают каждый день телохранители Кли, учитывая её пристрастия к взрывоопасным вещам. Вероятно, на пенсию эти ребята уходят годам к тридцати пяти, полностью поседевшие и лишенные последних остатков нервов. Если Алиса настолько суровый и жестокий человек, как про неё говорили слухи, то страшно подумать, что она может сделать с теми, кто не уследил за её родной любимой дочуркой.

Возле стола слышится тихий смешок. Кажется, Альбедо тоже веселят мысли о напуганной охране в комнате Кли при виде подорванных детских вещей и горящей спальни, в центре которой стоит девочка с коктейлями Молотова.

— Братец Кэйа, я так испугалась, когда не увидела тебя в твоей комнате. Думала, что ты уехал и больше не придёшь, как остальные посетители. Ты ведь навсегда здесь останешься, да?

Альберих не хочет признаваться, но её вопрос ранит ножом по сердцу и застаёт врасплох, не давая возможности обдумать, что ответить.

Кто он в этом доме? Сколько ещё Альбедо позволит ему оставаться?

Кто они друг для друга?

Взгляд с немым вопросом устремляется в спину врача, и хотел бы Кэйа скрыть в нём надежду, но легче вновь получить пулевое ранение в живот, чем перестать верить в то, что он может быть ему дорог. Молчание, колющая жестокая тишина, а затем смотрящие с теплотой и доверием небесные глаза, заверяющие, что всё не напрасно.

— Да, Кли, — отвечает вместо него Альбедо, — теперь это и его дом тоже.

Дом. Какое приятное слово. Да, возможно он пахнет кровью и сыростью, и звучит порой как оглушающие выстрелы над головами или отчаянные крики раненых насмерть людей, но…

Есть в нём что-то родное. Кэйа не рискнёт утверждать, что выглядит оно как невысокий подпольный доктор с извечно статичным лицом, прекрасными руками и сердечной любовью к хирургии в чистых небесных глазах, или как маленькая весёлая девочка, подрывающая самодельные бомбы в глуби запутанных коридоров больницы и жалобно молящая взять вину на себя, чтобы братец не ругался на неё за беспорядок, или как куча пьяных мужиков в столовой, в десятый раз за вечер проигрывающих ему в карты и выполняющих глупые забавные желания, сетуя на мухлёж и неприкрытое наебалово.

Но, по крайней мере, он об этом точно подумает.